Не потеряй веру в тумане
Да и себя не потеряй
В. Высоцкий.

     — Господи, Господи, Господи, — шепчет мать, быстро и мелко крестясь, — Господи, Сережа, что это?
Красивый пятнадцатилетний мальчик пожимает плечами.
— Я не знаю, мама.
За окнами дома в клочья воздух. Бендеровский июнь пахнет летом, дождями, выпускными вечерами, войной и кровью.
Мальчик пытается подойти к окну.

     — Не подходи, — она хватает его за рубашку, — не надо

     — Я только посмотрю, — он хочет отцепить ее пальцы, — нельзя же просто сидеть.
— Только осторожно, сынок.
Мальчик подходит к окну, открывает шторку, старается выглянуть на улицу. Что спасло его в последний момент, он не знал. Может быть детское везение, а может тот, кому сейчас неистово молится его неверующая мать, но выпущенная из окна дома напротив пуля проходит мимо и вонзается в стену, откуда брызжут острые деревянные иглы.
Мальчик и его мать смотрят друг на друга испуганными глазами.
— Господь — Вседержитель, — шепчет женщина бледными губами.
Мальчик падает на пол, тянет ее за собой. Она послушно опускается рядом. В их доме давно нет мужчины, она привыкла к тому, что хозяина заменил сын.
— В ванную, мама, быстро.
Молдавская полиция явилась в этот приднестровский город для установления мира и конституционного порядка, поэтому сейчас их квартиру на первом этаже стандартной хрущевки поливают раскаленные автоматные очереди. На улицах Бендер растут баррикады, за ними стоят бывшие друзья, соседи, одноклассники.
— В ванную, — он настойчиво тянет ее за собой.
В тесной, закрытой от внешнего мира, кафельной комнате они садятся на холодный пол, тесно прижимаются друг к другу.
— Что это? — спрашивает она сама у себя. Ведь ее сын — всего лишь маленький мальчик, что он может знать о жизни.
— Это война, мама.
Это то, чем давно пахнет в городе. То, о чем шепчутся на переменах. То, куда уходили отцы и сыновья, стреляющие сейчас друг в друга из-за наспех сделанных заграждений.
Дверь ванной вздрагивает и трещит. Уютная двухкомнатная квартира, которую мать получила от биохимического завода, от взрывных волн превращается в руины.

     — Надо набрать воды, пока она еще есть, — говорит мальчик.

     — Зачем? — женщина вскидывает на него взгляд. — Ты думаешь, что...

     — Я ничего не думаю, — получилось резковато.

     Он вспоминает урок по труду, который их хромой учитель Павел Степанович начал совершенно неожиданно:

     — Запомните, ребята. Если вдруг что-то случится, позаботьтесь о запасе воды. Жажда хуже голода, поверьте. Она высасывает из человека все силы.

     Сергей протягивает руку в темноте, касается ее волос.

     — Извини, мама. Где ведро?

     — Под раковиной, — она прижимается щекой к его руке.

     Слабая и тихая женщина. Год назад от них ушел отец, закрыл за собой дверь в ее лето, сломал своим уходом ее и без того некрепкую ось.

     В темноте слышится журчание воды, напор становится все слабее. Но ведро он набрать успел.

     — Ой, — говорит женщина, — мне надо выйти.

     И пытается открыть дверь.

     — Куда? — он удерживает ее за плечо.

     За призрачным укрытием, хлипкой деревянной панелью, горит воздух. Там обрываются жизни, там кипит котел необъявленной войны.

     — Я хочу в туалет, — объясняет она, — пусти меня.

     Мальчик убирает руку, чтобы выпустить мать, но очередная волна взрыва заставляет дверь прогнуться под врезавшимися в нее осколками.

     — Нет, — запрещает Сергей, — я отвернусь.

     Отодвигает ведро с водой в угол и отворачивается, хотя в кромешной тьме все равно ничего не видно.

     — Мне неудобно, — слышит он ее жалобный голос, — придержи меня, сынок.

     Он на ощупь хватает протянутую ему руку, обнимает за напряженные плечи. Слышит, как о чугун ванны разбиваются журчащие капли.

     — Все-все, — мать оправляется, — спасибо. Как стыдно.
Они садятся на пол, и она прячет лицо у него на груди, вздрагивая при каждом новом взрыве.

     — А помнишь, — неожиданно говорит он, — ты поймала меня с сигаретой?

     — Конечно помню, — она издает нервный смешок, — видел бы ты свое лицо, когда я тебя застала.

     — Знаешь, ма, спасибо, что отцу не рассказала.

     — Да уж не за что, — отзывается она, — он бы тебя прибил.

     Этот разговор, именно эту фразу он вспомнит потом. Когда будет прикуривать обледеневшими пальцами мятую «Приму».

     — А помнишь тетю Галю из Краснодара? Как я у нее клубнику воровал? Она пришла к тебе на меня жаловаться, а ты тогда сказала...

     — А я сказала: не пойман — не вор. Помню, сынок.

     — А потом она меня все-таки поймала и...

     — Отхлестала хворостиной. Два дня сидеть не мог. И поделом тебе. Я все помню, Сережа.

     — А колыбельную? Ту, румынскую, которую пела бабка. Спой, пожалуйста.

     Удивленная женщина затягивает слабым, но приятным голосом старинную румынскую колыбельную «Нани, Нани, мой маленький малыш». Через некоторое время язык заплетается, голос слабеет. Она засыпает, уткнувшись ему в колени. А вскоре засыпает он сам, опуская голову ей на спину. Просыпаются оба от очередного, особенно громкого взрыва. Мальчик больно ударяется затылком о чугунный край ванны, чертыхается. У него затекли мышцы, он не может шевелиться и тоже хочет в туалет. Мать тут же подскакивает, несмотря на неудобную позу, и помогает ему встать, когда он просит об этом.

     — Аккуратно, сынок. Осторожно, не оступись.

     «Осторожно, сынок». «Не оступись, сын». «Аккуратно, родной». Простые слова, которые мать всегда говорит своему непоседливому ребенку. Их он тоже вспомнит. Потом. Когда будет некому их говорить.

     — Все хорошо, ма, — останавливает он ее руки, — я просто в туалет хочу.

     — Конечно, конечно, — она излишне суетится, стараясь освободить ему место, — тебе помочь?

     — Не надо, ма, — говорит он сквозь зубы.

     Подростковый член рвет ширинку, мальчику надо срочно облегчиться. В чугунные края ударяет горячая жидкость.

     — Ведро под раковиной, мама. Если хочешь пить...

     — Я просто умоюсь.

     — Умойся, ма.

     — Сколько мы здесь?

     — Я не знаю. Ты поспи.

     — Я и вправду еще посплю.

     Они провели в тесной каморке больше суток, хотя сами об этом не знали. Долгие часы в темноте, ощупывании друг друга, шепоте в одежду, фразах: «А помнишь... «. Он чувствовал, как ее рука неосознанно прикасается к нему. Она засыпала только тогда, когда его ладонь сжимала ее грудь.

     — Вроде стихло, мама, — шепчет он, — просыпайся.
Сергей открывает дверь и хочет выйти. Сидеть в ванной равносильно самоубийству, из дома надо выбираться
— Не ходи, — мать опять хватает его за одежду, — не надо, сынок.
Мальчик сбрасывает ее руки.
— Где документы? — шепчет он.
— В шкафу, в черной шкатулке, — также шепотом отвечает она.
Мальчик ползком движется в комнату по крошеву из стекла, дерева и цементной пыли. Мелкие осколки врезаются в ладони, он морщится, окропляя свой путь кровавыми брызгами. Ползет и не знает, что через три дня журналисты российских и украинских телеканалов смонтируют фильм о военных действиях в городе Бендеры. () Крупным планом покажут его квартиру, его путь, кровавые следы на полу. Он упрямо ползет в комнату, стиснув зубы. Молдавская полиция вела обстрел горисполкома, а им не повезло, что жили рядом. Им всем просто не повезло. Они родились не на той стороне Днестра и говорят не на том языке.

     Шкаф разнесен вдребезги. Под обломками хрусталя — гордости ушедшей эпохи — и завалами собраний сочинений он находит черную шкатулку с документами и деньгами. Скромный запас на «черный день». День, который настал. Его опять спасает везение, удача, или милость того, кому сейчас, неверующий, бормотал про себя молитвы. Последний взрыв за стенами дома гремит тогда, когда мальчик уже открывает дверь ванной. Осколки падают то место, где он только что стоял.
— Пойдем, мама, — тянет ее за собой. ...

 
— Зачем? — она насторожена и испугана. — Куда мы пойдем?
— Здесь нельзя оставаться. Может рухнуть перекрытие, тогда мы вообще не выйдем.
Сергей волочет за собой упирающуюся женщину. Пока из дома еще можно выйти, пока не рухнули стены, пока не заклинило входную дверь чьим-то тяжелым телом.
— Ой, это же Коля.
Она в ужасе закрывает рот ладонью. На лестничной клетке, раскинув громадные руки в стороны, лежит их сосед — дядя Коля. Вернее то, что от него осталось. Операция по установлению мира на приднестровской земле шла своим чередом.
— Пойдем, пойдем.
Мать и сын выбегают из подъезда, вливаются в толпу ошалевших соседей.
— Таня, Таня, — кто-то надрывными криками зовет ребенка.

     — Живы? — к ним подбегает сосед с третьего этажа. — Почти прямой наводкой, сволочи, били. Сами еле выползли.
Громким голосом отставного военного онначинает собирать вокруг себя перепуганных людей.
— Так, слушайте мою команду. Из города надо уходить по мосту. Не идите большой толпой, так вы представляете собой хорошую мишень.
С крыши соседнего дома бьет одиночный выстрел. Стоявшая рядом с Сергеем женщина заваливается на бок, хватаясь за простреленную грудь.
— Суки! — ревет офицер в отставке. — На крышах снайперы. Бегите все, берегите своих родных!
Перепуганная толпа бежит врассыпную к тираспольскому мосту. Отставший седой старичок вдруг падает на землю. Сергей бросаетсяк нему, чтобы поднять, но бегущий рядом крепкий мужик хватает его за воротник.
— Не глупи, сам сдохнешь.

     На разбомбленных улицах угрожающими глыбами стоят БТР-ы, нацелив пушки на людей, спешащих покинуть город, ставший ловушкой.

     Мост уже заполнен народом. Человеческая река перетекает на другой берег Днестра. Сергей с матерью с трудом вклиниваются в плотный поток. С обеих сторон моста раздаются выстрелы. Сначала одиночные, потом пристрелочные очереди, затем автоматы строчат непрекращающимся стрекотом. Люди пригибаются, прячась от громко щелкающих звуков за оградами моста. Кто-то падает, поднимается, снова падает. Женщина, звавшая дочь, и так и не нашедшая ее, неожиданно разворачивается. Бежит обратно, расталкивая встречных локтями. Ее ударили в висок. Не со зла, случайно, но она свалилась под ноги бегущих и больше не двигалась.
— Мама, пригнись! — кричит Сергей, стараясь перекрыть звук выстрелов и воплей.
Но мать, словно замороженная, смотрит вперед.
— Мама, — он дергает ее за руку, она поворачивает к нему побледневшее лицо.
— Сережа...
Он подхватывает уже мертвое тело, прошитое очередями. Видит, как ее кровь заливает его рубашку и руки.
— Мама!!!
Пытается нести ее тело, ставшее неожиданно тяжелым, но тот же мужик, что оттащил его от старичка, снова хватает мальчика за одежду, отчего та жалобно трещит.
— Беги, дурак! Она мертва. Беги!...
Человеческая лавина увлекает его за собой, чьи-то ноги спотыкаются о тело матери, топчут, подбрасывают. Сергей бежит за неизвестным мужчиной, глотая слезы и запирая внутри дикий крик.

     — Беженцы, беженцы, товарищи беженцы, — говорит в мегафон приятный женский голос, — только не паникуйте. Мы постараемся вывезти всех. Вас ждут автобусы с белыми флажками. Взрослые, берите детей на руки в целях экономии места. Убедительная просьба: брать с собой только самое необходимое.

     Мальчик все так же держится за клетчатой рубашкой, которая обтягивает широкие мужские плечи. Он впервые в жизни остался один и оказался к этому не готов. Ему неожиданно стало не о ком заботиться.

     — Саша, — слышит мальчик тихий женский голос, — мы не можем его бросить.

     — С чего это не можем? — отвечает ей глухой мужской рокот. — Да я понятия не имею, кто этот пацан. Может, он преступник. Нам бы самим выкарабкаться, а ты хочешь его на меня взвалить.

     Сергей понимает, что речь о нем. Он отодвигается от широкой надежной спины, горбит плечи, скрючивается в незаметный комок.

     — Мальчик с вами? — слышит он сверху.

     — Да, — выкрикивает женский голос.

     Его усаживают в автобус рядом с семейной парой.

     Старый «Икарус», выбрасывающий в воздух клубы черного дыма, увозит в себе отчаяние и боль. Пересекая таможенную границу, он высаживает их уже в другом государстве.

     — Товарищи беженцы, — очередной женский голос пытается перекрыть звуки толпы, — прошу вас не паниковать. На привокзальной площади развернута полевая кухня, там же стоят палатки благотворительных организаций. У кого есть родственники в Украине или России, сообщите волонтерам, они попытаются с ними связаться. Порядок в лагере поддерживают казачьи разъезды. Со всеми вопросами, касающимися сохранности имущества и прочего, обращайтесь к атаману или его заместителю. Мы постараемся помочь всем. Кто ранен — пройдите в палатку с красным крестом.

     — Родные у тебя есть? — спрашивает мужик Сергея, пока симпатичная медсестра бинтует тому руки.

     Мальчик мотает головой. Тетя Галя из Краснодара умерла в прошлом году. Где его отец, он не знает. Мир в одночасье развернулся, вышел из границ двухкомнатной квартиры и превратился в неприветливую пустыню без конца и края.

     — Значит, так, — продолжает мужчина, — мы едем к моей сестре во Владивосток. Ближе никого не нашлось. Через границу с Россией я тебя перевезу, но там... Извини, пацан, нас самих не очень ждут. А в России попробуешь как-то устроиться. Страна большая, места всем хватит.

     Их везут в Киев. Автобус с белым флагом «Из Приднестровья» подпрыгивает на ухабах. Сергей дремлет, прислонившись к спинке сидения. Сквозь марево, заполнившее голову, до него доносится, как кто-то рыдает, кто-то молится, кто-то бормочет про себя. Слышит, как горько плачет чей-то ребенок:

     — Мамочка, мама.

     Мальчик закрывает уши руками, пригибает голову к коленям и бормочет про себя:

     — Мамочка... Мама...

     А ребенок все не успокаивается, и они плачут уже оба. Только тот маленький и ревет в голос, а Сергей негромко всхлипывает.

     Кому повезло с украинскими родственниками, останется в Киеве, другие поедут в Россию. Та женщина, что уговорила мужа взять его с собой, тормошит мальчика за плечо:

     — Что ты будешь делать?

     — Я не знаю, — он раскрывает мутные глаза, — попробую найти работу. Мне скоро исполнится шестнадцать.

     — Мы не можем взять тебя с собой. У родственников с работой трудно, зарплату почти не платят. Ты попросись в кафе полы мыть, глядишь возьмут. Хотя, говорят, беженцев нигде не берут. Но может, хоть за еду устроишься.

     — Саша, — оборачивается она к мужу, — давай до города его довезем. Куда он один в чужой стране?

     — Катя, — раздраженно отвечает мужчина, — это не от нас зависит.

     — Один лишний билет много стоить не будет. Деньги у тебя есть, я видела, как ты доллары в карман прятал. А в портовом городе мальчишка как-нибудь устроится.

     — Ладно, — отмахивается муж, — но едва сойдем с самолета, чтобы я этого пацана больше не видел.

     Сергей протирает стекло рукой, смотрит на клубы пыли. Ему кажется, что Владивосток — это где-то на краю земли. Усиленно вспоминает уроки географии. Это там, где море и много кораблей.

     — Граждане, — киевский волонтер собирает вокруг себя поредевшую толпу отчаявшихся людей, — сейчас те, кто едет в Россию, получат удостоверения беженца. С ним вы сможете приобрести билеты до места назначения. Российская сторона предупреждена и препятствий чинить не будет У кого нет удостоверения личности, называйте полные имя, фамилию, отчество. В России сразу обращайтесь в миграционные службы, они займутся восстановлением ваших документов. У кого нет денег, обращайтесь в палатки общественных организаций, они постараются вам помочь.

     — Это мой двоюродный племянник, — говорит мужчина, положив руку Сергею на плечо, — Мы едем во Владивосток к моей сестре. Нам нужны билеты на самолет от Москвы.

     Усталый работник киевской миграционной службымолча кивает и привычно заполняет бумажки, дающие право на пересечение границы.

     — Спасибо, — ...   говорит Сергей попутчикам во владивостокском терминале, — за все.

     Маленькая полная женщина порывисто обнимает его.

     — Удачи, сынок, — она вытирает слезы.

     Ее муж, пряча глаза, сует мальчику мятую стодолларовую купюру.

     — Ты извини, пацан. Все, что могу. Иди к властям, проси помощи.

