Лето заканчивалось, оставалось все меньше теплых, солнечных дней, и ему на смену приближалась дождливая плакса-осень. Оставшуюся неделю отдыха Лиза вела себя прилично и не повторяла ночных подвигов. Правда, на пляже она всегда сидела рядом с дядей и вела с ним «мужские» разговоры про футбол, автомобили и рыбалку, чем окончательно вывела из себя Катину маму.

     «Когда она уже уедет? У нее своей квартиры, что ли нет?», — услышала однажды Катя перепалку вечером в соседней комнате.

     — Ну, вообще-то у нее дом в Керчи, — лениво заметил папа, — а чего ты бесишься?

     — Мне она не нравится. Я не хочу с ней Катьку отпускать.

     — Тише, она спит в соседней комнате...

     Он заскрипел старым, отслаивающимся паркетом. Катя тотчас прыгнула назад в кровать и закрыла глаза. Папа приоткрыл дверь, убедился, что дочь спит и вернулся и вернулся на кухню.

     — Понимаешь, Юля, — оправдываясь, заговорил папа, — Лизке там одной тяжело, ее родители...

     Мужчина перешел на шепот, и предложения Катя не расслышала.

     — Мне все равно! — громко сказала мама и зазвенела посудой.

     ***

     Как ни странно, на следующее утро мама была особенно приветлива и любезна с Лизой. Не обращала внимания, что та слишком уж для племянницы прижимается к дядиной руке, касается его плеча головой и явно флиртует с ним. Прохожие проводили странную компанию взглядами, которые папа стоически игнорировал.

     Вечером родители позвали Катю к себе и усадили за стол. Предстоял Важный Разговор. Лизы, как всегда, не было — она тусовалась по кафе с какими-то своими случайными знакомыми.

     — Вот институт, — папа положил перед ней проспекты Инженерной Академии, — экономический факультет. Все, как мы тогда решили.

     — Я видела, папа... — лениво и устало, как положено подростку отозвалась дочь.

     — Раз видела, значит надо твое согласие. Едешь к Лизе или остаешься у нас?

     Катя задумалась. Уже не в первый раз за последнюю неделю она всерьез раздумывала над открывающимися перспективами. Ее привлекала, но одновременно и пугала жизнь, которую Лиза ведет, где нет места маме, папе, постоянному контролю, проверкам и урокам. Где ты сама выбираешь, что делать и во сколько возвращаться домой — лишь бы не завалила сессию. Пугала, потому что она начала чувствовать странное, подавляющее влияние, которое оказывает на нее двоюродная сестра. Они немного общались, но Катя уже заметила, что у Лизы совершенно необычные, завораживающие и красивые зеленые глаза. Девушка боялась остаться с ними наедине, хотя не могла описать причину такого подсознательного, не воплощенного в понятных образах страха. Давление — вот чувство, которое Лиза оказывала на нее, как давление массы зеленой, полупрозрачной воды, когда ныряешь глубоко с маской и хочется, несмотря на страх, погрузиться все глубже и глубже, чтобы увидеть песок на дне моря.

     Все это девушка, отличница едва с выпускного вечера, чувствовала, но не могла описать или даже признать за собой такие чувства.

     — А что с Лизиными родителями? — неожиданно спросила Катя.

     Мама вздрогнула, папа нахмурился и забарабанил пальцами по столу.

     — Она с тобой про них говорила?

     — Нет, я просто подумала, она тут с нами отдыхает, а про тетю и дядю я даже не слышала, наверное. Разве что когда они к нам приезжали...

     Катя постаралась вспомнить далекое детство и день, когда ей впервые представили двоюродную сестру, но толком ничего не могла восстановить, кроме неказистой внешности «той большой девочки».

     Папа поднялся из-за стола, заходил по комнате и остановился у окна.

     — Юль, ты права. Надо было сразу сказать.

     Он глубоко вздохнул, внутренне успокаиваясь.

     — Короче, они весной разбились на трассе Ялта-Симферополь. Мы тебе не говорили, все-таки экзамены на носу были, золотая медаль. Нечего такими ужасами голову забивать.

