— Не догонишь, не догонишь!

     — Ииии!..

     — У тебя... ноги длинные... пока повернутся... а у меня — раз-раз-раз...

     — Рассуждаем, да? А вот тебе!..

     — Не догонишь, не догонишь...

     «А ведь и мы когда-то так... с Владой», — думал Андрей. — «Так странно смотреть со стороны...»

     Он стоял в отдалении — так, что его вроде и не было видно — и наблюдал, как пацаненок лет восьми и молодая девушка гоняются друг за дружкой, визжа, как целый выводок поросят.

     Все вокруг было голубым и лиловым, как бывает в апреле. Солнце с неба тоже вопило и визжало, и густое небо вместе с ним, и скучные дома, с которых будто стерли пыль.

     Девушка была черноглазой и красивой. А если красивые девушки дурачатся, как дети, и щеки их розовеют, иглаза горят, как фонари — это вообще невозможно выдержать. Андрей смотрел и думал:

     «Надо же, как сестра любит братишку... Как ей идет быть ребенком... И у меня были бы сын и дочка, и так же игрались бы вместе... Вот у этих наверняка есть счастливый папаша. Живет себе и не понимает своего счастья... Урод. Ненавижу его, хоть и глупо, конечно. Просто зависть. Зависть, зависть, зависть...»

     —... А чего он там на нас смотрит?

     — Ну, Дюшка, не столько на нас, сколько на меня. Потому что он думает, что его не видно.

     — Тю! Кто ж так прячется?

     — А давай мы его научим? Эй, дядя! Который стоит за кустами! Идите к нам! Мы вас научим прятаться... и побегаем. Эгегей!

     Поразмыслив, что лучше — убежать или выйти из укрытия, — Андрей все-таки решил выйти.

     — Не бойтесь! Мы не кусаемся!

     — Ррррр... ргав! — гавкнул пацаненок.

     Девушка была вся розовая, от носа до ушей, и это все улыбалось и смеялось, и даже уши смеялись сквозь волосы.

     «Надо что-то им сказать, — думал Андрей. — Что-то педагогичное. Дети, как-никак. А то я получаюсь совсем идиотом».

     — Ну, и кто быстрее бегает? — спросил он у мальчика. — Ты или сестренка?

     Мальчик с сестрой переглянулись и прыснули от хохота. Андрея пробрал озноб.

     — А... что я такого сказал?

     — Да ничего, — смеялась девушка.

     Она была на кого-то ужасно похожа, хоть Андрей и не мог понять, на кого. «Да на брата своего и похожа», вдруг понял он, но не успокоился. Все казалось каким-то дежавю, будто он попал в старый сон.

     — Ох... А это хорошо, что вы отвлекли нас. Моему... брату, — она снова переглянулась с пацаненком, и они снова рассмеялись, — моему брату пора в школу.

     — Нееее! Не гони, сеструха! — начал было братец, но девушка нахмурилась, и он притих.

     — Школу никто не отменял. А вас, случайно, не Андреем зовут? — вдруг спросила она у Андрея.

     Тот опешил.

     — Не хотите — не говорите... Так, Дюшка, чеши-ка домой, переодевайся — вон мокрый весь!... Завтрак знаешь где, да? И давай, а то первый у тебя русский, и... можно не продолжать, да?

     — А бонус будет?

     — Будет. Слово сестры. Давай!

     — Когда ты придешь?

     — Скоро.

     Она нагнулась к братишке, чмокнула его, и тот побежал к домам.

     — Бонус? — спросил Андрей, совсем сбитый с толку.

     — Ага. У нас с ним заведено: как только меня опять принимают за его сестру — это значит, что у него лучшая в мире мама, а лучшие в мире мамы всегда дарят детям трансформеры. Надо будет зайти в киоск...

     — Мама?!

     — Ну да. Это сын мой, Дюшка. Андрюшка... Так. А ну-ка посмотри на меня. Внимательно.

     Девушка подошла вплотную к Андрею, взяла его за руки (их кольнуло током) и уперлась взглядом ему в глаза.