     Сергей бы отказался, но... Он понимает, что эти деньги — его единственное подспорье. Эти люди — взрослые, у них есть родственники. А он — еще ребенок, который оказался в чужой стране с небольшой кучкой никому не нужных молдавских бумажек и советским паспортом матери в нагрудном кармане. Мальчик провожает тоскливым взглядом удаляющиеся спины

     — Эй, шкет, — слышит он веселый голос, — куда едешь? Где родители?

     К нему подходит таксист — коренастый мужчина в засаленной кожаной куртке.

     — Погибли, — тихо отвечает Сергей.

     Мужик в удивленно смотрит на мальчика без вещей, одетого явно не по приморской погоде. Откуда он взялся? С неба, что ли, свалился?

     — Так ты один? А откуда прилетел?

     — Из Приднестровья.

     — Что?

     Таксист присаживается на соседнее сидение, снимает кепку.

     — Это там, где стреляют? — спрашивает он.

     Мальчик кивает, на глаза опять наворачиваются слезы.

     — А куда теперь? Не знаешь? Садись, отвезу в город.

     — У меня нет денег, — срывающимся от плача голосом говорит Сергей.

     — За так отвезу.

     Старая машинка с правым рулем встраивается в поток автомобилей.

     — Иди в администрацию, — советует таксист, — хотя, по правде сказать... Никому ты здесь, парень, не нужен. У самих забот хватает. Тут на днях сказали, что скоро психов на улицы будут выпускать. Кормить нечем, а здесь лишний рот из чужой страны.

     Водитель раздраженно хлопает по рулю.

     — Вот житуха настала. Раньше одной страной были, никаких границ, никакой войны, а тут на тебе... Вы, оказывается, уже другое государство. Документы хоть есть?

     Не дожидаясь ответа, продолжает говорить:

     — Я тебя на вокзале высажу, оттуда пассажира возьму. Хоть поездку оправдаю. Рядом с вокзалом мэрия, туда иди.

     Сергей только кивает, глядя через стекло на незнакомый город. Мимо проносятся неизвестные машины, мелькает приморская природа. А с правой стороны ласковым голубым глазом подмигивает Тихий Океан, где на рейде гордо стоят военные корабли. Мальчик вспоминает, как однажды они ездили отдыхать в Одессу, и Черное море заманивало его своей глубиной.

     — Мама, — кричал он ей тогда, — я стану капитаном.

     — Станешь, станешь, — смеялась она в ответ, — только школу сначала закончи.

     — Мама, — обещает он ей сейчас, — я обязательно стану капитаном.

     Он не знает, что такое беда. Не было в его жизни беды кроме той, когда ушел отец. Тогда казалось ему, что мир погас. Вместе с ним. Молдавское лето превратилось в лютую зиму, где царит полярная ночь. Но время прошло, лето вернулось, мир снова расцвел.

     Не было в его жизни горя, потому что жизнь у него была короткая. Поэтому и не знает мальчик, как называется то, что рвет его сейчас изнутри, заставляя плакать. А дай волю, и рыдал бы навзрыд, как тот малыш в автобусе. Ему так плохо, как будто злобный карлик залез под кожу, и режет жилы маленькими ножницами. Злобно плюется прямо в сердце горячей слюной, которая прожигает там дыры.

     Не знает Сергей, что это чувство называется отчаянием. Потому что это чувство для взрослых людей, а дети знать о нем не должны.

     — Доллары, иены, фунты, — по вокзалу ходит меняла с сумкой через плечо, — курс выше банковского.

     Сергей протягивает сотню, получает взамен пачку купюр.

     — На сколько мне этого хватит? — спрашивает он.

     Молодой парень удивленно смотрит на него.

     — На месяц, если экономить. А ты, вообще, откуда?

     Выслушав ответ, почесывает затылок.

     — Ясно. Подожди меня. Я сейчас закончу работу, потом что-нибудь придумаем.

     Сергей отходит в сторону. Он пока не слишком голоден, его кормили в самолете, а деньги надо беречь. К меняле подходит накачанный тип в кожаной куртке, внимательно слушает, бросает взгляд на потерянного подростка. Что спасло его и сейчас, мальчишка не знает, но волчьи глаза сутенера вызывают страх. Сергей выходит на темнеющие улицы и теряется в толпе.

     — Пирожки, беляши, — выкрикивает пронзительный женский голос.

     — Книги из собраний сочинений, — вторит ей глухой мужской.

     — Ордена, медали, советские монеты.

     Страна распродается по частям.

     Сергей садится на лавку под памятником Ленина.

     — Нужна комната? — спрашивает чья-то тень.

     Мальчик качает головой. Деньги надо экономить. Переночевать можно и здесь. Он закрывает глаза и отключается от окружающего шума. Просыпается тогда, когда его начинают обыскивать. Открывает глаза, собирая голову по осколкам, выныривает из тяжелого сна, в котором ему на руки падает и падает окровавленное тело матери. Перед ним двое грязных оборванных пацанов лет восьми-девяти на вид.

     — Вот, проснулся, — шипит один, — я тебя предупреждал, что сначала надо было по башке треснуть. Сейчас мента позовет.

     — Ага, треснуть, — отзывается второй, — он здоровый, как конь. Не меньше Ромки.

     — Вы кто такие? — спрашивает Сергей.

     Пацаны бросаются в сторону, отбегают, останавливаются, начинают переговариваться. Первый, предлагавший «треснуть», возвращается к лавке.

     — Ты что, бездомный? Вроде чистый, не похож.

     Приднестровец уже в который раз рассказывает свою историю.

     — Ого, — восхищенно крутит головой собеседник, — меня Димка зовут, а того, — он кивает на спутника, — Сашка. Пошли с нами. Здесь тебя обязательно кто-нибудь обчистит. А у нас Ромка есть, он нас защищает.

     Мальчишки приводят его в заброшенный деревянный дом.

     — Ромка, — кричит Димка, и его голос отдается эхом от пустых стен, — мы новенького привели. Петька-то помер.

     — Надеюсь, он не такой дурак, как ваш Петька был. Ведите его сюда, — слышится из комнаты раздраженный голос.

     Сергея вталкивают в комнату, где на груде тряпья сидит молодой некрасивый парень, обнимающий чумазую беременную блондинку. Хотя, цвет ее волос из-за грязи угадывается с трудом.

     — Вы че, идиоты, охренели? — громко орет он.

     Вскакивает на ноги, подходит к Сергею, обходит со всех сторон.

     — Я думал вы пацана привели. А это что такое? Вы-то, сопляки, слезы на кулак намотаете, вам любая шалашовка денег насыплет. А этого коня куда? Только жрать будет. А я и так не знаю, чем Зинку кормить. Она опять пузатая.

     — Ромка, Ромка, — тараторит Димка, хлюпая простуженным носом, — на рынок пойдет. По карманам шмонать, нас-то уже все знают. А этот новенький и чистый пока.

     Парень подходит к Сергею вплотную, обдает запахом давно не мытого тела, смотрит в глаза пронзительным взглядом.

     — Воровать умеешь? — цедит сквозь зубы.

     — Нет, — честно отвечает приднестровец.

     Ромка зло сплевывает ему под ноги.

     — Тогда вали отсюда, пока ласты не выдернул.

     Лезет Сергею в нагрудный карман, достает пачку купюр, свидетельство о рождении, паспорт матери и загадочно улыбается.

     — Молдаванин? — спрашивает, листая документы. — Так тебя и искать никто не будет в случае чего. Считай, свое содержание на первое время ты отработал. Пойдешь с сопляками, они всему научат.

     Прячет деньги в штаны, отправляет документы в костер, разведенный в цинковой ванне посреди пустой комнаты. Сергей с криком бросается в пламя, забинтованными руками пытается вытащить драгоценные бумажки. Ромка хорошо поставленным ударом бьет в живот, заставляя приднестровца согнуться пополам. Нагибается вниз, приближает лицо, зло улыбается, глядя в глаза.

     — Здесь главный — я. Как на войне.

     Больно хватает пальцами за подбородок, внимательно рассматривает.

     — Да, — говорит мальчишкам, — пусть трется возле телок. Морда смазливая, бабы таких любят. Приготовьте ему место.

     Пинает Сергея по направлению к двери.

     — За сопляками иди. Здесь ...   я с Зинкой живу, без спроса не входить.

     Сергей садится на корточки в углу, закрыв лицо руками. Ни денег, ни документов. Его не существует.

     — Серый, — к нему подходит шмыгающий Димка, — ты не плачь. Ромка... он не такой уж и злой. Просто, по-другому нельзя. Мы все из детдома сбежали, куда нам деваться. А Ромка нас всему научил, защищает, кормит. Ты ложись спать, Сашка тебе постель постелил. Завтра на рынок пойдем.

     «Постелью» называлась грязная телогрейка, оставшаяся от хозяев заброшенного частного дома. Сергей ложится на пропахшую грязью и потомподстилку, кутается в рваный кусок ткани и трясется от голода, страха и отчаяния.

     — Летом еще ничего, — бормочет Димка, — жить можно. Огороды, опять же, обворовать. А вот зимой... Петька-то зимой и помер. От кашля, бедолага, загнулся. А еще зимой собаки вокруг.

     Под тихий мальчишеский голос, рассказывающий о собаках и неуютной приморской зиме, Сергей засыпает. Для того, чтобы в очередной раз вздрогнуть от сухих автоматных очередей.

     Они сидят вчетвером на лавочке у входа на рынок. Ромка курит, прищурив глаз, охватывает цепким взглядом толпу.

     — Значит, так, — инструктирует он Сергея, — баб выбирай постарше. Где-то за сорок. Внешность не важна, главное, чтобы не затурканная была. Те на мальцов не смотрят. Они мужу закусь ищут. Смотри, чтобы одета была поприличней. Потрись рядом, сделай жалобные глаза. Пусть засмотрится. Можешь разговор начать. Димка подстрахует. «Мойкой», — протягивает переломанное надвое лезвие, — взрезаешь низ сумки, выхватываешь кошелек, передаешь Димке. Даже если за руку поймает — без кошелька ничего не докажет. Лезвие, в крайнем случае, бросай сразу.

     — Я, сам видишь, — продолжает он, — не красавец. У меня шансов нет. Я Петьку готовил. Хотел, как подрастет, одиноким бабам в аренду сдавать. А он, козел, сдох зимой.

     Сергей кивает, пытается понять о чем ему говорят. Он не выспался, у него тяжелая голова, полная густого вязкого тумана. Судьба делает резкие повороты, оставляя позади прошлую жизнь. Двухкомнатная квартира в Бендерах, с любовью обставленная матерью, осталась за очередным барханом. Ему казалось, что он никогда в ней не жил. Не бежал по мосту, пригибаясь под выстрелами, не трясся в забитом автобусе, не летел на другой край земли. Он бежал из детского дома от голода и издевательств вместе со злым малолетним преступником.

     — Ну, давай, — хлопнул его по плечу Ромка, — ко мне потом не подходи, домой пойдем раздельно. Если все выгорит, купите пожрать, водки, сигарет и Зинке фруктов. А то загнется раньше времени.

     Сергей вливается в человеческийпоток, трется у прилавков, ощупывает товар. Откуда взялись в нем эти способности, он не знает. Мило улыбается продавщицам, они улыбаются в ответ, видя теплый взгляд огромных карих глаз.

     — Смотри, смотри, — дергает Димка за рукав, — какая шмара пошла. В самый раз.

     Сергей вглядывается в направлении грязной детской руки. У овощного прилавка стоит привлекательная высокая женщина. Брезгливо перебирает помидоры, выбирает самые спелые. Переругивается с продавцом-кавказцем. На плече висит большая яркая сумка.

     Мальчик подходит к лотку, задумчиво трогает овощи.

     — Эй, — кричит продавец, — нэ хочеш брат, уходы отсуда. Не загараживай покупатэлэй.

     — У меня мама беременная, — говорит Сергей первое, что пришло на ум.

     Уловка неожиданно срабатывает, женщина оборачивается к нему, улыбается в милое открытое лицо.

     — Какой заботливый сын.

     — Нас отец бросил, — шепчет мальчик, не отрывая от нее взгляда, — мы с ней совсем одни.

     Карее смотрит в голубое, у нее в уголках глаз мелкие морщинки. Полные губы раскрываются, по ним скользит острый кончик языка. Сергей чувствует, как в низу живота нарастает горячий ком. Всплывает в памяти ощущение материнской груди под ладонью. Он, конечно, целовался со своей одноклассницей. Утонченной Мартой, влюбленной в Блока. Носил ей до дома портфель, выслушивал стихи, прочитанные восторженным голосом. Она казалась ему совершенством. Не было девушки на свете больше похожей на Ассоль.

     Олю Строгову перевели к ним из соседнего района. Разбитная красавица, чья школьная форма едва прикрывала трусики. На все замечания учителя она отвечала одно: « У нас свобода».

     Однажды Сергей услышал неразборчивый шепот в пустынном школьном коридоре, в темном закутке между кабинетом географии и истории.

     — Давай, Оля, давай, — бормотал хриплый голос.

     Она смеялась грудным смехом, так не похожим на ее обычный громкий хохот. Вскрикнула, и Сергей подумал, что ее бьют. Выглянул из-за угла, желая помочь... Ольга стояла, упершись руками в стену, некрасиво выпятив зад, к которому пристроился рослый десятиклассник со спущенными штанами. Белеющие ягодицы мерно двигались, одной рукой он опирался на стену выше девичьей головы, второй сильно сжимал ее вывалившуюся из школьной формы грудь. Мальчик заворожено смотрел на волшебное зрелище.

     — Пошел вон, — рявкнул детина, заметив его

     Сергея встряхнуло, минутная слабость прошла, и он понял, что сильнее всего сейчас хотел бы оказаться на месте этого выпускника. Опираясь рукой о стену, сжимая в ладони мягкое полушарие, слушая грудной смех, впитывая кожей дерзкий потный запах. В штанах упрямо шевелилось его естество, подростковая страсть требовала освобождения. Сергей бросился к выходу, выскочил на улицу, где его ждала беззащитная Марта, которую должен был проводить домой. У подъезда, выслушав очередное стихотворение Блока, он ее поцеловал. Так, как не целовал никогда. Страстно, глубоко проникая языком внутрь ее рта, впитывая взволнованное дыхание. Рука легла на нежную выпуклость под фартуком, сильно сжала, ощущая пальцами кружево лифчика. Оттянула края, добираясь до соска, отозвавшегося на непрошеную ласку.

     — Ты что? — выкрикнула Марта. — С ума сошел?

     Она убежала, всхлипывая носом, а Сергей остался стоять под дождем, вспоминая грудной смех.

     — Дэржи, дэржи его, — кричит кавказец.

     Димка схватывает с лотка помидор, толкает приднестровца под руку, отчего тот падает прямо на женщину, и скрывается в толпе покупателей. Его страховочное место за спиной тут же занимает Сашка.

     — Простите, — бормочет Сергей в высокую грудь, пытаясь унять пожар в штанах.

     — Ничего... мальчик, — шепчет женщина.

     Откуда в нем взялись эти способности? Расколотым лезвием Сергей режет дно яркой сумки. Глядя в голубые глаза, подхватывает левой рукой кошелек, который тут же хватает почти незаметный в толпе Сашка.

     — Простите, — опять говорит он, — я, наверное, пойду.

     — Конечно, — отвечает женщина, — иди, тебя мама ждет.

     Провожает его глазами, еще не видя, что ее сумка разрезана.

     Сашка тормошит кошелек, Димка стоит за его спиной, вытянув шею.

     — Ого!

     То ли дамочка была слишком беспечна, то ли кроме покупок на рынке еще что-то планировала, но кошелек просто вспух от денег. В отдельном кармашке лежали десятидолларовые купюры. Мальчишки быстро прячут в карманы несколько штук — заначка от Ромки.

     — Серый, — тараторит Димка, — ты за пойлом и куревом. Нам не дадут, а ты большой. Мы жратвы купим, гульнем сегодня. Водку бери самую дешевую и побольше.

     Ромка не видит их. Он о чем-то разговаривает с высоким худым мужчиной. Тот медленно кивает и бросает редкие взгляды на группку мальчишек, чаще всего останавливаясь на Сергее.

     — Ну, за боевое крещение, — Ромка поднимает стакан, — пей, пей, молдаванин. На трезвую голову здесь не выжить.

     Ромке семнадцать лет. Первый приговор он получил три года назад. По малолетству освободили, отправили в детдом. Откуда сбежал через полгода, прихватив с собой Зинку и троих мальчишек. Бежали от голода, издевательств старших, оскорблений персонала.

     Зинка тоже пьет, глядя преданными глазами на отца своего ребенка.

     Сергей впервые пробует водку. Морщась от мерзкого вкуса, выпивает все. Пьяные мальчишки смеются. На костре, разведенном в той же цинковой ванне, жарится ...   курица и запекается картошка.

     Ромка пристально смотрит на приднестровца с другой стороны огня. От этого кажется, что глаза у него волчьего желтого цвета. Пьяные и сытые Димка с Сашкой затеяли шутливую борьбу, а потом сонно расползлись по своим углам. Зинка уснула, положив голову на Ромкины колени. Сергей пьян впервые в жизни. Сильно пьян и плохо соображает, что происходит. Только чувствует, как ему на плечо легла Ромкина рука. Зинка, хрюкнув, бухнулась носом в солому.

     — Девки были? — спрашивает Ромка.

     — Да, — отвечает удивленный мальчик, вспоминая Марту, — одноклассница.

     — Я не о том. Трахался когда-нибудь?