     — Ого... — только и смогла выдавить Катя.

     На кухне воцарилось неловкое молчание. Тикали часы. На улице то и дело проезжали машины и проходили кричащие, шумные компании. Все само собой, каким-то образом встало на свои места: и странное поведение Лизы, и ее необычная внешность, и странные разговоры. Почему-то факт трагической судьбы ее семьи все разъяснил для Катерины. Сделал понятным и не страшным.

     — Понимаешь, доченька, — с неожиданной нежностью продолжил папа, — Лиза умница, отличница и талант. Настоящий талант. Все ее преподаватели только диву давались, откуда в наше время такое. Она на последнем курсе, а мы за нее боимся и не хотим саму оставлять, Лиза говорит, что потом в аспирантуру пойдет...

     Катя кивнула.

     — Я согласна, папа. Сразу согласна была, просто спросила.

     Конечно, обсуждения и споры на этом не кончились, но главное было решено.

     Двадцать восьмого августа Катя подтвердила подачу документов в Академию, вежливо отказал другим ВУЗам, куда ее готовы были принять благодаря золотой медали, деньгам и блату, и переехала к своей двоюродной сестре.

     ***

     — Ну, вот и моя берлога. Располагайся.

     Весело сказала Лиза, жестом приглашая сестру войти.

     Ее квартира была на пятом этаже обычной «хрущевки», всегда в двадцати минутах ходьбы от вокзала. Катя неуверенно переступила порог и с интересом стала рассматривать интерьер. Квартира была однокомнатная, с простой, но опрятной кухонькой, санузлом и спальней. В глаза сразу бросилось, что это не жилье гламурной кисы или небыдла с претензией на творческий склад души. Стены были зашпатлеваны и покрашены в серый цвет, над письменным столом висело несколько фотографий, настенные часы, никаких постеров или картин. Книжный шкаф был заставлен учебной литературой, рядом на полке небрежно был брошен «киндл». Рядом со шкафом стояла аккуратно заправленная кровать.

     Одна. И довольно узкая.

     — Хьюстон, у нас проблемы, — пошутила Катя. — Где я буду спать?

     — Завтра привезу раскладушку, — пообещала Лиза.

     — А сегодня?

     — Ну, я сегодня на полу посплю, — вздохнула хозяйка, — матрац в принципе есть.

     — Да ладно тебе, — Катя уселась на скрипнувшую кровать, потом легла и раскинула руки, — тут места двоим хватит.

     — Вот и отставить глупые вопросы.

     Сестры похихикали над какой-то невысказанной, но понятной обеим шуткой и пошли на кухню пить чай. Катя хотела отсидеться и успокоиться после дороги. Небрежный разговор сам собой перешел на парней.

     — А как там Максим? — ехидно спросила Катерина.

     — Кто?... А! Помню. Ты все про ту ночную глупость, — отмахнулась Лиза. — Понятия не имею.

     — Ты даже телефон у него не взяла?

     — А зачем? Он живет, небось, где-нибудь в Мурманске. Что теперь, «вконтакте» его искать и страдать? Звонить по скайпу? Спасибо, мне уже не шестнадцать лет.

     Катя обиженно хмыкнула. У нее в ее восемнадцать пока что не было даже такой любви по переписке.

     — У тебя с этим как? — с улыбкой спросила Лиза, приподняв чашку двумя руками. Ее зеленые глаза светились любопытством.

     — С парнями? Ну... был один.

     — Расскажешь?

     ***

     Катя вздохнула. Ей хотелось рассказать, обсудить хоть с кем-то произошедшее в мае Событие. Мама была для этого слишком благовоспитанной, и ограничилась признанием дочери: «мама, я первый раз переспала с мальчиком, я предохранялась». Просто и конкретно, как на допросе в милиции.

     Но главная проблема была в том, что по-другому описать ее «первый раз» просто не получалось. Он случился после выпускного, в том волшебном вихре впечатлений, когда голова идет кругом от поздравлений, свалившейся с плеч горы экзаменов и тестов, после награждения медалью и аттестатом, после танцев и шампанского, и двух лишних бокалов вина, от которых фонари на улице поплыли, как болотные огоньки, заманивающие любопытных путников в трясину.