     Взгляд горел таким же теплом, как и розовые щеки, и вся она. Остолбеневший Андрей чувствовал, как это тепло проникает в него, покалывая мурашками под кожей.

     — Не узнаешь?

     И, когда теплые руки уже отпустили его, а глаза потухли, он вдруг ахнул:

     — Влада?

     ***

     — Как ты меня узнала?

     — Не знаю. Как-то узнала, и все.

     Они с Андреем сидели на диване в ее квартире и хлебали наскоро сваренный чай.

     — Я сильно изменился?

     — Да нет. Такой же сморчок, гороховый стручок. Шутка! Ыыыы, уже и надулся, обижака! А я? Я сильно изменилась?

     — Ты? Сильно. До сих пор не верю, что это ты.

     — Ну конечно, это не я. Это Чоррррный Демон Мармадюк в моем обличье...

     — Вот теперь верю. Теперь точно ты.

     Они рассмеялись.

     — Ну а все-таки? В чем я так изменилась, что ты меня не узнал?

     — Ну... Во-первых, волосы. Когда я тебя последний раз видел, они у тебя были короткие и лиловые. А сейчас длинные и настоящие. Когда, кстати, ты уехала? Сколько мы не виделись?

     — Одиннадц... нет, подожди... Двенадцать лет, во! Я уехала — мне было шестнадцать.

     — А сейчас сколько?

     — Считать умеешь? Двадцать восемь.

     — Двадцать восемь?!

     — А что?

     — Вот потому я тебя и не узнал. Все твои ровесницы уже давно тетки, а ты выглядишь совсем девчонкой. Тебе на вид лет восемнадцать, не больше.

     — Что же мне, старухой быть? Двадцать восемь — не шестьдесят вроде бы?

     — Это точно... Ты чего не отвечала на мои письма?

     — Я?... Это ты чего мне не писал?!

     — Я? Писал. Знаешь сколько писал... Что, ничего не дошло?

     — Наверно, нет. И мои тоже не дошли, да?

     — Стало быть... Вот лажа, а?

     — Охренеть просто. Писала, писала ему, всю душу вкладывала... блин, был бы у тебя Интернет, не жил бы в каменном веке... Небось до сих пор компа нет?

     — Да ладно тебе. Лучше расскажи, как там, в Израиле? Ты сюда так приехала, или насовсем?

     — Я здесь уже пять лет как. Ты же слышал: Дюшка тут в школу ходит.

     — А муж?

     — Что муж? Чей муж?

     — Твой. Он тоже тут?

     — Нет у меня никакого мужа. С чего ты взял?

     — Ну... а...

     — Что «а»? Дюшка — это Дюшка, а муж — это муж.

     — А он был?

     — Не было никогда. Дюшка был, а мужа не было, ясно тебе?

     — Ясно... А сестра твоя мелкая где? Роза... кажется, так ее звали?

     — Роза, Роза. В Израиле сидит, — махнула рукой Влада. — Чего ты ее вспомнил?

     — Да так. Интересно же... Влада, а ты знаешь, что я в тебя тогда влюблен был?

     — Знаю, конечно.

     — Откуда?!

     — Ты такой странный. Будто это не видно было.

     — Значит, видно?

     — Конечно. Я тоже в тебя была тааак влюблена...

     — Что?!

     — Не замечал, да? А я, блин, все терзалась, все мучилась: он тупой, или я не нравлюсь ему, или?..

     — Даааа...

     Они переглянулись и снова рассмеялись.

     — Я, как ты уехала, все время представлял тебя, — говорил Андрей. — Мысленно общался с тобой, рассказывал всякие штуки... Блин, смешно вспомнить даже, будто и не со мной было. Ты сейчас совершенно другая. Полностью незнакомый мне человек. И я тоже совсем другой... Я уже плохо помню, каким я был тогда. Помню, жалел, что не поцеловались ни разу...

     — И я жалела... Слушай, а кто нам мешает?

     — Что?

     — Не чтокай, а иди сюда.

     Она вытянулась навстречу Андрею, зажмурив глаза — совсем по-детски, по-девчоночьи, — и Андрей, холодея, чмокнул ее в горячие губы.