     Сергей пытается осмыслить значение незнакомого слова. Ромка начинает закипать.

     — Б***ь, маменькины сынки. Хорошо, спрошу по — другому. Ты баб е**л когда-нибудь?

     — Нет.

     — Детский сад. — Ромка закатывает глаза. — Ладно, Зинке рожать скоро. Там и разберемся, какая у тебя ориентация. Лучше б гомиком был, на них спрос больше.

     И Ромка уходит, прихватив девушку с собой, оставляя удивленного Сергея у костра. Тот даже не понял, о чем был разговор.

     — Простите меня, — бормочет Сергей, наступивший женщине на ногу, — я тороплюсь.

     — Ничего, — отвечает она.

     Сашка толкает ее в спину, и она падает прямо на «неуклюжего» подростка. Сергей обнимает ее одной рукой, прижимает к себе. Запах тонких духов кружит голову.

     Два раза в неделю Ромка отправляет его в баню, покупает ему новые вещи, благо средства для этого появились. Вожак сделал ставку на утонченную красоту мальчика На карие глаза в обрамлении рекордно длинных ресниц, нежную золотистую кожу и улыбку ангела Тонкие нервные пальцы обретают невероятную чувствительность, разломанное лезвие прячется между средним и указательным.

     — Ох, простите, — пришла пора извиняться случайной женщине.

     — Вы не ушиблись? — спрашивает Сергей, прижимая к себе еще крепче.

     Она чувствует его желание, мило смущается, когда приднестровец левой рукой освобождает ее от груза лишних денег. Челноки из Китая завалили город удобными холщовыми сумками, для разрезания которых не требуется лишних усилий

     Скольких женщин он прижимал на рынках и в транспорте, уже и со счета сбился. В темноте в огороде расстегивал ширинку, вспоминая упругие груди, запах взволнованных женских тел. Тонкие и не очень талии, упругие и не очень ягодицы под нервной рукой. С тихим вздохом, чтобы не разбудить мальчишек, изливал на грядку свое возбуждение. Ромка смотрел на него в окно, загадочноулыбаясь. Зинка должна родить со дня на день. Молдаванин обеспечит ему билет в другую жизнь. В нее Ромка не собирался брать сопливых пацанов и детдомовскую проститутку.

     — Серый, — подбегает к нему Димка, — Ромка сказал водки побольше взять. Зинка вот-вот того...

     Если Зинка беременна не в первый раз, то где же прошлые Ромкины дети? Сергей кивает. Все втроем стоят между гаражами, тормошат кошелек. Радостные пацаны срываются с места, Сергей почему-то медлит.

     — Эй, пацан, — ему на плечо ложится тяжелая мужская рука, — что-то ты на наш рынок зачастил.

     Ему в глаза пока еще спокойно смотрит невысокий, но крепкий молодой парень. Второй качок маячит чуть поодаль. Колючий жесткий взгляд окидывает фигуру подростка. Пока Сергей растерян, руки незнакомца хлопают по карманам, из нагрудного вытаскивают лезвие.

     — Удобно бриться? — с усмешкой спрашивает второй крепыш.

     — Да, поди, еще и не бреется. Ветром обдувает фраера ушастого, — подыгрывает первый.

     — Серый, беги, — кричит издалека Димка.

     Убежать он не успевает, его валят лицом на землю и несильно пинают по ребрам. Бьют без злобы, для того, чтобы проучить, а не искалечить.

     — На рынок больше ни ногой, — дружелюбно объясняет первый, опуская на левую руку ногу в ковбойском сапоге.

     Сергей кричит от резкой боли.

     — И придурков своих предупреди, — предлагает второй, дробя пальцы на правой руке.

     Две обтянутые черной кожей спины неспешно удаляются. Сергей остается лежать между гаражами. Глотает кровь из разбитых губ и стонет от боли в переломанных пальцах и отбитых ребрах. Димка подскакивает первый. Плачет, размазывая слезы по грязным щекам. Сашка тоже хлюпает носом. На детских лицах — отчаяние.

     — Пойдем, Серый, пойдем, — поднимает его Димка.

     — Да, вставай, — подставляет Сашка цыплячье плечико, — к Ромке надо. Он что-нибудь придумает.

     — Суки, — орет Ромка на пацанов, — вы куда, дебилы, смотрели?

     Мальчишки сидят перед разъяренным вожаком, сложив ладони на коленках и хлюпая носами. Сергея сгрузили в угол, где он лежит, отвернувшись к стене. Сквозь марево, заполнившее голову, слышит злобный Ромкин голос и тихие оправдания мальчишек.

     — Сколько раз вам объяснял: к нему никого, кроме баб, не подпускать. Опять ворон считали, паразиты?

     Пацаны переглядываются, не решаясь возразить.

     — Ромка, мы...

     Что «Ромка»? — он смотрит на них, скрестив руки на груди. — Я уже семнадцать лет Ромка. Почему в травму сразу не отвели? Что мне сейчас с ним делать?

     Подходит к Сергею, поворачивает к себе лицом, внимательно осматривает повреждения.

     — Б***ь, куда он сейчас годится? Сука, зима впереди. Чем я вас, дол****ов, кормить буду?

     Наливает водки, выпивает залпом. Прислушивается к звукам из своей комнаты:

     — И у Зинки схватки. Все один к одному, как назло.

     Проходит мимо сжавшихся в комок пацанов.

     — У-у, как врезал бы щас, да времени нет.

     Зинка стонет все громче. Ромка склоняет голову к плечу, раздумывает несколько секунд и отдает распоряжения:

     — Димка, за водой в колодец, ставь на костер греться.

     — Сашка, тряпки поищи. Где-то с прошлого раза должны были остаться. Водку неси. Нож на огне прокали.

     — Этого, — кивает на Сергея, — потом в травму. До вечера в дом никому не входить. Убью на хер.

     Он скрывается в комнате, громко хлопнув дверью. Мальчишки со всех ног бросаются исполнять приказы.

     — Серый, потерпи, — успевает шепнуть Димка, погладив Сергея по волосам, — сейчас в больничку поедем.

     У Сергея болит голова и начинает болеть еще больше, когда он слышит из комнаты Зинкины крики. Им вторит непривычно ласковый голос Ромки:

     — Ну, давай, Зинуля, давай, малыш. Не в первый раз же. Чего застряла?

     Димка несет ведро с водой и старые тряпки со следами плохо застиранной крови. Сашка тут же ставит на огонь следующее.

     — Вон отсюда все, — орет Ромка из комнаты.

     Сергея подхватывают под руки и выводят из дома.

     Неприятного вида медсестра с бульдожьими щеками и маленькими колючими глазкамизаполняет карточку.

     — Фамилия, имя, отчество?

     — Николаев Сергей Иванович.

     — Год рождения?

     — 1976-й

     — Место рождения?

     — город Бен... Владивосток.

     Хирург — практикант рассматривает рентген. Улыбается мальчишке, бинтует пальцы, обрабатывает лицо.

     — Подрался? — участливо спрашивает он.

     — С одноклассниками, — говорит Сергей.

     — Бывает, — ободряет врач, — ничего страшного. Через месяц будешь, как новенький.

     — Я музыкант, — заявляет мальчик, — смогу ли я потом играть на... пианино?

     — Конечно, — отвечает доктор, — не сразу, но обязательно.

     Поддерживает ничего не значащими фразами, поглаживает Сергея по плечу, дает рекомендации, провожая к выходу.

     — Через неделю в свою поликлинику, — выкрикивает вслед.

     Мальчик выходит на улицу и прислоняется к неуютной каменной стене. Поднимает голову, вглядывается в небо, затянутое приморскими тучами. В Молдавии небо высокое, звезды яркие, и их много. А здесь почти всегда туман.

     — Серый, — Димка подходит к нему, пряча в кулаке огонек сигареты, — с тобой все хорошо?

     Подросток переводит на него взгляд. Наверное, все хорошо. Он не лежит, как сосед дядя Коля на лестничной клетке, раскинув в стороны мертвые руки. Его тело не топчет перепуганная обезумевшая толпа.

     — Тогда пошли домой, — продолжает ...   Димка, — Зинка — то уже того... должна была... Пожрем, да обмоем это дело.

     Сашка подпрыгивает рядом и рассказывает похабные анекдоты. Он вообще недалекий. Сказали «Сидеть» — сядет, скажут «Лежать» — ляжет.

     — Серый, — Димка уцепился за его локоть, — ты на Ромку не обижайся. Он нас еще в детдоме от старших защищал. Саню пять раз насиловали, он из-за него даже дрался. А хочешь, я тебя с Риткой познакомлю. Она — баба сговорчивая. За бутылку любому даст. Мы ее уже раз по пять перещупали.

     Сергей заливается краской, его тянет согласиться, но онотказывается. Ему стыдно.

     — Ну, тогда дрочи в огороде дальше, — Димка заливается смехом и убегает за Сашкой.

     Запрыгивает ему на спину, кричит: «Иго-го» и хватает того за уши.

     Сергей останавливается столбом. Блин, зачем отказался.

     Ромка встречает их на пороге.

     — Где шлялись? — спрашивает беззлобно, лишь бы спросить.

     — Очередь была, — рапортует Димка.

     — Молдаванин как? Жить будет?

     Останавливает Сергея, рассматривает повязки, сплевывает.

     — Вот непруха! Иди спать.

     — Сашка, — тут же кричит в темноту, — что делать знаешь? На подоконнике возьми.

     Саня прошныривает в комнату, вжав голову в плечи. Появляется на пороге с маленьким окровавленным свертком.

     — Что это? — спрашивает Сергей Димку.

     — Это? — тот удивлен. — Так Зинка же родила.

     Подросток смотрит в стену ошарашенным взглядом. Это ребенок. Ромкин ребенок, завернутый в грязную тряпку.

     — А... а куда его несут?

     Димка внимательно смотрит ему в глаза.

     — Серый, ты, конечно, домашний, и все такое... Но, кто его кормить будет? Самим иногда жрать нечего. Только с тобой более-менее отъелись.

     — Куда его несут? — в голосе Сергея появляются незнакомые нотки.

     Димка отходит к окну, смотрит вслед убегающему Сашке.

     — Собаки вокруг, — отвечает еле слышно, — хозяева уехали, собак оставили.

     — Что?! — Сергей кричит, срывая голос.

     На пороге появляется Ромка. Он без рубашки, приднестровец впервые видит его голые плечи, покрытые уродливыми шрамами.

     — В чем дело?

     Димка кивает на Сергея и выбегает из дома. Ромка переводит на того яростный взгляд. Подходит ближе, улыбается по-волчьи.

     — В чем дело, я спрашиваю? — в голосе опасное спокойствие.

     — Это же твой реб... ребенок, — Сергей глотает окончания.

     Он боится Ромку. Того боятся все.

     — А, вот ты о чем. Ну и что. Мой ребенок — что хочу, то и делаю. Лишний рот мне ни к чему.

     Отходит к костру, прикуривает папиросу. Сергей бросается к нему, бьет локтем в спину. Руки, руки, где вы, когда так нужны?! Ромка оборачивается, хватает его за горло, прижимает к стене, врезает коленом в пах. Сергей жмурится от боли, изо всех сил стараясь не закричать.

     — Если бы ты не был мне нужен, — Ромка шипит прямо в лицо, — давно бы грохнул, щенка.

     Бросает на подстилку, где подросток скрючивается от боли. Курит, глядя на Сергея сверху.

     — Я уйду от тебя, — говорит мальчик.

     — Куда? — смеется Ромка. — Кому ты нужен? Тебя же нет. Ты — никто. В детдом пойдешь? Ну-ну.

     От первой папиросы прикуривает вторую, наливает водку в стакан, протягивает приднестровцу.

     — Пей, легче станет.

     Поводит плечами, красуясь шрамами.

     — Знаешь, откуда? Ножом резали за то, что не давался. Думаешь, ты выдержишь? Ты же маменькин сынок.

     Сергей пьет с отчаянием, понимая, что Ромка прав. Ему некуда податься. Он не выдержит. С ненавистью провожает взглядом изуродованную спину. «Убью сволочь» — бессильно решает он и проваливается в тяжелый сон.

     Две недели Сергей только и делал, что спал, пил и ел. Зинка выходила из комнаты в туалет и помыться. Для этого Ромка их всех выгнал на улицу

     — Увижу, что подглядываете — убью, — буднично обещал он.

     Однажды Ромка уходит, забрав с собой мальчишек.

     Сергей стоит на крыльце. Вокруг ярким пламенем горит сентябрь. Старый дом на отшибе, откуда уехали хозяева, никому не интересен, кроме бродячих собак.

     — О чем задумался? — Зинка подошла неслышно и Сергей вздрогнул от неожиданности.

     — Куда они ушли?

     — Ромка? Так ты же сейчас не работник, а жрать хочется. Мальчишки неделю какого-то индюка пасли, вот Ромка и пошел его... обрабатывать.

     Она обходит его со спины, оказывается очень близко. Волосы белые. Пушистые и мягкие. Легкий ветер бросает пряди в лицо подростка. Она красива какой-то кукольной, ненастоящей красотой.

     — Обрабатывать? Это как? — удивляется Сергей.

     — И вправду, маменькин сынок, — она смеется совсем по-взрослому, — как-как, замочат в подворотне и всех делов. У Ромки опыт большой.

     Сергей мотает головой, но после убитого ребенка не удивляется ничему. Ромка-зверь, хотя сам любит повторять, что хуже зверя, потому, что человек.

     — А ты знаешь, что ты очень красивый? — Зинка обнимает его за талию и прикладывает голову к его груди

     Сергей на мгновение цепенеет, а потом утыкается носом в белобрысую макушку. Забинтованными руками осторожно обнимает за плечи.

     — Пойдем, — тянет его за собой, — я тебе кое-что покажу.

     Девушка смеетсянизким грудным смехом.

     Заводит в их с Ромкой комнату, где груда тряпья покрыта подобием простыни. Несильно толкает в грудь, показывая: «Ложись», и закрывает комнату.

     — Ты, главное, ничего не бойся, — шепчет так, что у Сергея звенит в ушах, — я все объясню.

     Целует медленно, так, как никогда не целовала Марта, которая все время стеснялась. Сергей открывает рот, пуская внутрь мягкий настойчивый язык. В голове становится пусто. Ее рука поглаживает его сквозь ширинку, он чувствует, как под опытной ладонью наливается силой. Проворные пальчики быстро расстегивают замок, аккуратно оттягивают резинку трусов.

     — Надо снять, — говорит она, оторвавшись от его губ, — а то испачкаешь.

     Сергей возвращается в реальный мир, кивает в ответи она быстро освобождает его от лишней одежды. Опять прижимается к губам, ласкает рукой.

     — А ты везде красивый, — выдыхает прямо в рот.

     Впервые в жизни Сергей кончает рядом с женщиной. Кусает губы, пытаясь сдержать стон.

     — Не стесняйся, — говорит Зинка, — никого нет.

     Кажется, он даже потерял сознание на несколько секунд.

     — Понравилось? — она игриво смотрит на него. — Это только начало.

     — А как же Ромка? — спрашивает Сергей.

     — Ну, ты же ему не расскажешь.

     Девушка перебирает его волосы, целует закрытые глаза, расстегивает рубашку. Ласки становятся все настойчивей, внутри подростка опять зажигается пламя. Она спускается губами по гладкой груди, нежно целует соски, заставляя его вздрагивать. Встает рядом на колени, скидывает платье, под которым ничего нет. Сергей смотрит на тяжеловатые груди, чуть выпирающий живот, треугольник светлых волос.

     — Да, очень красивый, — он слышит эти слова снизу. Оттуда, где клокочет вулкан.

     Ее мягкий язык...

     Сергею кажется, что через него пропустили двести двадцать вольт. Она перекидывает ногу через его бедро и садится, впуская подростка внутрь.

     — У тебя руки болят, — говорит девушка, прижимаясь обнаженной грудью к его, — лучше я буду сверху.

     Он не слышит и не понимает, что она ему объясняет. Ощущение влажного тепла сводит с ума. Он дышит часто, прерывисто, на лбу выступает испарина. Зина медленно двигается не отрывая от него взгляда. Кончиком языка, как кошка, слизывает капельки пота с верхней губы. Сергей вздрагивает в очередном приступе наслаждения, Улетая за грань реальности, стонет в ее приоткрытые губы.

     — Молодец, — прикасается языком к губам, — завтра повторим. Одевайся, а то пацаны скоро придут.

     Сергей медленно возвращается в настоящее, после нескольких секунд пустоты в голове, чувствует, как спадает громадное напряжение последних дней. Ему легко и приятно. Неожиданно он понимает, что влюбился в Зинку, о чем тут же ей и сообщает. Она улыбается в ответ, ерошит его волосы:

     — Только никому ...   об этом не говори.

     Ромка возвращается через час, бросает на подростка странный взгляд. Выгружает продукты и водку, запирается с Зинкой в комнате. Сергей подскакивает к двери, пытается подслушать. После того, что там произошло, он считает себя вправе знать, о чем они шепчутся.

     — Ну? — спрашивает Ромка.

     — Все нормально, — отвечает Зинка, — через месяц все будет готово.

     — Это хорошо. Холода скоро. Не хочу мерзнуть бобиком, как прошлой зимой.

     Он долго моется на улице в ведре, раздевшись по пояс. Сергей видит, как вода приобретает розоватый оттенок.

     — Здоровый конь попался, — бормочет Ромка.