     Всем классом они вывалили из кафе, крича, завывая, выражая любовь к жизни массой звуков и телодвижений. Рядом, уже ничуть не смущаясь подвыпивших бывших учеников, плывущей походкой шла, точнее, колыхалась Наталья Степановна,...

 

      их «классная». Все было просто, понятно и легко, и привкус сливового вина, и аромат сигарет.

     — А помнишь, как я тебя в первом классе за парту к стулу привязал? — пристал Толик. — Помнишь, помнишь? А?!

     — Толик, отъе... сь от Катьки, не было такого, — покачиваясь, то и дело, хватаясь за его плечо, возмутилась Алина.

     — Так, я еще здесь! — возмущенно булькнула Наталья Степановна, по совместительству учительница литературы.

     — Да ладно вам, ЭнЭс, — вмешался сидящий на лавочке захмелевший отличник Лёва, — я вот читал в оригинале Толстого, не в соец... совеск... короче, не в совковом формате. Так там Долохов в первой же главе кричит: «а теперь мы поедем к бл... ям!».

     — Ох, Лёва-Лёва, — массивная ЭнЭс с неожиданной ловкостью, как борец сумо схватила тщедушного отличника и прижала к огромному бюсту, — как дала бы тебе сейчас!

     Катя гуляла со всеми, пила со всеми, и смеялась со всеми, истерично, как кобыла. Как лошадь Пржевальского. Смотрела, как в такси пытаются закатить боком, как бочку вина на галеон, сопротивляющуюся ЭнЭс («нет, я не поеду пока всех вас не развезу по домам!»), как следом трамбуют отрубившегося Лёву. Смотрела, как целуются в круге света под фонарем Толик и Алина. И смотрела, как смотрит на нее Сергей. Красивый, молчаливый мальчик и классный, в обоих смыслах, художник.

     Следующим воспоминанием был уже прокуренный лифт. Он ехал куда-то долго-долго, как будто они поднимались на небо, или спускались в ад. А может быть это Сережа спиной то и дело тыкал кнопки. Катя не могла сказать, она не чувствовала и не видела ничего кроме его лица и губ. Он мягко касался ее волос, глаз, ушей и губ, целовал нос и спускался короткой, частой линией поцелуев до вздымающейся из корсета платья груди, перечеркнутой красной лентой «выпускница». Его руки спокойно и уважительно лежали на талии девушки, ее — накручивали на пальцы кудрявые длинные волосы будущего художника. Может быть, будущего гения. Тогда ей очень хотелось этого. Очень хотелось, чтобы парень после ночи любви сел рисовать ее портрет маслом, энергично и деятельно тыча кисточкой в холст...

     Город еще не отгулял «последний звонок», еще прыгали в теплых и грязных фонтанах развеселые выпускницы в советской школьной форме, а они уже были в его квартире, отделившись от остального мира дверями, обитыми красным дерматином. Катя без сил, уставшая за вечер повалилась спиной на кровать, и блаженно улыбнулась. Сергей тотчас склонился над ней. Девушке хотелось, чтобы он был нежным, неторопливым и умелым, как герои ее фантазий, но парень — отделившись от приличий и ограничений красными дверями и закрывшись на ключ — стал напорист и резок. Его поцелуи стали требовательнее и злее, рука, холодная, липкая, шарила по лифу платья, по груди, забираясь под лифчик. Катя поддалась его напору, она уже знала, что никуда не уйдет и уже дважды звонила маме, успокоив и пообещав все рассказать.

     — Тише, тише, — попыталась успокоить Сергея девушка, — я никуда не денусь.

     Парень промычал в отчет что-то неразборчивое, кусая и щипая ее за грудь. Очевидно, просил снять платье. Катя занялась молнией, пока ее открытое тело слюнявили и ставили на нем некрасивые засосы. Сергей смял красную ленточку, неловко снял длинное бело платье, кое-где в багровых пятнах вина, и занялся ее нижним бельем.