     Потом, решившись, прильнул крепче. Лизнул языком, окунул его глубже, в запретную кислинку рта — и отпрянул, будто обжегся.

     Влада заулыбалась, а потом и рассмеялась. Рассмеялся и Андрей.

     — Лучше поздно, чем никогда, а?

     — Угу... Ты такой колючий. Так и думала, что будешь колючий. Тебе неприятно?

     — Почему?!

     — Так быстро отскочил, будто я точно старуха.

      — Ты что! Ты...

     Второй поцелуй был гораздо крепче. Решившись, Андрей и Влада изучали друг друга губами и языками так, как только что изучали глазами. Язык Андрея много раз сплетался и расплетался с ее языком, истаивающе-сладким, как барбарис...

     — Прикольно. Ты на вкус пробуешь меня, будто я конфета, — сказала Влада, когда они наконец разлепились.

     — Ты кисленькая. Барбариска, или дюшес. Помнишь, такие раньше продавали?

     — Ага... Дааа, Андрюха....

 

     .. Знаешь, как я делала, когда уехала?

     — Как?

     — Ээээ... Не скажу.

     — Чего?

     — Того. Все, забудь. Забудь!

     — Ну скажи!

     — Не. Давай лучше так. Ты в орлянку давно играл?

     — Ээээ... С тобой последний раз и играл.

     — Ну, вот давай обновим. Смотри, я бросаю — и... Если решка — я рассказываю, что я... В общем, рассказываю. А если орел — то ты.

     — Что мне рассказывать?

     — Ну... ну расскажи, что тебе больше всего хотелось от меня тогда, ладно? Только по-честному, ладно?

     — Ладно.

     Влада, зажмурившись, бросила монетку.

     — Орел! Агааааа! Ну все, Андрюх. Правду, только правду и ничего, кроме правды!

     — Правду?

     Андрей вздохнул. Помолчал.

     — Мне хотелось... хотелось увидеть твои... ну, сиськи. И вообще — голой. Увидеть тебя, в смысле.

     — Таааак. А я-то думала — у нас такая чистая дружба... Подростковые гормоны играли?

     — Типа того.

     — А сейчас хочешь увидешь?

     — Что?

     — Ну Андрюх, ну разве можно так безбожно тупить? Ну нельзя же так.

     — Ээээ... Хочу.

     Влада выпрямилась, вдохнула, выдохнула, зажмурилась, рассмеялась... и стянула с себя гольф.

     Под ним ничего не было.

     — Вау, — сказал Андрей, не зная, что сказать.

     — Дальше показывать?

     Андрей молчал. Но его взгляд был так красноречив, что Влада, розовая, как снегирь, встала, повернулась к нему спиной и сняла джинсы с трусами.

     Потом, не оборачиваясь, сказала:

     — Маленькая проблема.

     — Какая?

     — Не могу повернуться. Стесняюсь.

     — Ээээ... — мычал Андрей, глядя на ее упругие, как два мячика, ягодицы. Потом встал и осторожно зашел спереди.

     Влада стояла с закрытыми глазами. Потом вдруг зашлась истерическим смехом.

     — Ты чего? — спросил Андрей.

     — Ахахахаха... Ничего. Не обращай внимания.

     — Не, ну чего?

     — Ахаха... Мне еще никогда не было так стыдно. Даже когда девственности лишали.

     — Ну... ну чего? — повторял Андрей, как попугай, глядя на ее соски. Пухлые, вкусные, они колыхались от смеха, как ягодки на желейных пудингах.

     Влада открыла влажные глаза и тоже смотрела на свою грудь.

     — С тех пор так и не выросла, — сказала она, будто извинялась.

     — Мне снилось тогда, как я их в рот беру. Вот сейчас вспомнил, — тихо сказал Андрей.

     Влада молчала.

     Молчал и он. Потом медленно нагнулся — и робко, будто боялся обжечься, прильнул ртом к ее соску.

     Он был горячий и соленый. Он жег своей солью Андреев язык. Подержав его во рту, Андрей глянул снизу на Владу.