     Мальчишки разводят костер, готовят курицу, разливают водку. Остаток денег вожак прячет.

     Ромка подходит к Сергею со стаканом в руке.

     — Пей, молдаванин. Тебе надо. Только не переборщи, а то завтра тяжко будет.

     Зинка выходит из комнаты красивая, как кукла, садится рядом с Ромкой, уютно устраивается под его рукой. Сергей втягивает голову в плечи, выпивает водку. На голодный желудок сразу пьянеет, смотрит на свою нечаянную любовницу хмельными глазами, глупо улыбается. Ромка перехватывает его взгляд, ухмыляется с папиросой в зубах, прижимает Зинку крепче к себе. Широкой ладонью накрывает ее грудь, проникает за ворот платья, поглаживает соски. Сергей вспыхивает, отводит глаза.

     — Ты ешь, парень, ешь, — советует Ромка, — а потом спать иди.

     Мальчишки перепились, Сашка блюет в огороде, матерится и стонет. Димка спит, засунув одну руку в штаны. Странно, но Сергей ни разу не видел Ромку пьяным.

     — Эх, — весело говорит тот на следующее утро, — тряхнем стариной.

     Разламывает лезвие надвое, потом еще раз, разминает пальцы и подмигивает Сергею.

     — Давненько я сам на такие дела не ходил. Да вас, ослов, кормить надо.

     — Димка, Сашка, — орет в открытое окно, — хватит дурью маяться. На вокзал пойдем. На рынке вас, мудаков, спалили.

     Мальчишки влетают гурьбой в комнату, смотрят на него горящими глазами. Поразительно, но они любят его, как отца или старшего брата. Димка опять хлюпает носом. Ромка внимательно осматривает его.

     — Если удачно сходим, купи себе обувку. А то сдохнешь зимой, как Петька.

     Подходит к Сергею, присаживается на корточки, осматривает руки.

     — Больно? — спрашивает без заботы в голосе.

     Сергей мотает головой.

     — Это хорошо. Я тут проконсультировался кое с кем. Через пару недель буду повязки снимать, лекарств тебе куплю. Береги руки, чемпион.

     Хлопает подростка по плечу и, окруженный галдящими пацанами, выходит из дома.

     Сергей остается сидеть в углу, положив забинтованные ладони на колени и прислонившись затылком к деревянной стене. Закрывает глаза, останавливает время внутри себя. Ему больше не снится мать, он начинает забывать ее лицо. С усилием вызывает в памяти материнскую улыбку, на миг проваливается в дрему. Просыпается от того, что кто-то расстегивает ему рубашку. Зинка сидит перед ним на коленях, заманивая омутом зеленых глаз.

     — Пойдем со мной, — кивает в сторону комнаты.

     Окно завешано драным одеялом, отчего в комнате полумрак.

     — Раздевайся, — обвивает сзади руками за талию, проворно расстегивает ширинку.

     Помогает раздеться полностью. Он чувствует, как к спине и ягодицам прижимается горячее женское тело. Она оглаживает его по груди и животу, шаловливо перебирает волосы на лобке. Сергей коротко постанывает.

     Девушка обходит со спины, оказывается перед глазами, кладет руки на плечи, перебирает пальцами у основания шеи. Наклоняет к себе его голову, прижимается губами к губам. Он чувствует тепло между их животами.

     — Ты такой красивый, — отстраняется от него тогда, когда он уже почти готов кончить, — надо уметь этим пользоваться.

     Отходит спиной к постели, ложится, разметав по грязной простыне белые волосы.

     — Иди сюда.

     Ей шестнадцать лет. Три года назад Ромка забрал ее, измученную насилием, из детского дома. Она попала туда после того, как умерла ее мать, и вечно пьяный отчим решил, что двенадцатилетняя девочка сможет заменить ему женщину. Соседи услышали ее крики, когда Зина рожала в первый раз.

     Сначала Ромка хотел отправить на трассу, но, заглянув в перепуганные глаза, понял, что незачем было ее для этого вытаскивать. Ее надолго не хватит. Смотрел на нее по ночам, решал свою и ее судьбу. Отворачиваясь к окну, бил кулаком в деревянную стену. Он ненавидит насилие, и красивая глупая кукла осталась с ним.

     Сергей осторожно опускается рядом, опираясь на локти. Вспоминает Ольгу и детину в школьном коридоре. До звона в ушах хочет прикоснуться к белой груди, украшенной темной выпуклой точкой. Забинтованные руки мешают, и с тихим стоном он падает губами на манящее полукружие. Она выгибается, прижимает к себе его голову, зарываясь пальцами в отросшие темные волосы. И когда его разорванное сознание уже готово покинуть тело, отлетая за грань очередного наслаждения, она говорит:

     — Ты подумай о чем-нибудь плохом, это поможет продержаться. Я тоже хочу...

     Он послушно вспоминает простреленное тело матери.

     Девушка тянет его за бедра, устраивая подростка между раскинутых ног. Природа берет свое, заставляя Сергея двигаться в извечной тяге оставить свой след на этой земле. Зина дышит часто и тяжело.

     — Еще немножко, Сережа. Пожалуйста.

     Он, конечно, не выдерживает, падает лбом на ее плечо и слышит в голове звенящую пустоту.

     Октябрьские обжигают холодом, и мальчишки спят вместе, прижавшись друг к другу. Еще пока не морозит, но вокруг одинокого человеческого жилья начинают собираться собаки. К дому приходится пробираться, отпугивая их палкой. Громадный матерый вожак провожает тяжелым взглядом каждого, кто проходит по его территории. Дети слушают по ночам тоскливый вой стаи, пробовавшей человеческое мясо.

     — Их еще больше стало, — испуганно говорит Сашка.

     — Ну, да, — отвечает Димка, — привыкли, сволочи, что их здесь нет-нет да и подкормят. Петьку два дня жрали.

     В конце октября Ромка пришел домой злой, как черт. Заплаканные пацаны боялись даже вздохнуть. Обжег горящим взглядом Сергея, только что вышедшего из спальни, выматерился сквозь зубы.

     — Повеселился, молдаванин? Готовься, скоро на работу пойдешь.

     Мальчишки сидели в уголке, не поднимая глаз.

     — Че застыли? — заорал он на них, — костер разводите. Замерзнуть хотите?

     Димка схватил палку и сорвался с места Ромка мерил комнату размашистыми шагами.

     — На рынках охрана, на вокзале ментура. А я даже ножа с собой не взял.

     Он подошел к Сергею, сидящему на своей постели, присел перед ним на корточки.

     — Жрать нечего, дружище.

     — Ромка, Ромка, — залетел в дом Димка, — собаки там, я боюсь.

     — Собаки? — встрепенулся парень. — Собаки — это хорошо.

     Рывком поднялся на ноги, бросился в комнату.

     — Рома, — выкрикнула Зинка вслед.

     — Сидеть, — цыкнул он на нее, — его никуда не пускай. Не хватало, чтобы шкурку испортили.

     Из комнаты вышел, улыбаясь, как сумасшедший, и поигрывая финкой.

     — Маловат, конечно, но...

     Опять опустился перед Сергеем, глядя в глаза с веселой злостью.

     — Сиди здесь, придурок, что бы ни случилось. Димка, Сашка, — выкрикнул, не отрывая взгляда от растерянного лица напротив, — ищите, что потяжелее. Пойдем ужин добывать.

     — Я с тобой, — сказал Сергей.

     — Еще чего не хватало, — Ромка поднялся на ноги и теперь смотрел на подростка сверху, — ты мне живой и красивый нужен. Если выйдешь — пырну ножом, ты меня знаешь.

     Выскочил из дома, раздав пацанам незлые подзатыльники. Они побежали за ним весело, как на праздник.

     Ромка стоит перед собачьим вожаком, глядя в тяжелые глаза, читая в них приговор. Окружающие шавки наматываюткруги, опасаясь подходить без приказа. За спиной семнадцатилетнего пацана стоят двое мальчишек. У Димки в руках топорик, у Сашки — лопата.

     — Бить только на поражение, — говорит он им, — если раните, они ...   с ума сойдут. Либо по голове, лучше по носу, либо ломая хребет.

     Его сознание уже давно балансирует на грани сумасшествия. Он снимает рубашку, обнажая изуродованные плечи. Той же рубашкой оборачивает левую руку.

     Детский дом. Три года назад.

     — Ну, что, пацан, — Ромка слышит спокойный знакомый голос, — дерешься ты неплохо. Пошли, поговорим.

     Медленно оборачивается, злобно оскалив зубы. Перед ним стоит высокий семнадцатилетний парень. Он даже вспоминает, как его зовут: Костя.

     — Скажи спасибо, что не грохнул сразу, — шипит четырнадцатилетний мальчишка, — много вас, козлов, развелось.

     Выше локтей, со спины его цепко хватают чьи-то руки

     — Не рвись, пацан, — от души советует первый, — мы хотим просто поговорить.

     Ромку заводят в темную кладовку, кидают на кучу тряпок. По плечу больно бьет швабра. Он сжимается в комок, загнанным зверем смотрит на троих выпускников.

     — Не бойся, чемпион, — дружелюбно сообщают ему, — убивать не будем. Пока.

     Костя поворачивается к друзьям.

     — Ну-с, господа, — говорит, выделываясь и ломаясь, — какие у нас имеются претензии к подсудимому?

     — Этот козел, — начинает один — уродливый и огромный, — меня по печени ударил. До сих пор болит.

     — Ай-я-я-й, — театрально качает головой высокий стройный красавец, — а за что? Возможно, потерпевший, вы сами в этом виноваты?

     Громила похабно ухмыляется:

     — Я только хотел Сашке помочь с домашним заданием. Он сам попросил. А этот придурок налетел и сразу по печени.

     Костя поднимает взгляд к потолку. Лицо выражает искренние соболезнования.

     — Как некрасиво, — говорит он, переводя взгляд на Ромку, — мешать учебному и воспитательному процессу. Есть что сказать в свое оправдание?

     Ромка улыбается злой улыбкой.

     — Суки, да вы же трахали его. Домашнее, б***ь, задание.

     Костя хватает его за волосы, больно ударяет затылком о стену. У Ромки темнеет в глазах, но он все равно улыбается.

     — Не твое дело, сучонок. Ты здесь без году неделя, не тебе качать права.

     Убирает руку, почти нежно поглаживает по волосам. Ромка раздраженно мотает головой: — Отвали, сволочь.

     — Каков приговор? — обращается «судья» к подельникам.

     Громила и молчавший до сих пор коренастый парень дружно опускают вниз большие пальцы.

     — Я рад, друзья, что наши мнения совпали, — удовлетворенно говорит Костя, — остался маленький нюанс. Как будем, собственно, действовать?

     Собеседники недоуменно переглядываются.

     — Как обычно, — отвечает громила, — выбьем передние зубы. Я сзади, ты — спереди.

     — Скучно мыслишь, товарищ Евгений. Шире надо смотреть. Для этого у нас есть контингент и помладше. Предлагаю оставить автографы. Нож.

     Громила-Женька протягивает хороший перочинный ножик. Костя проводит большим пальцем по лезвию, радостно улыбается.

     — Ну, держите его. Пасть заткните, а то всех перебудит.

     Ромку хватают в четыре руки, затыкают рот вонючей грязной тряпкой. Срывают рубашку с плеч, обнажая спину. Он мычит в кляп, рычит и захлебывается рвотой, когда спину начинают неспешно полосовать отточенным лезвием.

     Приходит в себя, с трудом фокусируя зрение. Лежит на животе, на спине мокрая от смеси крови и воды рубашка.

     — Очухался, чемпион, — говорит Костя из темноты, — здоровый черт.

     Приближает к лицу улыбающиеся губы, шепчет на ухо, обдавая горячим дыханием:

     — Скажешь кому хоть слово — глаза выколю.

     Он уходит, оставляя Ромку в бессильной ярости. Через неделю пацан сбежал, прихватив с собой семилетних близнецов Сашку-Димку, десятилетнего Петьку, и измученную Зинку.

     Сейчас

     Вот он стоит напротив матерого пса. Он такой же, как этот зверь.

     — Не подходить, — шипит сквозь зубы мальчишкам, которые подперли ему спину, — не подходить ко мне.

     Вожак стаи скалит зубы, но не рискует сделать первый шаг. Это всего лишь собака, а не волк. Тот уже прыгнул бы. Воздух наполняется заунывным воем и коротким тявканьем. За спиной вожака пара крупных кобелей. Не густо, видимо, главарь опасается конкуренции. А если так, то они не подойдут до конца драки. Будут ждать исхода поединка. Все, как у людей.

     — Ну, — шепчет Ромка, — ну, давай.

     Пес, пружиня лапы, бросается на него. Оскаленная вонючая пасть нависает над ним. Тягучая слюна падает на грудь, он напрягает мышцы левой руки и блокирует зубы зверя, рискуя венами. Ему нужна всего лишь секунда. Он получает ее, когда пес вонзает зубы в руку, разрывая ткань рубашки. Правой рукой с зажатым в ней ножом Ромка несколько раз сильно бьет собаку в нос. Пользуясь мгновенным замешательством зверя, прокручивает в руке лезвие и втыкает его в собачий глаз. Валит зверя на спину, разжимает клыки и взрезает ему глотку. Стая, потерявшая вожака, начинает выть.

     — В дом, — орет Ромка мальчишкам, — все в дом. Спиной не поворачиваться.

     Мальчишки пятятся назад. Пыхтя и потея, они тащат за собой собачье тело.

     На несколько дней стая оставит их в покое, пока не появится новый вожак.

     Сергей смотрит, как Ромка смывает с себя кровь. На левой руке следы собачьих зубов. Зинка плачет, пытаясь помочь, он отстраняет ее от себя:

     — Фигня, почти не добрался. А вот рубашка в клочки. Придется у молдаванина взять.

     Он подходит к подростку, вытирается рваной рубашкой, оставляя на груди кровавые разводы.

     — Как самочувствие? — спрашивает тоном врача.

     Сергей, пятясь, отходит к стене.

     — Хорошо.

     Несколько недель назад Ромка снял повязки с его рук и сам принес лекарство.

     — Вот и славно. Потому что завтра на работу пойдешь ты.

     Собаки получают остатки вожака, грызутся из-за костей, устанавливают новый порядок в стае. Все, как у людей.

     Сергей слышит приглушенный разговор из комнаты, вскидывает голову, напрягает слух.

     — Рома, — Зинка говорит почти умоляюще, — чего ты от него хочешь? Отправь его опять на рынок. У него неплохо получалось.

     — Рынок давно занят братками, — огрызается Ромка, — прошли простые времена.

     — Тогда на вокзал, или с собой возьми.

     — Зина, — Ромка раздражен ее тупостью, — я сам не в законе. Рано или поздно, но меня вычислят. А подчиняться никому я не собираюсь. Мне нужна своя ниша.

     Девушка опять плачет. Ромка начинает тяжело и угрожающе дышать, он ненавидит ее слезы.

     — Да что с тобой? — наконец, взрывается.

     Она срывается почти на крик, даже мальчишки удивленно переглядываются и пожимаютплечами.

     — Я на все для тебя готова. На все, потому что люблю тебя. Боюсь, что ты бросишь меня.

     — Я знаю, — спокойно отвечает Ромка, — знаю.

     Он выходит из комнаты и сталкивается с Сергеем взглядом.

     Подросток ложится на свою подстилку, кутается в телогрейку, которая служит ему одеялом. Отворачивается к стене и понимает, что все неправда. Глотает выступившие слезы, вытирает нос грязным рукавом. Два месяца, что он провел в Ромкиной постели и учился пользоваться руками и губами. Все это — неправда. Ее крик наслаждения — ложь. Тело, белеющее в полумраке комнаты — не его.

     Сергей садится, прижимается затылком к стене, смотрит в окно.

     — Серый, — Димка подкатывается и устраивается рядом, — ты не плачь. Я же вижу, что у тебя с Зинкой шуры-муры. Зря вы это затеяли, честно. Ромка если узнает, кранты тебе.

     Сергей ерошит грязные мальчишеские волосы.

     — Эх ты, пацан. Много ты понимаешь.

     Ромка все знает давным-давно. Он задумал это с самого начала, как только увидел перед собой красивого осиротевшего подростка. У которого сейчас нет другого выхода, как только отрабатывать свое содержание. Потому что там, на улице, где сейчас воют потерянные собаки, ему не выжить.

     Где рождается страх? В голове или сердце? В пустой душе или скрученном спазмами животе? Где гнездится это мелкое чувство, заставляющее сжиматься в комок?
У страха есть имя, злое лицо и изуродованные плечи. И сейчас он курит на крыльце, не боясь осенних заморозков....  
Сергей выходит на улицу, не в силах сидеть дома. Он ступил на тропу, где двум самцам тяжело разойтись. Ромка протягивает ему папиросу. Курят молча, сплевывая на гнилые доски. Детдомовец даже не думает начинать разговор, а приднестровец не может подобрать ни одного слова. Только откуда-то изнутри, из первобытных уголков души лезет темное желание. Жажда крови соперника.
— Иди спать, молдаванин, — детдомовец улыбается, кладет руку Сергею на плечо.

     Тот сбрасывает ее, раздраженно морщится.