     У Кати на глаза навернулись слезы, хотя ее руки все так же бессознательно гладили узкие, костлявые плечи художника и ловили его кудряшки. В ее фантазиях, в мягких и томных мечтах ей виделась первая ночь совсем иначе. Она хотела, чтобы мужчина раздевал ее неторопливо, снял только туфли и платье, а потом вывел к окну, в лунный свет. Сам сел в кресло, лихо закинул ногу за подлокотник и взял бокал вина, ухмыляясь и пристально рассматривая ее, свою девушку, свою любимую, свою добычу. Она бы изогнулась соблазнительно для него, на фоне сводчатого готического окна, поглаживая себя по животу и призывно увлажняя языком свои полные губки. Демонстрируя себя в лучшем свете, и в лучших позах, как будто уговаривая взять себя, в то время как красавец в черном смаковал вино.

     Фантазия помогала. Катя призывно стонала, пока Сергей стягивал с нее трусики не подозревая, что мысленного его одноклассница во всю соблазняла импозантного аристократа с внешностью Джонни Дэппа.

     — Сейчас, сейчас, — приговаривал Сережа, польщенный столь бурной реакцией.

     ... Катя прижалась животом к холодному каменному подоконнику, вцепилась руками в железные прутья зарешеченного окна и медленно, вздыхая крутила попой.

     — Чего же ты ждешь? — призывно постанывала девушка. — Я здесь... я твоя... бери меня как хочешь!

     Ее любовник хмыкнул. Нехотя, лениво поднялся и, щелкая каблуками, приблизился к окну, его тень пала на изогнутое, взмокшее от пота и предвкушения тело девушки. Рука в черной кожаной перчатке скользнула по бедру, по мокрой, пропитанной соками любви ткани трусиков.

     — Ты целка? — деловито спросил Сергей, возясь с презервативом.

     — Я девственница, — промурлыкала Катя.

     Незнакомец в черном прижался к ней, все еще одетый, стиснул в крепких руках ее груди. От него пахло осенней сухой травой, костром и лошадьми. Сухие горячие губы защекотали ухо девушки. Он укусил партнершу за плечо, резко выпустив клыки...

     — Ох!

     По-правде говоря, она ожидала куда большей боли. Но довольное фырканье Сережи, его торжествующий вид и влажные шлепки об ее живот смыли Катину фантазию. Навсегда. Исчез мужчина в черном, исчезли обвившие окно розы и аромат сухих трав и пепла. Все исчезло, навсегда, в грязи майской ночи, в мертвом электрическом свете фонарей.

     Человек в черном навсегда остался погребен в склепе с красной дверью, обитой дерматином.

     ***

     — Ахаахаа-аха, — Лиза скрючилась от хохота, залила стол и колени остатками чая, — ой не могу, ох!

     Она продолжала давиться смехом, так что Катя даже захотела похлопать сестру по спине, — не подавилась бы!

     — Фууух, — собеседница осторожно поставила чашку на стол, глубоко вздохнула и ухмыльнулась, — тебе бы бабские романы писать, Катька. «Сто пятьсот оттенков ультромаринового»! Станешь миллионершей.

     Катя обиженно надулась, но потом не выдержала и тоже засмеялась. Она никого не посвящала в такие подробности своего первого опыта, да и вообще не пускала людей в свои фантазии. Но сейчас, описав сестре первый секс и воспоминания о нем, девушка почувствовала необычайную легкость и веселье, а вовсе не стеснение или стыд. Видно, не зря Лиза училась на психолога.

     — А этот придурок ничего не заметил, — в который раз с обидой вспомнила Катя. — Только потом донимал меня, спрашивал, насколько он крут в постели, насколько мастер. И показывал свою мазню бездарную.

     — Надо было ему по хлебалу мольбертом врезать, — предложила Лиза.

     — Ну, ты бы врезала.

     — Я бы вообще с ним не замутила, — возмутилась сестра, — я бы замутила с вашим отличником. Он в школе читал «Войну и мир», и ему явно понравилось. Это уже характеризует его как не по годам развитого мужчину с претензией на серьезные извращения. Куда он кстати делся?