     Та дышала быстро-быстро, будто ее гнали, как волка. Маленькие ее грудки ходили ходуном, бодая Андрея прямо в лицо.

     — А еще я мечтал посмотреть туда, — так же тихо говорил он, опускаясь на корточки. — Посмотреть... потрогать... и все-все там увидеть, — продолжал он, трогая розовый бутончик.

     Он не вмещался в створки половых губ, будто хотел расти оттуда большим цветком. Влада застыла, — а Андрей бережно изучал влажные лепестки, перебирая их пальцами, как ботаник. Они набухали влагой под его руками, раскрывались ему навстречу, распускались на глазах...

     Медленно-медленно, будто боялся спугнуть это чудо, Андрей придвинулся ближе, натянул бутон и лизнул прямо в середку.

     Потом глянул наверх, в глаза Владе, обжегся о них — и лизнул снова. Потом снова, снова и снова...

     — Ыыыыыыхххх! — Влада вдруг взвыла басом, качнулась и больно вцепилась Андрею в волосы. Отпрянув, тот смотрел, как из нализанного бутончика брызгают маленькие гейзеры. — Ыыыы... Оооо... оо... Оооооох!

     Она рухнула на диван и засмеялась, прикрыв лицо руками. Оторопевший Андрей продолжал сидеть на корточках, глядя на нее.

     — Ты чего? — наконец спросил он.

     — Ахахахаха! — смеялась та. — Ахахааа... аааоооууу... Я еще никогда так не возбуждалась. Ни-ког-даааа...

     — Серьезно?

     — Ты там щупал меня, щупал... и я реально почувствовала, что нам с тобой по шестнадцать лет. Андрюш, — жалобно сказала она. — Ну и что нам делать?

     — Не знаю, — сказал Андрей.

     — Только познакомились, считай... Это же неправильно, да?

     — Не знаю, — повторил Андрей, расстегивая брюки.

     ... Он вплыл в нее, как в оплавленное масло. Влада стыдливо подмахивала ему.

     — Я себе совсем по-другому представлял это, — говорил он, плавно скользя в ней. — Тогда, когда ты уехала... Я думал... думал...

     — Ааа? — стонала Влада.

     — Думал... Неважно. Я... я люблю тебя. У меня все это время даже девушки нормальной не было... Все пытался заглушить тебя... Ааа... Ааааа...

     Секс становился все жарче, и было все труднее говорить, хоть и очень хотелось.

     Влада гнулась и текла в руках Андрея горячей ртутью. Она пыталась рассказывать ему сквозь стон, как мечтала о нем в Израиле, как мысленно целовалась и трахалась с ним, пока не кончила на полуслове, и ее не стало гнуть и ломать под ним на части, — и тогда уже и сам Андрей разбрызнулся в ней и повалился на выгнутое, как пружина, тело...

     ***

     Когда он ушел, Влада села на диван и долго сидела, глядя прямо перед собой.

     Потом начала говорить:

     — Андрюша. Я хочу сказать тебе кое-что... Я обманула тебя. Влада умерла много лет назад, почти сразу, как приехала в Израиль. Ее убило снарядом. Я не Влада. Помнишь Розу, которую ты обозвал «мелкой»? Крутилась такая под ногами, помнишь? Четырнадцать лет, ни рожи-ни кожи, одни прыщи... Ты не видел, как она смотрела на тебя, я знаю. Ты ничего не видел, кроме своей Влады. А Влада не видела тебя. У нее своих мальчиков было выше крыши. А я все видела... Потом Влады не стало. А я получала твои письма. Открывала, читала и ревела, ревела от любви и зависти к мертвой сестре. Все это было давно, очень давно. Я думала, что все прошло, но оказалось — нет. В восемнадцать я отдалась первому пацану, который меня захотел, и у меня получился Дюшка. Андрюшка. Андрей... Нет, я не смогу. Не смогу ему рассказать!..

     Роза заплакала и повалилась на диван.

     Когда Дюшка пришел из школы, она сказала ему:

     — Сынуль, я хочу поменять имя.

     — Как это? А так можно?

     — Можно. Мне новый паспорт сделают. Теперь меня зовут Влада. Запомни, ладно?