     Ромка уходит, оставив его докуривать. Мыслей нет. Они испарились, сгорели в цинковой ванне. Сергей прекрасно понимает, о какой работе идет речь. Для этого его и пустили в чужую постель. Но разожженный женщиной пожар уже не унять, и подросток знает, что согласится сам.
Огонек папиросы рассыпает искры, уходя в темноту. Сергей ухмыляется ему вслед, ежится от осенней прохлады и возвращается в дом.
Удивляется тому, что называет эту халупу «домом» и переносит постель поближе к затухающему костру.

     — Ромка, Ромка, — Димка зовет его так громко, что у Сергея звенит в ушах, — пошли со мной за водой, там опять собаки.
Ромка выходит из комнаты злой и не выспавшийся.
— Ничего без меня сделать не могут.
Спотыкается о Сергея, матерится сквозь зубы. Видно, что хочет пнуть, но сдерживается.

     — Ну, — спокойно говорит он, — че разлегся, вставать пора.
Уходит с мальчишками за водой, прихватив палку.
Подросток все еще лежит, закинув руки за голову и уставившись в облупленный, черный от копоти потолок. Даже не слышит, как выходит Зинка. Улыбается, когда она ложится рядом с ним, свернувшись калачиком у него на груди. Зарывается пальцами в волосы ей на затылке, поднимает голову, и они целуются. Отчаянно, как перед последним выстрелом. До боли в закушенных губах, до звона в заложенных ушах. Прощальный поцелуй перед смертью. Огонь, сжигающий рассудок; страсть, для которой нет выхода. Неправда от начала до конца. Ложь, в которую он так хочет поверить.
Она уходит, оставив его на полу.

     Ромка кого-то ждет. Нервничает, покрикивает на пацанов, постоянно выбегает на улицу. Утрачивает обычное самообладание.
— Вот, — наконец, говорит он, когда напротив дома останавливается серебристая машина.
Бросает на Сергея торжествующий взгляд и выбегает навстречу посетителю. Подросток смотрит в окно на высокого, худого, похожего на птицу, мужчину. Он передает Ромке деньги. Кажется, много.
— Эй, молдаванин, — слышит Сергей, — выходи.
Сергей выходит, щурясь от яркого осеннего солнца. Руки в карманах брюк, рубашка расстегнута до половины, отросшие темные волосы лежат на плечах.
— Н-да, — говорит сутенер, — хорош, стервец.
— Я тебя предупреждал, — вторит ему Ромка, — мало ты за него денег даешь.
— Эту красоту еще в деле проверить надо. Клиент нынче привередливый.
Ромка хмыкает.
— Ну, как проверишь, заново договоримся.
Дверца машины распахивается, приглашая Сергея внутрь. Он медлит несколько секунд и забирается на мягкое велюровое сидение.

     Человек-птица устраивается рядом, обдает запахом хорошего парфюма и дружески похлопывает пассажира по плечу.
— Надеюсь, Роман тебе объяснил, куда мы сейчас едем.
— Сам догадался, — бурчит Сергей, — проституткой решили сделать.
Хозяин машины искренне улыбается. Потом смеется, запрокидывая ухоженную седую голову.
— Ты даже не представляешь, мальчик, как в последнее время вырос спрос на подобные услуги. Наконец-то мы дождались свободы. Хочешь выпить?
Первый и единственный раз Сергей пробовал шампанское на последнем новогоднем застолье. Мать лично налила ему в бокал и протянула со словами:
— Выпей за Новый год. Ты уже большой, немножко можно.
Подросток берет фужер из рук хозяина машины, пьет, морщась от газов и жмуря глаза от удовольствия. Выпивает все, ему подливают еще. Снова пьет, смачивая пересохшее горло. Сам не замечает, как пьянеет; сквозь приятный туман, так отличающийся от водочного, прислушивается к тому, что ему говорят.
— Роман неплохой мальчик, но уж слишком непредсказуем. Я бы на твоем месте попытался уйти от него.
— Мне некуда, — отвечает Сергей.
— Это временно. Если согласишься на дальнейшее развитие событий, деньги для тебя перестанут быть проблемой. Я заплатил Роме только комиссионные, не такие уж и большие, кстати. А чаевые — все твои. Размер их будет зависеть только от тебя. Но для этого надо, чтобы мы с тобой хорошо понимали друг друга.
— О чем вы? — удивляется Сергей.
— Все увидишь на месте.
Мужчина откидывается на сидение, прикрыв птичьи глаза. Странный разговор плохо укладывается в голове, заполненной брызгами шампанского. Подросток забывает о нем сразу же.
— Шеф, — говорит водитель, — его помыть бы надо да переодеть. А то он псиной воняет.
— Заказали именно беспризорника, — сонным голосом отвечает хозяин, — именно грязного. Извращенцев развелось, как тараканов.

     Мужчина подает Сергею руку, как женщине.
— Выходи, мальчик. Не бойся, не убьют.
В уютном полумраке комнаты его оставляют одного. Ему неудобно: жилье пахнет прошлой жизнью, от запаха которой он успел отвыкнуть. Сергей боится сделать шаг, чувствует себя здесь грязным и абсолютно чужим.
Острый взгляд выхватывает бутылку шампанского на столе и виноград на блюде. Подросток вспоминает, как много было винограда в Молдавии. Он свисал гроздьями над головой, только руку протяни. Положить в рот, чуть надкуситьи на язык брызжет освежающая капля. Вспомнилась Марта с испачканными виноградным соком губами, сладкий вкус ее полудетских поцелуев.
Искушение оказывается слишком велико. Сергей протягивает руку к словно нарисованной виноградной грозди. Воровато оглядываясь, сует в рот несколько крупных ягод и пытается быстро прожевать.
— Не торопись, малыш, — слышит он мягкий мужской голос, — ешь, не стесняйся. Ты же голодный.
Сергей мотает головой, пытаясь отогнать кошмар, теряет секунды времени и его больно хватают за волосы. Он вскрикивает, опирается на край стола, и...
Рука нащупывает бутылку шампанского. Он перехватывает ее за горлышко, поднимает и с силой опускает мужчине на голову. Тот падает Сергею под ноги бесформенным мешком.

     Как зовут отчаяние? Как выглядит ужас? Какого цвета глаза у смерти?
Мальчик заворожено смотрит на кровь, она собирается маленькой лужицей и упорно ползет к его ногам. Он отступает к стене, красная граница придвигается все ближе, ее становится больше. Она заполняет всю комнату, пузырится и кипит, выбрасывая в лицо горячие вонючие капли. Проникает под кожу, оставляет на теле несмываемые следы, которые будут кричать всем: «Смотрите, идет убийца».
— Нет, — шепчет Сергей, — не может быть.
Он протягивает руку к чужой разбитой голове и понимает, что лучше бы этот человек был мертв. Потому, что если тот откроетглаза, мальчик просто сойдет с ума. Отдергивает ладонь, смотрит несколько секунд на убитого.
Мозг начинает работать с точностью хронометра, как было тогда, когда он сидел в ванной с матерью. Сергей обыскивает карманы, забирает бумажник, снимает с руки часы и печатку. В кухонном столе выбирает удобный, по руке, нож. В ванной хватает упаковку лезвий, улыбается старым знакомцам. В прихожей сдергивает с вешалки утепленную кожаную куртку, прихватывает кроссовки, и выбегает в ночь.

     — Ну? — спрашивает сутенер. — Что скажешь, напарник? Где эта малолетняя сволочь?

     В стальных глазах плещется пламя. Пришлось заплатить отступные клиенту, пацан в бегах. Не исключено, что уже сидит в ближайшем отделении милиции и строчит чистосердечное, по которому сутенеру грозит от пяти до пятнадцати. Вовлечение, совращение, сутенерство. Выбирайте любое понравившееся определение.

     — Не знаю, — цедит Ромка, — он не возвращался.

     Взрывается, пытаясь оправдаться.

     — А какого хера ты его гомику подсунул? Я же тебя предупреждал, что он не по этому делу.

     Из машины лениво ...   выходит бывший борец. Играет мышцами, кривит лицо, встает рядом с хозяином.

     — Поосторожней с выражениями, пацан, — советует тот, — а то займешь его место. На таких, как ты, охотники тоже найдутся.

     Ромка ухмыляется, приспускает рубашку до локтей.

     — Хочешь попробовать?

     Собеседник смотрит спокойно, не отрывая взгляда.

     — Не готовы пока советские женщины платить за секс. Не в Америке живем. А на его возраст и внешность очередь на месяцы. Поэтому, напарник, ты мне его найдешь. Он должен отработать.

     Охранник открывает дверцу, запуская хозяина.

     — Да, — бросает сутенер не терпящим возражений тоном, — ты вернешь мне деньги, которые я тебе за него заплатил. Думаю, это справедливо.

     Ромка провожает серебристую машину диким взглядом. Поправляет рубашку, скрипит зубами от злости, бормочет себе под нос:

     — Убью щенка.

     — Димка! — орет в открытую дверь.

     Мальчишка подбегает к нему, подтягивает штаны. Большие купили, на вырост. Ромка хватает его за воротник, приближает к себе и говорит прямо в лицо:

     — Когда он работал с вами, он ни с кем не познакомился?

     Димка испуганно мотает головой.

     — Не было такого. Мы бы заметили.

     Ромка отбрасывает пацана от себя, закусывает губы, раздумывает несколько секунд. Все планы летят к черту. Паршивец взбрыкнул, а он надеялся, что сумел запугать того окончательно.

     — Значит, так, — говорит он Димке, — рынки, вокзалы, транспорт. Ни на что не отвлекаться, только искать. Ему надо что-то жрать, он должен выйти наружу.

     ***

     Холодно. Днем еще терпимо, а ночью лужицы затягиваются льдом и ветер пытается добраться до тела. Сергей кутается в украденную куртку, прячет руки в карманы и сжимается в комок, пытаясь сохранить остатки тепла. Часы обменял на три буханки хлеба, на этом прожил неделю. Бумажник бережет до последнего, сегодня решает избавиться от печатки. Понимает, что будут искать именно в местах прошлой работы, поэтому лезвия в кармане пока лежат без дела. Живет в парке, аттракционов закрытом на зиму. В неотапливаемой вахтерской будкеспит на голом полу. Холодно... холодно... А на почти пустой желудок морозит еще больше. Кажется: даже кровь застывает, прокалывая кожу изнутри ледяными иглами. Леденеют глаза, и слезы замерзают на ресницах. А по утрам он не чувствует, есть ли у него пальцы на ногах.

     Надо достать водки — дешевой, бьющей по мозгам, отвратительной по вкусу. От нее по венам расползается жар, она притупляет голод и помогает забыться.

     Мальчик вылезает из будки. Надо уходить, иначе он совсем замерзнет. Бредет по опустевшим тропинкам, выходит на трамвайную остановку. Здесь чувствуется жизнь, освещенные улицы заполнены редкими прохожими.

     Доходит до высотки, открывает подъездную дверь. Останавливается между этажами. прижимает к батарее обледеневшие руки. Едва не стонет от тепла, растекающегося по ладоням. Прячется за мусоропроводом и закрывает глаза.

     Просыпается тяжело, выныривая из очередного кровавого кошмара. Кто-то пинает его ногами. Не сильно и не больно, но долго. Проснувшись окончательно, вжимается спиной в угол, подтягивая к себе колени. На него смотрит громадная овчарка. Пес скалит белоснежные клыки и негромко рычит. Мальчик пытается не показывать ужас, выплеснувшийся адреналином в кровь. Вспоминает, как говорил Ромка: « С собаками главное: не показывать страх. Они это чуют».

     — Пошел вон отсюда, — слышит он спокойный голос хозяина собаки.

     Даже не поднимая головы, подросток выползает из угла и спускается по лестнице. Ветер такой сильный, что Сергей с трудом открывает подъездную дверь. Ее прижимает обратно, он упирается плечом, слышит, как следом за ним идет мужчина с собакой. Мальчик рвется наружу, порыв ветра образует перед ним выход. Сергей выходит в ноябрьскую ночь, доходит до остановки и садится на лавку. Он не пойдет в парк, останется здесь. Неприятный свет ртутных фонарей дает призрачное ощущение тепла. Он решает, что печатку выменяет только на водку, закутывается поплотнее, натягивает воротник до ушей и мечтает лишь об одном. Пережить эту ночь.

     ***

     — Нашли? — спрашивает Ромка пацанов.

     Те отрицательно машут головами.

     — Ну где-то же он должен быть, — почти срывается на крик, — у бомжей спрашивали?

     — Никто не видел.

     Ромка раздраженно мечется по комнате, мальчишки греют руки над костром. Свои постели все перенесли в центр, где сейчас в ванной горел огонь. На нем жарится очередная собака.

     — Рома... — Зинка кутается в драное одеяло и сильно кашляет.

     — Тебе чего?

     Он останавливается напротив нее, прожигая взглядом.

     — Оставь его в покое, — просит девушка.

     Она опять беременна, но Ромка об этом пока не знает. Зинка боится, что он с ней что-нибудь сделает, если узнает об этом. Он-то с ней после Сергея не спал. Не до этого было.

     — В покое? — с обманчивой лаской говорит он. — А деньги, которые надо отдавать, где возьмем?

     Зинка опять заходится кашлем, а потом рвотой. Задыхается спазмами до слез и полного бессилия. Мальчишки пугаются, они помнят, что именно так умер Петька. Ромка спокойно смотрит на нее сверху.

     — Опять? — спрашивает он.

     Девушка молча кивает и прячется под одеяло.

     — Замечательно, — парень щелкает пальцами и улыбается, — Димка, завтра пойдешь по городу. Молдаванин же обокрал того лоха, значит, будет скидывать добычу. Предупреди всех менял, фарцовщиков, скупщиков рыжья: пусть не трогают, передадут только одно: «Зинка беременная». Прискачет, как миленький.

     ***

     Решил оставить печатку. Цены растут каждый день и то, что лежит в бумажнике, стоит потратить быстрее. Очень хочется сладостей и мяса. Но в магазине выбирает хлеб, водку, сигареты и воду. Продавщица подозрительно окидывает взглядом неухоженного покупателя. Мальчик открыто улыбается ей, и женщина не может сдержать улыбки в ответ. «Какой милый ребенок, — думает она, — почему родители о нем не заботятся?»

     Сергей не выдерживает и покупает дешевой колбасы и полкило ирисок.

     — Спасибо, — говорит продавщице, пакующей покупку.

     — Скажи маме: пусть получше за тобой приглядывает.

     — Мама сильно болеет, а отец пьет. Если не принесу водки, он ее побьет.

     Женщина охает, качает головой и добавляет к покупке пару сарделек.

     — Маме отдашь.

     — Обязательно, — говоритмальчик и дарит ей еще одну улыбку.

     Прячется под колесом обозрения, раскладывает свое богатство, делит еду на части, чтобы растянуть подольше. Выпивает водки, закусывает конфетами и ждет, когда согреется от спирта. В голове начинает приятно шуметь, становится теплее.

     — Рома, — вспоминает он старый мультик про боцмана и попугая, — эх, Рома.

     Бережно складывает еду в пакет и выходит с ним на остановку. Весело смотрит на окружающих, улыбается, ему улыбаются в ответ. Сидит себе мальчик и сидит, может, ждет кого-то.

     Он забирается с ногами на лавку, откидывает голову на твердую деревянную спинку и засыпает, обняв пакет.

     — Эй, — кто-то тормошит его за плечо, — не спи. Холодно, замерзнешь.

     Открывает глаза, с трудом сосредотачивается, испуганно прижимает к себе еду. Рядом сидит молодая женщина. Смотрит удивленно, ярко накрашенные глаза загадочно поблескивают в свете фонарей. Пьяный и не до конца проснувшийся, он улыбается странной улыбкой и ложится головой ей на колени.

     — Господи, — ошарашено шепчет она.

     Прикасается к грязным волосам, брезгливо отдергивает руку.

     — Бездомный?

     Сергей с готовностью кивает прямо на коленях, отчего юбка ползет вверх.

     — И что с тобой делать?

     Подросток переворачивается лицом вверх, в карих глазах отражается луна, ресницы мокрые то ли от слез, то ли от ветра. Она раздумывает несколько минут, во время которых он прижимается холодными губами к ее руке. Женщина отдергивает ладонь и вздрагивает, как от удара током.

     Она чувствует по запаху, что он пьян. Причем сильно. Так сильно, что, кажется,...   даже не понимает, что лежит головой на ее коленях. Просто закрыл глаза и спит дальше. Она берет в ладони его голову, осторожно опускает на лавку, оправляет юбку, садится в машину и уезжает.
— Черт возьми, — раздраженно хлопает рукой по рулю, — вот говорила мне мама: «Дура ты, Света. Всегда попадаешь в неприятности». Так и есть. Называется, просто мимо проходила.

     Новенькая спортивная машина, взвизгнув тормозами, разворачивается на пустой дороге и женщина едет обратно, в душе надеясь на то, что лавка окажется пустой. Но он так и лежит в той же позе, в которой она его оставила. Начавшийся снег медленно засыпает странного мальчишку, покрывая темные волосы белой паутиной.
— Вставай, придурок, — Света раздраженно пихает его в бок, — замерзнешь ведь.
Он не хочет просыпаться и открывать глаза, но женщина бьет по щекам, заставляя очнуться. Она громко кричит и обзывает обидными словами.
— Вставай, алкаш, сдохнешь ведь!
Мальчик смотрит на нее мутным взглядом, отмахивается: «Уходи», пытается лечь на лавку снова. Ему мешает пакет с продуктами, и он неожиданно просыпается, испуганно прижав его к груди.
— Ну, наконец-то, — облегченно вздыхает она, — пошли быстрей.
Не давая опомниться, с силой поднимает мальчика с лавки и ведет в машину. Заталкивает на заднее сиденье, садится за руль и резко газует. Едет, поглядывая в зеркало заднего вида, где отражается нахохлившийся силуэт. В тепле машины подросток пьянеет еще больше и бухается носом в сиденье.
«Хоть бы не заблевал, — запоздало спохватывается она, — надо ж было так напиться».