     — Понятия не имею. Укатил тогда с классухой и на выпускной не явился.

     — А вдруг он ее трахнул! — сверкнув зелеными глазами, предположила Лиза. — Приехал к ней домой, в обитель одинокой поклонницы Есенина и Блока (училки литературы всегда одиноки), и драл всю ночь остервенело на круглой вращающейся кровати, как Остин Пауэрся, пока ты и твой Сережа спали. Сколько ей лет?

     — Сорок, кажется.

     — Ну вот! Бальзаковский возраст, увядающий в неволе цветок!

     Катя невольно представила, как Лёва вываливается из таски и ведет румяную, похорошевшую Наталью Сергеевну по крутым ступенькам крыльца.

     — Зови меня Энеса! — ласково шепчет классная ему в ухо.

     И вот они уже в коридоре ее квартиры, женщина, вовсе не толстая, лишь слегка округлая, поглаживает себя по груди и бокам, а Лёва идет, приближается, к ней зажав в зубах синюю розу...

     — Знаешь, что Лиза! — возмущенно взвизгнула Катя, схватила со стула подушку и шутливо ударила болтливую сестричку.

     Та рассмеялась, и тоже вооружившись полотенцем начала отбиваться. Две девушки в комичной драке побегали вокруг круглого стола, наконец, Лиза уверенным движением перехватила сестру за обе руки, повалила на стол и склонилась сверху, улыбаясь и сверкая изумрудными глазами. Катя почувствовала, как их вздымающиеся груди соприкасаются, почувствовала ее колено, упершееся ей в промежность и ощутимую массу небольшого девичьего тела. Запах, приятный, совсем не похожий на противный мужской, точнее сережин пот.

     — Моя милая Бэлла, — гортанным голосом прохрипела Лиза, очевидно подражая Эдварду Каллену из «Сумерек», — нас одинаково разят, и жар любви, и смерти хлад!

     Смеясь, Катя спихнула кузину.

     — Сходи помойся, — Лиза кинула ей полотенце. — А то, прости, от тебя с поезда запашок еще тот!

     ***

     ... Катя стояла под струями воды и думала над тем, как резко изменилась ее жизнь за последние несколько часов. Еще недавно она была примерной дочкой, любимым ребенком в семье, а теперь — свобода! Беспечная студенческая жизнь в компании старшей сестры, которой можно сказать все что угодно. () О том, как завалила экзамен, о том, как прогуляла занятия, или о том, как занималась сексом.

     От перспектив и непристойных, но желанных мыслей она возбудилась, осторожно погладила себя между ног и тут же убрала руку, как будто обжегшись.

     Ей представилась дверь, обитая красным дерматином. Та, за которой она похоронила вампира своей мечты, свою фантазию. Сегодняшний разговор вернул девушку к этой двери, вновь поставил перед ней и заставил нажать на звонок.

     Катя стояла и улыбалась, в руке у нее был кинжал.

     — А! Пришла, — дерзко ухмыльнулся Сережа, открыв двери, — я знал, что припрешься, бросить меня решила, уехать куда-то в другой город. Тоже мне! После нашей первой ночи я всегда знал, что мы со...

     Он не докончил. Кинжал вонзился ему в живот. Художник упал, замер в лужи крови, которая растекалась как его лучшее творение. Катя переступила порог и вошла в темную, просторную комнату. Стены были заставлены тяжелыми дубовыми шкафами со старинными фолиантами, кое-где завешаны гобеленами и драпировками. Он сидел во все том же кресле, перекинув ногу через подлокотник, а на окне, на том самом каменном подоконнике сидела Лиза в соблазнительном фиолетовом пеньюаре.

     Как ни странно, Катя не испытала ни малейшего укола ревности.

     — Что же ты так долго? — посетовала старшая сестра.

     Она привстала с подоконника и медленно, грациозно приблизилась. Мужчина-вампир сидел и созерцал, то и дело, поднося к темным сухим губам бокал с багровым вином.

     — Я заждалась... — промурлыкала Лиза и поцеловала сестру.