     Кроя себя последними словами, затаскивает мальчишку на третий этаж и сгружает в угол прихожей. Сняв шубу, присаживается на корточки и трясет бессознательное тело за куртку.
— Ой-ой-ой, — он очухивается от того, что голова больно бьется о стену, — не надо больше.
Сергей открывает глаза и видит перед собой очень красивую и злую молодую женщину. Оглядывается по сторонам, замечает чужую квартиру, удивленно смотрит на хозяйку.
— А вы кто?
Света поднимается на ноги:
— Это ты меня спрашиваешь? Я тоже самое у тебя хочу спросить. Ладно, раздевайся. Переночуешь здесь, а утром решим, куда тебя сдавать.
Снимает с него на удивление добротную куртку, морщится от отвращения при виде грязной рубашки.

     — Нет уж, — решает окончательно, — дальше сам. И быстро в ванную. Тряпье — в угол, чтобы не воняло.
Он послушно раздевается, ничуть не стесняясь. Ошарашенная женщина наблюдает, как с мальчишеских бедер сползают трусы.
— Ты что, совсем с ума сошел? Марш в ванную.
Мальчишка подхватывает свое барахло и бежит в ванную, сверкая ягодицами.
Проследив, как за ним закрывается дверь, она обыскивает куртку, надеясь найти хоть какой-то документ. Что-то же у него должно быть. Но карманы абсолютно пусты, а в магазинном пакете только продукты.
Если бы Света была повнимательней, то обнаружила бы под подкладкой куртки бумажник, нож, завернутый в газету, и золотую печатку с выгравированным скорпионом.

     Когда Сергей опускается в горячую воду, давно забытое наслаждение разливается по телу. Лежит долго, закрыв глаза и изо всех сил стараясь не уснуть. Включает душ, поливает голову, подставляя под обжигающие струи лицо. С удовольствием мылится, смывает грязь, набирает воду заново. До тех пор, пока не чувствует, что кожа скоро треснет от мочалки. Не хочет вылезать из ванной. Так и лежал бы, чувствуя, как уходит из тела холод осенних ночей, разгоняется кровь по венам, а съежившееся естество вновь обретает силу.
«Да что он там, совсем смылся, что ли? — думает хозяйка. — Вещи надо бы выкинуть, заразу еще какую принесет».
Накручивая в себе злость и раздражение, накрывает на стол. С грохотом бросает вилку, с громким стуком ставит тарелку с яичницей.
— Спасибо, — слышит от входа.
Слава Богу, он не догадался надеть свои тряпки и сейчас стоит в халате ее погибшего мужа, опираясь рукой о стену.
«Какой высокий, — подумала она, — чуть ли не с моего Колю ростом». Блестящие волосы лежат на плечах темными волнами, мокрая бахрома ресниц вокруг глаз — невинных и бесстыжих одновременно. Женщина, потерявшая мужа два года назад, краснеет, как девочка.
— Садись ужинать, — она прячет смущение за ворчанием.
Ему не нужно повторять дважды. Женщина с удивлением замечает, что мальчик умеет пользоваться столовыми приборами; ест аккуратно, хотя видно, что голоден. Света закуривает, стоя у окна и ждет, когда он доест.
— Ну, рассказывай, давай. Кто? Откуда? Почему? Или думаешь, что я тебя на ужин пригласила?
Когда подросток заканчивает рассказ, время на часах переваливает далеко за полночь, а она выкуривает уже пятую сигарету. Нервно тушит окурок в пепельнице, разгоняет рукой дым и садится напротив него.

     — Только что придумал?
Но сама в это не верит. Как-то сразу понимает, что он не врет. Чтобы такое придумать, нужно быть либо прекрасным актером, либо писателем. Ни на того, ни на другого ее странный ночной гостьне похож.
— Спать иди, — устало говорит ему, — я на кресле постелила.
Сергей кивает и отправляется в комнату. Света же набирает номер сестры, выслушивает в трубку все, что может сказать дорогая валютная проститутка в два часа ночи, и останавливает ее одной фразой:
— Заткнись.
Катя затыкается сразу же и начинает внимательно слушать. Через несколько минут Света чувствует, что телефонная трубка готова взорваться.
— Светка, ты полная дура! Гони его в шею. Это же уголовник самый натуральный. А если он тебя ночью пришьет?
— Скажи мне только одно, — перебивает ее сестра, — это может быть правдой? Ну, то, что он рассказывал про того мужика, которого убил.
— Да не убил он его, — отвечает Катя, — если б убил, все на ушах бы стояли. Выжил тот извращенец. Гарик ему денег отсыпал.
Света понимает, что если это правда, то и все остальное тоже. Катька придумывать не станет.
— Светка, — слышит она в трубку, — его Гарик ищет. Он хочет, чтобы пацан отработал то, что на него потрачено. Если он попадет Гарику в лапы... Короче, сеструха, я сейчас приеду. У меня сегодня выходной.

     Света пытается отказаться, но получается не слишком убедительно. Она, и вправду, хочет, чтобы Катя приехала, потому, что та из другого мира. Того, который сейчас празднует победу — мира шальных денег и призрачной свободы. Варит себе кофе, который достала по большомублату, закуривает очередную сигарету, хотя от дыма уже тошнит. Смотрит в окно на снежную пелену, покрывающую город сказочным кружевом.

     Катька не звонит, а скребется в дверь. Появляется на пороге, прихожая тут же пропитывается ароматом дорогих духов. Чмокает в щечку, трется носом об нос, сует в руки пакет.

     — Держи, сеструха, тебе подарок.

     В пакете латвийское нижнее белье и несколько пачек дорогого чая.

     — Показывай постояльца, — приступает к делу, — любопытно взглянуть: кто же довел нашего выдержанного Гарика до белого каления.

     В комнате несколько минут смотрит на Сергея. Осторожно убирает упавшие ему на лицо волосы.

     — Да, хорош, зараза.

     Поднимает полу халата и заглядывает под нее. Света краснеет и бьет сестру по руке.

     — С ума сошла, больная.

     — Да ладно, че ты, — оправдывается Катька, — интересно же. Нашла у него что-нибудь?

     Света мотаетголовой.

     — Искать не умеешь. Пошли.

     В прихожей тщательно ощупывает куртку, отстегивает подкладку.

     — Заметная вещица, — Катька крутит в руках печатку, — штучная работа. Повезло сопляку, что не скинул пока. Народ уже в курсе. И тот педик, которого он бутылкой оприходовал, дюже ждет встречи с ним. Какая-то приезжая шишка. Потому Гарик и бесится.

     Света пересчитывает деньги в бумажнике. Выходит довольно приличная сумма.

     — Что же с ним делать? — спрашивает она сестру.

     Катька закуривает, пускает в потолок забавные колечки дыма и рассуждает:

     — В ментуру? Ну, пришьют ему «попытку убийства», испоганят пацану жизнь и забудут. ...   В детдом? Там своих девать некуда, а он без документов. На улицу? Сдохнет при первых же сильных заморозках. Не Молдавия же.

     Сергей проснулся от банального похмелья. Во рту как будто веселились кошки и в голове танцевали слоны. Из кухни раздаются два негромких голоса. Он поднимает голову с подушки, настороженно прислушивается. Нет, оба женские; облегченно ложится обратно. Но очень хочется пить, он встает с кресла и выходит на кухню.

     — О-о, — встречает его незнакомка, — потеряшка нашелся.

     Он с удивлением смотрит на яркую миниатюрную женщину.

     — Здравствуйте, — улыбается чуть смущенно и щурит глаза от света.

     — Уси-пуси, — продолжает девица, — какие мы вежливые. Подходи, не тушуйся.

     Подойдя к столу, мальчик видит на нем свои богатства, которые спрятал под подкладку. Первое желание Сергея — бежать. Как есть: в халате и босиком.

     — Ой, я не могу, — смеется Катька, — прелесть-то какая.

     Света переводит взгляд на то, что так восхитило сестру. Сергей смущается, запахивает халат плотнее и бежит в туалет.

     — Катька, — строгим шепотом отчитывает она девушку, — ты точно больная.

     — Я — нормальная, — также шепотом оправдывается та, — это у тебя после Кольки ни одного мужика не было.

     — Да какой это мужик, — смущается Света, — пацан сопливый.

     — Вот и научила бы. Иногда прикольно. Его в любом случае девать некуда. Придется у тебя оставить.

     — Почему у меня? — удивляется Света. — Я не служба спасения.

     — А куда еще? — Катька поражена ее недогадливостью. — Я бы его к себе с удовольствием забрала, да у меня Гарик с братвой через день пасутся.

     Она потягивается, как кошка, и жмурится. Короткая кофточка ползет вверх, показывая загорелый живот. Тонкая ткань натягивается на груди, когда Катя откидывает голову. Вернувшийся Сергей смотрит на нее с порога, замирая от восхищения.

     — Ну, вот, — смеющиеся кошачьи глаза откровенно оглядывают его, — а ты, Светка, говоришь — пацан. Нормальный такой... пацан. Лет сколько?

     — Уже шестнадцать, — отвечает он.

     — Катя, перестань! — хозяйка квартиры почти кричит.

     — А ты, — возмущенно обращается к подростку, — спать иди.

     Подросток послушно идет спать, но слышит веселый голос разбитной красотки.

     — Это я заберу, — повернувшись, видит, как она надела на тонкий палец печатку, — поверь, тебе это ни к чему. Одни неприятности.

     Девушки остаются одни.

     — Зачем тебе? — спрашивает хозяйка, кивая на печатку.

     — Сдам кое-кому. Деньжат подзаработаю.

     Света вопросительно поднимает брови.

     — У меня клиент скоро из Израиля возвращается, — отвечает Катя, — он еврей со стажем, у него даже на дыбе ничего не узнаешь. Да и Гарик к нему не подступится. Не бандит же, а сутенер. Причем, детский.

     Света курит в комнате у открытого окна. Холодный осенний ветер загоняет внутрь колючие снежинки. Они падают на лицо и сразу тают, оставляя после себя дрожащие капли. Катька ушла, пообещав держать в курсе событий.

     Девушка смотрит на спящее лицо, отмечает, что сестра права: он, действительно, хорош. Вздрагивает, когда Сергей открывает глаза.

     — Дай сигарету, — тихо просит он.

     — Ты еще и куришь, — с нервным смешком говорит Света, — по жопе бы тебе надавать.

     — Некому.

     Он берет протянутую пачку, встает рядом.

     — Вообще-то я в комнате не курю, — сообщает хозяйка, — просто на кухне задымили. Это так, на будущее.

     Сергей стоит за ее спиной, выдыхает дым поверх головы. Эта девушка похожа на тех, с которыми он работал на рынке. Прижимал к себе, ощупывая пальцами. Касался бедер, часто сам падал носом в глубокие вырезы.

     Она стоит спиной к нему, смущая своим запахом и близостью. Потушив сигарету, обняв себя за плечи и не отрывая взгляда от ночной улицы. И она может помочь ему пережить зиму. Сергей смотрит в окно и видит, как в отражении от света, льющегося из кухни, встречаются их глаза. Придвигаясь к ней ближе, тушит сигарету в пепельнице. Она поворачивает голову, чтобы опять отправить его в постель, но утыкается лицом ему в плечо. Мальчик вздрагивает, ощущая, как внутри разгорается пламя. Ее губы в опасной близости от его груди в распахнувшемся халате. Закрыв глаза, прижимает крепче к себе. Голову заполняет знакомый туман, жажда женской плоти заставляет требовать от девушки ответа.

     Он дрожит, словно от холода, тяжело вздыхает, на несколько секунд задерживает дыхание. Подростковое сознание не умеет себя контролировать, пальцы настойчиво пытаются развязать пояс ее халата. Света чувствует его страсть под тканью, замирает сама. Напрягается и пытается освободиться из кольца нервных рук. Он тут же отпускает ее, облизывает пересохшие губы.

     — Я хочу спать, — говорит она ему, — у меня была тяжелая ночь.

     Девушка ложится на диван и отворачивается к стене.

     Сергей смотрит на нее сверху, потом уходит в ванную, и она слышит звук включенной воды.

     «Мальчик решил помочь себе сам», — усмехается про себя и засыпает.

     Утром оназвонит сестре, одновременно переворачивая на сковороде оладьи.

     — Катя, — понижает голос до шепота, — а что мне с ним дальше делать?

     — Светка, — слышит в трубку раздраженный ответ, — ты знаешь, сколько времени?

     — Полдень.

     — Вот именно, а у меня ночная работа. Извини, я отключаюсь. Перезвони ближе к вечеру.

     — Катька, — почти кричит, торопясь успеть до того, как сестра бросит трубку, — он ко мне пристает.

     — О, Господи, как девочка прямо. Ну и дай ему. Убудет от тебя, что ли?

     Сестра, похоже, выдернула телефонный провод. На все последующие вызовы Света слышит только сигнал «Занято».

     — Доброе утро.

     Оборачивается на голос. Он стоит на пороге кухни хмурит брови и кажется смущенным. То ли от того, что сейчас светло и все выглядитиначе. То ли от воспоминаний о своей ночной настойчивости.

     Светаокидывает взглядом его фигуру: «Колины вещи должны подойти».

     Кивает на стол, протягивает чашку чая, принимает его благодарную улыбку и уходит в комнату.

     Открывает шкаф, перебирает мужские вещи, которые так и не смогла выбросить. Не хватило сил. Собирала в мешок несколько раз, а потом раскладывала обратно. Так, как любил муж. Брюки отдельно от рубашек, носки от трусов и маек. Вот и пригодились. Все пригодилось. Даже бритвенный станок, хотя... он, похоже, мальчику еще не нужен.

     Собирается сама. Оглядываясь на дверь, натягивает трусики и лифчик, джинсы и свитер. Как давно в этой квартире не было посторонних. Швыряет на кресло смену белья, выходитв кухню. Он съел оладьи все до единого, сейчас дожевывал последний.

     — Там, на кресле, одежда для тебя, — говорит ему в спину, — а мне надо уехать.

     Видит, как дрогнули, а потом опустились его плечи. Она обувается в прихожей, нарочно издавая шум.

     — Надеюсь, — произносит светским голосом, — я застану тебя здесь, когда вернусь. Не хочу потом ложки пересчитывать.

     Захлопывает дверь и прижимается к ней спиной. Чувствует, что обидела, но... плевать. Обидела бы еще больше, если бы смогла. За то, что свалился, как снег на голову. За то, что все время молчит и только смотрит, как побитая собака. За карие глаза и нервные руки. За мягкие губы и то желание, которое вдруг...

     Ей не надо никуда ехать — сегодня выходной — но она заводит машину. Визжа тормозами, выруливает со стоянки. Выкручивает руль до боли в локтях, за что Коля уже убил бы. Рвет на выезд из города, туда, где стоят знаки «Конец всем ограничениям». Двести лошадей под капотом. Узнать предел скорости, ловя в окно ветер, бьющий ледяными струями. До горящей топливной лампочки, до запаха паленой резины. Сжечь в себе то, что просит чужой ласки и вернуться в мир, в котором не существуют беспризорные мальчишки.

     За сто километров от дома останавливается, откидывается головой на спинку сиденья. На ощупь ищет сигареты, чертыхается, понимая, что забыла.

     Разворачивает машину и едет к сестре.

     Четыре пополудни. Катька только ...   что проснулась и сейчас разгуливает по квартире в черном пеньюаре.

     — И не спится же некоторым, — говорит она, укоризненно глядя на Свету.

     — Катя, ты меня знаешь, мне нужна определенность. Сколько мне его держать у себя?

     Катя сладко зевает, смотрит на сестру загадочными кошачьими глазами.

     — Пока все не уляжется. Тут дело такое... заранее ничего сказать нельзя.

     Закуривает длинную сигарету, берет из сестриных рук приготовленный кофе.

     — Гарик сейчас занят поисками мальца. Ходят слухи, что у него из-за пацана огромные неприятности. Вроде как Сергей не того по голове шарахнул. Чуть ли не прокурора.

     Света кашляет, поперхнувшись горячим кофе.

     — Прокурора?

     Катя смотрит на нее, как на дурочку:

     — Они тоже люди. Со своими тараканами.

     Света подходит к шкафу, видит печатку.

     — Спрятала бы подальше, — говорит сестре.

     Та потягивается, сворачивается в клубок на кресле.

     — Еврей должен приехать завтра, а Гарику не до меня. Он в поиске.

     — Жадность и глупость тебя погубят когда-нибудь, — на прощание предупреждает Света.

     Заходит в квартиру, слышит бормотание телевизора. Легкое раздражение: «Как быстро освоился», сменяется невольным умилением, когда видит его, спящего, перед экраном. Заходит в кухню. Ну, конечно, посуду за собой убрать не догадался. Складывает тарелки в мойку, опять накручивает себя.

     — Света, извини. Я просто уснул. Если хочешь, я уйду.

     — Куда?!

     Она оборачивается и теряет дар речи. Он так похож на... В этих брюках, сшитых на заказ в ателье. В сине-белом пуловере, который она подарила мужу на двадцать третье февраля. Мотает головой, отгоняя нежданный призрак. А мальчик все хмурится, как тот, мертвый. Не может понять, в чем виноват. Или может?

     Света проходит мимо него, случайно прикасается бедром к бедру. Вскидывает взгляд, упирается в карие глаза.

     — Значит, так, — говорит хозяйка квартиры, — установим правила совместного проживания. Я готовлю еду, ты моешь посуду. Я стираю, ты убираешь. Меня не трогать нигде, никак и никогда. Все понял?

     Уходит, дождавшись кивка. Садится на диван и ее тошнит от самой себя.

     Гарик курит дорогую сигару и смотрит с усмешкой.

     — Не нашел?

     Ромка мотает головой.

     — Кури, напарник, — сутенер барским жестом предлагает портсигар, — как сам думаешь, где он может быть?

     Ромка греется в тепле машины. Поиски затянулись и сейчас на дворе уже конец декабря. Они мерзнут все. Зинка кашляет все больше. У костра, разведенного из досок разобранного сарая, сидят вместе, прижавшись друг к другу. На «дело» Ромка все чаще выходит один. Теряет привычную осторожность. В последний раз едва успел ноги унести от наряда милиции. Он так надеялся на то, что проживет зиму на доходы от Гарика, но не срослось. От этого в душе поднимается злость. На щенка, который обвел его вокруг пальца. На Зинку, пузатую в очередной раз. На мальчишек, которые смотрят на него, как на Бога.

     — Друзей-знакомых у него здесь нет, — отвечает сутенеру, — родственников тоже. Если не сдох, значит, где-то залег. Где его найдешь?

     — Так-то оно так, — Гарик говорит спокойно, даже весело, — но времени нет. Этот придурок умудрился огреть бутылкой приезжего прокурора.

     — Да-да, — продолжает, видя, как округлились глаза собеседника, — вот такой извращенец в погонах. И сейчас этот дядя жаждет мести. Мне дали месяц; предупредили, что возбудят уголовное дело. Старый педик отмажется по — любому, а я даже до суда в камере не дотяну, учитывая мои статьи. В первую же ночь грохнут. Но по дороге в лучший мир успею сдать тебя, напарник. Ты хоть и несовершеннолетний, а след за тобой — будь здоров.

     Он высаживает пацана на мороз и уезжает, оставив за собой дымный след. В угрозы Гарика Ромка верит сразу. А восемнадцать ему исполняется через три месяца и впереди маячит высшая мера наказания.

     Детдомовец заходит в дом, Зинка привычно тянется к нему. Он хочет ее ударить, но сдерживается. В конце концов, он сам подложил ее под этого мерзавца. Мальчишки сидят, укрывшись одним одеялом на двоих, протягивают к костру холодные руки.

     — Иди сюда, — говорит он Зинке.

     Подтягивает ее к себе, обнимает, чтобы стало теплее, и тоже залезает под одеяло, которым укрыта она.

     Впервые после смерти мужа Света будет встречать Новый Год не одна. От этой мысли становится грустно. Грустно потому, что рядом не тот, кто в последний раз надевал на себя костюм Деда Мороза. А вообще непонятно кто.

     Установленные правила общежития соблюдаются четко. Он моет посуду, убираетдома. Не смотрит на нее и даже разговаривает только тогда, когда она сама к нему обращается. Лишь иногда по ночам Света просыпается от пристального взгляда. Приподнимает голову на подушке, показывая, что видит его. Провожает глазами спину, слышит звук включенной воды и заворачивается в одеяло. Беззвучно материт сестру, у которой предпраздничный ажиотаж, и делает вид, что спит. Долго так продолжаться не может. Света решает отправиться к Катьке сразу после новогоднего праздника. До этого времени сестру дома не застать.

     — Сегодня буду поздно, — сообщает она Сергею, — на работе вечеринка. Ужинай сам тем, что найдешь в холодильнике.

     Он опять кивает, отводя взгляд. Как ее раздражает это послушание! Хоть бы психанул, что ли. Хотя, чего от него ожидать. Пацан — приживалка. Альфонс. Новомодное словечко. Она негромко смеется, спускаясь по лестнице. С ума сойти: завела альфонса.

     Коллектив профессионально-технического училища гуляет с размахом. Накрытые в актовом зале столы ломятся от еды, принесенной преподавателями кулинарной специальности. По углам стоят объективы фотоаппаратов, радиомеханики собрали из запчастей настоящий музыкальный центр.

     — Светлана Игоревна, — мастер фотографов пытается перекрыть дребезжащий звук, льющийся из колонок, — я давно хотел вам сказать...

     Света выпила много шампанского и поэтому смотрит на молодого преподавателя нетрезвыми шальными глазами.

     — Что? Юрий Сергеевич, что вы хотели мне сказать?

     Она притоптывает ногой в такт ритмичной музыке, потягивает коктейль и слишком громко смеется.

     — Вы очень красивая.

     От тона, которым произнесены эти простые слова, бросает в жар. Ее приглашают на медленный танец. Она прислоняется к мужскому плечу, закрывает глаза и забывает обо всем. Света отходила свой траур и сейчас имеет право на отношения. В ломаном блеске зеркального шара черты лица напротив кажутся незнакомыми. Чувство нереальностиломает барьеры, система ее жизненных координат дает сбой. Света с удовольствием раскрывает губы навстречу чужому языку. Пока завораживающий голос Бутусова поет «Я хочу быть с тобой», она отдается поцелую вся. На последних аккордах с трудом понимает, что фотограф о чем-то спрашивает.

     — Что?

     — Я говорю, — чтобы не кричать, он прижимает губы к ее уху, — может быть, мы с вами уйдем? По — английски.

     Она хватает сумку, шубку и сапоги. Переобувается за дверью, пока он заводит машину.

     Девушка открывает стекло салона, ловит губами снег, шутит невпопад.

     У ее подъезда они долго целуются. Шубка расстегнута, бретельки вечернего платья спущены, тело просит ласки.

     — Пойдем к тебе, — он сам еле сдерживается.

     Эта фраза ставит ее на место. К ней нельзя, она живет не одна.

     Фотограф отстраняется, досадливо морщится.

     — Я тоже живу с мамой. Мне казалось: вы одиноки.

     Он думает, что его обманули. Света пытается объяснить, что это не так, но мужчина не слушает.

     — Доброй ночи, Светлана Игоревна.

     Она провожает глазами машину и бредет на третий этаж. Разгоряченная плоть никак не хочет успокаиваться.

     В квартире сразу проходит в комнату. Смотрит на Сергея несколько минут. Он оборачивается с елочной игрушкой в руках. Опять эта полудетская улыбка, которая постоянно выводит ее из себя.

     — Так рано? А я ждал тебя позже.

     — Если бы ты знал, как ты мне надоел, ...   — она вкладывает в слова всю свою досаду за сорвавшийся по вине этого засранца вечер.

     За то, что так чертовски похож на Колю. Она злилась не только на него, но и на сестру, до которой не дозвониться. На себя, за то, что срывает на этом мальчишке дурное настроение.

     Свете уходит в прихожую, окатив его на прощание ведром ледяного презрения. Не раздеваясь, смотрит на себя в зеркало. Губы до сих пор горят от настойчивых поцелуев фотографа, а кожа под платьем еще помнит его прикосновения.

     — Что-то случилось?

     Сергей подходит к ней с непонимающим видом. Он не чувствует себя виноватым. Посуду перемыл, в квартире убрал.

     Где-то внутри зреет злость. Течет лавой и превращается в ярость. Приправленная ударнойдозой спиртного она выплескивается наружу. Света оборачивается, сузив глаза. Ей приелись его пристальные взгляды по ночам. Она устала вздрагивать, когда он входит в комнату, одетый в одежду мужа.

     — Ты. Мне. Надоел.

     Наступает на него нахохлившейся курицей. Когда Сергей упирается спиной в дверь ванной, пьяная Света бьет его по лицу. Не больно, но обидно. Увидев, как в карих глазах зреет непонимание, она опять заносит руку для удара. Он перехватывает ее запястье.

     — За что?

     — За все хорошее, — девушка плачет пьяными слезами, которые рисуют на щеках причудливые темные дорожки.

     — Извини.

     Сергей надевает куртку и открывает дверь.

     — Господи, — опомнившаяся Света хватает его за плечо, — куда ты пойдешь? Там двадцать градусов мороза. Не Молдавия же.

     Он выжидает несколько секунд, разворачивается и прижимает ее к стене. Молча смотрит сверху, стирает слезы с ее щек. Усмехается от того, что сделал еще хуже. Убирает упавшую на глаза прядь волос и прикасается к губам. Женщина, которая носилатраур по погибшему мужу почти два года, вдруг совершенно спокойно относится к тому, что за последние несколько часов ее целует уже второй посторонний мужчина.

     Сергей снимает с нее шубу, захватывает ладонями бретельки платья. Отрывается от ее губ только тогда, когда им обоим перестает хватать воздуха. Прижимается к ней ближе, давая почувствовать свою страсть.

     « Что я делаю? — мелькает в ее голове растерянная мысль. — Это же мальчишка. Ему всего шестнадцать».

     Но он совсем не по-мальчишески оглаживает ее через платье. Его возраст выдает только слишком прерывистое дыхание, и едва заметная дрожь.

     Света пытается сопротивляться. Слабо и нехотя, скорее отдавая дань приличиям. Сергей опирается рукой о стену над ее головой, пристально смотрит в глаза.

     — Хочу тебя. Очень. Давно.

     — Я старше на десять лет.

     Он замолчал, словно раздумывая. Света решает, что если он отойдет, она выгонит его спать в ванную. Но Сергей не отходит.

     Вот интересно... На Новый Год никого не ожидается, кроме них двоих. Но неизменные салаты «Оливье» и винегрет готовятся тазиками. Им есть это потом недели две. Давиться и доедать, ведь выкинуть жалко. Это неистребимо в советском человеке.

     Она раздумывает над этим, нарезая колбасу и сыр, который обязательно скукожится на столе в неаппетитные желтые листики.

     — Света, — слышит из комнаты, — где у тебя верхушка для елки?

     — В шкафу на верхней полке.

     «Сейчас упадет, табуретка еще полгода назад сломалась. Был бы мужик, починил бы, а этот... «. Хочет крикнуть: «Осторожнее», но слышит звук падения.

     — Света, у тебя табуретка сломалась.

     «Знаю», — думает Света.

     — Я верхушку прикрутил, — говорит Сергей, выходя на кухню.

     Подходит к столу, обнимает за талию со спины, кладет голову ей на плечо.

     — Ты режешь сыр, как мама.

     Хватает кусок из-под ножа и уходит.

     «Был бы мужик, понял бы, что дурак, а этот...», — привычно комментирует она его фразу. В последние дни присказка: «Был бы мужик...», вошла у нее в привычку.

     Спят вместе. В первую ночь, еще не отойдя от вечеринки, лежала у него на груди, пытаясь понять, чем пахнет его кожа. Решила, что молоком. Немного подумав, обозвала себя «дурой» и повернулась на бок. Во сне он подгреб ее к себе и зарылся носом в волосы на затылке.

     «Как дите, ей-богу», — подумала она и вспомнила, что Коля любил спать так же. Вздохнула и провалилась в глубокий сон.

     Он считает удары курантов, хлопает на последнем, как ребенок. Берет фужер с шампанским, тянется к ней, чтобы чокнуться. Она еще сомневалась: наливать ему или нет. Хохотнула про себя: спит с ним, а пить запрещает.

     — С Новым Годом.

     Какие у него мягкие губы.

     — Ромка, Ромка, — Димка трясет его за воротник, Ромка неохотно просыпается.

     Чтобы не мерзнуть, все много пьют, потом спят тяжелым похмельным сном.

     — Чего тебе? — огрызается на мальчишку.

     — Ромка, с Зинкой совсем худо.

     — Что с ней может быть? Напилась, видно, до чертиков.

     Но откидывает одеяло и прислушивается к ее рваному дыханию.

     — Ты что? — тормошит Зинку за плечо.

     Девушка смотрит мутным взглядом, через силу улыбается потрескавшимися губами. Он касается ее лба. У нее высокая температура, кожа покрыта испариной. Зинка то пытается раздеться, как будто ей жарко, то натягивает на себя все, что можно.

     — Ром, что с ней? — Сашка шморгает носом.

     Близнецы вот-вот заплачут.

     — Не знаю, — рыкает он на них, — я не врач. Принеси воды, можешь снега набрать.

     Сашка выбегает из комнаты, Димка бросается за ним.

     — Зина, — зовет ее Ромка, — тебе больно?

     Она кивает часто-часто.

     — Где?

     — Везде. Руки ломит, ног не чувствую. Как выкручивает всю.

     Мальчишки приносят в ведре снег, ставят на затухающий костер. Стоят рядом, смотрят во все глаза. Зинка стонет от судорожных болей. Ромка смачивает тряпку талой водой, раздевает ее, хочет обтереть и видит, что тело покрыто красной сыпью. Первая мысль: «Сука, сифилис подхватила от этого щенка», сменяется непониманием. Откуда у того сифилис? Если Зинка была первая. Все равно обтирает ледяной водой, она благодарно улыбается. Наливает ей водки, девушка выпивает и забывается сном.

     — Эй, — Димка прижимается к нему сбоку, — она же не умрет?

     — Откуда я знаю?!

     Ромка впервые признается в собственном бессилии. Курит, сидя у костра. Смотрит на спящую девушку. Он не любит ее. Просто не знает, что такое любовь. Он привык к Зинке. Прожили вместе три года, она родила ему двоих детей. Первым был сын. Ромка вспоминает того карапуза. Встает и отходит к окну, за которым лежат сугробы. Снежная выдалась зима.

     Сына он задушил через две недели, когда у Зинки закончилось молоко. Сам удивился тому, что ничего не почувствовал. Только хрустнули под пальцами тонкие косточки. Молодой маме хватило тихой угрозы: «Выгоню на хер, если не заткнешься», чтобы прекратить истерику.

     Недалеким мальчишкам-близнецам — детям пьяных зачатий — вообще ничего не пришлось объяснять. Они за ним в огонь и воду... Для этого он и забрал их из детдома. Вожака делает стая.

     Слышал, как она плакала по ночам, но не говорил ни слова. С дочерью и вовсе просто получилось. Даже не задумывался. Зинка и это пережила. Может, чуть головой тронулась, так и до этого мозгов не было. Главное, что ноги раздвигать умела хорошо.

     Но того ублюдка, который у нее сейчас внутри, он оставит. Ромка хочет посмотреть в лицо его отца. А для этого надо, чтобы ребенок выжил.

     — О, какие люди! — радостно щебечет Катька, — давненько вы ко мне не заглядывали. Я уж испугалась: позабыли старушку.

     Про себя с досадой думает: «Первое января... Какого черта не спится?».

     Гарик стоит за дверью, за плечом привычно маячит борец.

     — Ну, что ты, Кэт. Разве тебя можно забыть. Бизнес, киса, бизнес. Черт его побери.

     Деланно вздыхает и чмокает в щечку.

     — Кофе угостишь?

     Его рука треплет ее пониже спины.

     — Айн момент.

     Катя упархивает на кухню. Когда заносит поднос с чашками, сутенер уже сидит в кресле, закинув ногу на ногу. Обжигающий напиток пьют молча, девушку тянетзевнуть,...   но сдерживается.

     — Слышала, — говорит она, ставя чашку на стол, — у тебя неприятности.

     Гарик ухмыляется.

     — Не то слово, птичка. Как же я так пролетел с этим сорванцом? С моим-то опытом.

     Она корчит сочувственную гримасу, думая про себя: «Так тебе и надо, старый козел. Скольких пацанов сгубил».

     — Вот, — продолжает гость, — похоже, последние деньки на свободе хожу. Решил навестить мою любимую рыбку на прощание.

     Хлопает по подлокотнику, приглашая сесть. Катя послушно устраивается рядом и запускает руки в его седые волосы. Гарик развязывает пояс халата, под которым ничего нет, и прижимается лицом к ее животу. Пересаживает девушку на колени, спускает одежду до локтей. Проводит руками по бронзовым плечам, ладонью раздвигает ее бедра. Катя откидывает голову и возбужденно дышит.

     — Шеф, — охранник так и стоит у шкафа, как будто не человек вовсе, а какая-то машина, — гляньте-ка, что нашел.

     Гарик отрывается от девушки, морщится от легкой досады и переводит взгляд на борца.

     — Что, Степан? Что?!

     На указательном пальце борца тускло отсвечивает выгравированный скорпион. Катя понимает, что у нее неприятности. Черт возьми, ювелир задержался с возвращением до пятого числа. Она не успела скинуть печатку и опрометчиво положила ее в вазочку. Правильно сестра говорила: глупость и жадность ее погубят. Гарика не было слишком долго, она забыла про осторожность.

     — Ничего не хочешь мне сказать? — с нарочитым спокойствием спрашивает он.

     Девушка рвется с его колен, но он железной хваткой усаживает ее обратно. Она хочет поправить халат, но сутенер не позволяет. Одним движением раздевает ее полностью, встает с кресла и она падает на ковер. Лежит на полу, сжимается от страха в комок.

     Гарик подходит к Степану, берет у того из руки печатку.

     — Ты только посмотри на эту тварь, — говорит он сам с собой, не обращая на нее внимания, — я чуть с жизнью не распрощался. А эта сучка прекрасно знает, где ублюдок и молчит.

     Гарик присаживается на корточки перед голой Катей, берет пальцами за подбородок, больно сжимает.

     — Сама скажешь, или нужна помощь Степана?

     Девушка бросает испуганный взгляд на телохранителя, Гарик с удовлетворением понимает, что она на все согласна.

     — Ну, что скажешь? — спрашивает у Степана, когда Катя заканчивает говорить.

     — Главное, избавиться от этого сопляка.

     — Я тоже так думаю. Ну что ж, дело за малым: выловить пацана, упаковать, и отправить дяде в подарок. Пусть старый педик потешится.

     Гарик вспоминает про хозяйку квартиры, внимательно смотрит, от страхаона отползает к креслу и подтягивает колени к груди.

     — А знаешь, Степа, — он улыбается, — я решил тебя премировать. В честь Нового Года, который так удачно начинается.

     Катя понимает, о чем он говорит и ей становится страшно.

     — Гарик, ты обещал, — смотрит на него умоляющими глазами.

     — Я? — он кажется удивленным. — Кэт, давно пора понять, что таких слов, как «обещание», в моем лексиконе нет. Обещают только слабаки, я — делаю.

     Сутенер берет чашку с остывшим кофе, закуривает сигару.

     — Придется потерпеть, дорогая. Степан не так хорошо воспитан, как я, и предпочитает... специфические удовольствия.

     Телохранитель улыбается, расстегивает ремень и подходит к девушке. Гарик садится в кресло напротив.

     — Кэт, ты не будешь возражать, если я налью себе чего-нибудь?

     Первый глоток он делает, когда телохранитель взмахивает ремнем. Затягивается ароматным дымом под громкие крики.

     — Не переборщи, — советует борцу, — она нам пока живая нужна.

     Степан бьет металлической пряжкой по вздрагивающей спине. Когда-то Гарик вытащил его из тюрьмы, где борец сидел за убийство такой же проститутки. Не рассчитал силы, дал волю эмоциям. Сутенер знает о его пристрастиях, часто пользуется ими, если нужно кого-то наказать. Вот как сейчас. Телохранителю этого хватает, а Гарик внимательно следит, чтобы тот не переходил границу.

     Когда Катя теряет сознание, озверевший Степан сдирает с себя одежду. Гарик смотрит на происходящее немигающими глазами.

     Телохранитель кончает, по-звериному рыча, кусая девушку за плечи; сутенер расслабляется, с тихим стоном откидывается головой на спинку кресла.

     — Великолепно, — говорит он, — давай, приводи в чувство эту шлюху.

     Степан одевается, наклоняется над бесчувственным телом, вглядывается в лицо.

     — Жива, шеф.

     Борец с силой бьет девушку по щекам, ее голова мотается из стороны в сторону. Катя приходит в себя, открывает глаза, они сразу наполняются ужасом. Всхлипывая, девушка отползает в угол. Утыкается головой в колени и тихо рыдает. Степан бросает ей покрывало, она заворачивается в него с головой.

     — Прости, — говорит Гарик, — но ты сама виновата.

     Наливает в бокал вина, подносит ей, заставляет выпить.

     — Звони сестре; скажи, что сейчас приедешь. Привезешь ей и мальчишке подарки. И без фокусов, Кэт. А то Степе иногда одного раза бывает мало.

     Треплет ее по щеке и протягивает телефонный аппарат.

     Света длинным ноготком рисует на груди Сергея забавные рожицы. Он долго терпит щекотку, но потом встает и наливает им шампанского.

     — Ты скучаешь по матери? — спрашивает она.

     — У меня не осталось ни одной ее фотографии. Была в паспорте, который сгорел. Я даже не знаю, где ее тело.

     Сергей сидит на краю дивана спиной к ней, смотрит в противоположную стену. У Светы на глаза наворачиваются слезы.

     — Все это было, как не со мной, — продолжает он спокойным голосом, — словно во сне. Или как будто кино посмотрел.

     Света перебирается к подростку ближе, подныривает под руку, кладет голову ему на колени, прижимается щекой к животу.

     — А Зина? Ты любил ее?

     Сергей отставляет бокал, обводит пальцами контур лица.

     — Тогда да. Сейчас не знаю.

     Наклоняется ниже, хочет поцеловать. Она почти проваливается в глубину его глаз, когда звонит телефон.

     Берет трубку, пытается остановить Сергея, целующего ее в шею, но он не слушает.

     — Привет, Катюша, — Света немного удивлена звонком сестры, — и тебя тоже, да. Приедешь?... Когда?... Хорошо, ждем.

     Он забирает трубку из ее рук, бросает на рычаг, ложится рядом.

     — Странно все как-то, — удивляется девушка.

     — Что странного?

     — Странно, — рассуждает Света дальше, — что она вообще позвонила. Первое января, десять часов утра. Она должна была спать, как минимум, до вечера. А тут вдруг к нам собирается Света встает с дивана, одевается, на выходе из комнаты оборачивается. Они смотрят друг на друга. В ее душе зарождается страх, она видит в карих глазах испуг. Понимание приходит быстро.

     — Собирайся немедленно, — говорит ему, и он срывается со стула.

     Света прижимает руки к вискам, пытаясь упорядочить мысли. Она не знает, сколько у них времени. Оглядывается по сторонам, бросается к шкафу, достает все теплые вещи, которые может найти. Сергей быстро одевается.

     — Трико под брюки надень, — покрикивает на него, — не Молдавия. Свитер один на второй.

     Он послушно исполняет все, что она приказывает. Света собирает еду в пакеты, достает деньги, протягивает ему.

     — Уходи и не говори мне, куда идешь.

     Выдергивает из ушей золотые гвоздики.

     — Вот, это простые серьги. У тебя их в любой ювелирке возьмут.

     Обнимает его на прощание, подталкивает к двери. Сергей одной рукой прижимает девушку к себе, даже сквозьодежду чувствует, как колотится ее сердце.

     — Иди, — торопит она его, — времени нет.

     Он легко целует девушку в губы на выходе, оборачивается в последний раз, горько улыбается и закрывает за собой дверь.

     Сказка закончилась, мальчик опять уходит в пустоту и неприветливый холод улиц. Спускается по лестнице, плачет, не стесняясь. Идет медленно, оттягивая момент, когда подъездная дверь вышвырнет его наружу.

     Света бросается к кухонному окну, хочет увидеть его еще раз. Хотя бы издали, пусть ...   даже спину, обтянутую черной курткой. Помахать на прощание и закрыть рот ладонью, сдерживая слезы.

     Вытягивая шею, видит, как открывается подъезд, он выходит наружу, поднимает лицо, пытаясь увидеть ее в окне.

     Перед мальчиком плавно останавливается серебристая иномарка.

     — Господи, беги! — кричит Света, даже зная, что онне услышит.

     Убежать он не успевает. Пока пытается обойти машину, скользя на заледенелой земле, дверца открывается. Степан хватает его за воротник куртки. Встряхивает, как котенка, и закидывает в салон. Из машины выходит высокий мужчина с седыми волосами, похожий на хищную птицу. Он смотрит вверх, видит Свету и шлет ей воздушный поцелуй.

     Все. Она опускается на табуретку, тупым взглядом смотрит в окно. Идет в комнату, видит недоеденный бутерброд, разбросанные вещи. Постель еще хранит их тепло и его следы на простыне, а в ванной лежит зубная щетка.

     Подумать только: несколько дней назад она мечтала его выгнать, а сейчас не знает, куда приткнуться в однокомнатной квартире, неожиданно показавшейся такой огромной.

     В очередной раз обходит комнату, собирает новогодний мусор, убирает со стола. Бросает взгляд на стену. Коля смотрит на нее с последней фотографии, сделанной при жизни. Раздетый по пояс, держит в руках громадного сома. Улыбается в объектив, как будто шлет ей привет.

     Света замирает на несколько секунд.

     — Спасибо, Коля.

     В сумочке ищет записную книжку, быстро перелистывает страницы до буквы «М», пропускает ее и досадливо морщится. Разлепляет склеившиеся листки, находит нужную фамилию, набирает номер.

     — Капитан Морозов у аппарата, — слышит она в трубку и едва не плачет от облегчения.

     — Никита, это Света Кудасова. Помнишь меня?

     В трубке повисает пауза, она пугается, что он хочет отключиться.

     — Светлана? — наконец, раздается осторожный ответ. — Привет. Что-то случилось?

     Она собирается с силами, старается сдержать слезы. Нужно, чтобы человек на другом конце города понял, что первого января ему звонят не просто так.

     — Помнишь: восемь лет назад в горах под Джелалабадом ты поклялся одному человеку, что выполнишь любую его просьбу? Его, или того, кто придет от его имени.

     Даже не видя собеседника, она представляет, как он сейчас удивлен. Не каждый день к нему обращаются с напоминанием о клятве, данной тому, кто мертв уже почти два года.

     — Помню, Света.

     — Никита, мне нужна твоя помощь, — предательские слезы прорываются наружу.

     Она всхлипывает, ругает себя, на чем свет стоит и не может ничего сказать.

     — Света, немедленно перестань, — строгий капитанский голос неожиданно успокаивает, — говори, что произошло.

     В машине Сергею связывают руки. Он ждет, что будут бить, но его не трогают. Мальчик прислушивается к разговору с передних сидений, понимает мало. Говорят о какой-то посылке, которую хотят передать в другой город. Гарик счастливо смеется, борец вторит ему басом.

     Сергея выводят из машины, обыскивают с ног до головы, забирают золото и деньги. Бросают на холодный земляной пол, оставляют одного в темноте.

     Мальчик садится в угол, боится и ждет. Дверь в подвал отворяется, полоса яркого света слепит глаза. Сергей щурится, пытаясь разглядеть вошедших, но слышит только веселые голоса.

     — Мальчик, мальчик, мальчик, — Гарик не может скрыть радости, — как я счастлив видеть тебя. Ты что ж наделал, стервец?

     Он подходит очень близко, приближает губы к лицу Сергея, выдыхает табачным запахом:

     — Меня еще никто не смог обмануть.

     Чуть ли не приплясывая, выходит за дверь, оставляя ее открытой. Крутит диск дешевого аппарата на стене.

     — Илья Владимирович? — голос сочится медом и патокой. — Я звоню сказать, что вам с оказией прислали посылку из Молдавии. Да, как вы заказывали. Молодое молдавское вино. Первого урожая. Все по вашему вкусу.

     Возле Сергея, похабно ухмыляясь, стоит телохранитель.

     — Только не по лицу, — сразу предупреждает Гарик, — и яйца не трогать. И вообще не дюже там... Пацан должен быть в порядке.

     Степан улыбается еще шире.

     — Есть, шеф.

     Сергей вжимает голову в плечи, глядя на подходящего к нему громилу.

     Умело и расчетливо его бьют по почкам, заставляя громко вскрикивать. Гарик курит у входа, следя, чтобы Степан не вздумал проявить самодеятельность. Пару раз останавливает занесенный над головой мальчика кулак.

     — Товарный вид портить нельзя. Клиент будет недоволен.

     Борец разочарованно останавливается, переключается на живот, поясницу и печень. Когда Сергей проваливается в обморок, бьет уже бессознательное тело.

     — Так, ну хватит, — Гарик тушит сигару и оттаскивает телохранителя.

     Мальчика окатывают холодной водой, приводя в чувство. Сутенер присаживается рядом, поднимает его голову за волосы, любуется измученным видом, самодовольно улыбается.

     — Красота! Завтра отойдет и можно грузить. Пару дней кровью поссыт и будет, как огурчик. А там дядя — прокурор пусть сам разбирается со своим нашкодившим «сынком».

     Степан потирает чешущиеся кулаки, все рвется вмазать еще пару раз. Гарик осаживает его строгим голосом, дает наставления:

     — Сейчас вали к барыгам. Торгуйся за машину, покупай самую дешевую. Чтобы к вечеру она могла выехать. Повезем сами.

     Тот кивает, берет деньги и говорит уже у выхода.

     — Шеф, может того...

     Гарик раздраженно поворачивается:

     — Что еще?

     — Может, ему целку сломать? Посговорчивее будет.

     Сутенер задумывается на несколько секунд, встает над Сергеем, касается его ногой. Мальчик скрючивается от боли в спине и животе.

     — Хорошая идея, но клиент будет недоволен. Заказывали именно целенького. А после того, что он натворил, у дяди, тем более, на него особенные планы.

     Никита сидит на кухне, пьет свежесваренный кофе и внимательно слушает заплаканную Свету. Клятва, данная им Николаю Кудасову в афганском ущелье, не позволяла уйти просто так. В тот день рядовой Морозов подорвался на душманской растяжке. Если бы не Кудасов, то сдох бы под палящим солнцем, чувствуя, как в открытых ранах мухи откладывают яйца.

     — Да-а, Света, — наконец, говорит он, — как тебя угораздило попасть в такой переплет? Надо было сразу к нам идти, зачем ты его у себя оставила?

     — Это все Катька, — она оправдывается, опустив глаза, — это она меня уговорила.

     Говорит, а сама не верит. Не сможет она рассказать капитану, как согрелась теплом чужого тела вдовья постель.

     — Да не переживай, — успокаивает он девушку, — все уладим. Телефон где?

     Берет трубку, протянутую хозяйкой, и хулигански подмигивает.

     — Андрюха, — рявкает в аппарат, — вставай, чертяка. Что значит, выходной? У милиции выходных не бывает. Сверли погоны под звезду, товарищ старший лейтенант, мы, кажется, вышли на след Волчонка. Все твои висяки аккурат к двадцать третьему февраля закроем.

     Света смотрит на него непонимающими глазами, а Морозов улыбается ей радостно и открыто.

     — Мы за этим пацаном, Ромкой, уже третий год гоняемся. Но ему дьявольски везет. Как сквозь землю всегда проваливался. Мальчишки — близнецы эти... Словно через пальцы просачивались.

     Подходит к окну, закуривает. Предлагает ей, она встает рядом.

     — Изуродованная спина — это его гордость. Он всегда мечтал быть вожаком волчьей стаи. Потому и прозвище в детдоме получил — Волчонок. Не рассказывал, где они тусуются?

     Света мотает головой.

     — Только говорил, что в каком-то частном доме. Он же города не знает.

     Капитан опять улыбается, обнимает ее за плечи. Она отстраняется, не принимая фамильярности, но он не обращает на это внимания. Оперативник возбужден, как легавая собака. Скоро они закончат дело, почти три года висевшее гирей на их отделе. «Дело Волчонка».

     — Эх, женщины, — весело говорит милиционер, — все-то вы не через то место думаете.

     Свете чудится двойной смысл в этой фразе, она настораживается, но капитан, кажется, уже ...   забыл о своих словах.

     — Ничего-ничего, — беседует он сам с собой, — сейчас к твоей сестре поедем. Через нее на Гарика выйдем. Может, и его прищучим. На этого подонка у нас только косвенные.

     В дверь звонят, он идет открывать. В прихожую вваливается не слишком трезвый старший лейтенант Квасов. С порога сразу начинает материться:

     — Морозов, мать твою. До завтра не мог подождать? В кои-то веки выходной, так и сегодня бабу трахнуть не даешь. Чтоб тебя...

     Замечает Свету, шутливо раскланивается:

     — Мадам, прошу прощения за свой неприличный вид.

     — Не торопись, — останавливает его Никита, когда видит, что он хочет раздеться, — сейчас поедем. Света, — кричит в кухню, — одевайся.

     — Ты на задержание собрался без санкции ехать? — Квасов вопросительно поднимает брови.

     — Не на задержание, — Морозов поучительно поднимает указательный палец, — а своевременно реагируем на сигнал, принятый от населения. А там попробуем спровоцировать. В крайнем случае, на двадцать четыре часа можем задержать для проверки личности.

     Света быстро собирается. Она поехала бы с ними даже, если бы ее не позвали.

     Гарик не выходит из подвала и все время поглядывает на сидящего в углу Сергея. Словно боится, что тот пропадет. Так и смотрят друг на друга. Один с ненавистью, другой с торжеством.

     — Да, — говорит сутенер, когда становится скучно, — у нас, конечно, времени в обрез, но я хочу доставить удовольствие напарнику. Заедем к Ромке на пару минут.

     Сергей вскидывает голову при упоминании этого имени.

     — Тебя там ждет сюрприз, — весело продолжает Гарик, — твоя Зинка-то беременная.

     — Что? — подросток пытается приподняться, но морщится от боли.

     В общем-то повезло. Спасли сто одежек, заботливо надетых одна на другую.

     — Ну, а чего ты хотел? Без последствий потрахаться? Так не бывает.

     Слышит шум мотора и выбегает из подвала.

     Сергей остается сидеть на холодном полу, пытаясь собрать мысли в кучу. Первая женщина-Зинка. Тогда ему казалось, что он любил ее. Любил так, что иногда хотел убить Ромку. Вспоминает белые пушистые волосы, томные зеленые глаза. Сейчас она ждет его ребенка.

     Света чем-то напомнила мать. Возраст, или что-то другое? Или его тоска по маме сделала так, что он сам нашел в ней знакомые черты. Даже в том, как она резала хлеб, переминаясь за столом с ноги на ногу.

     С удивлением понимает, что абсолютно не думает о том, что с ним будет дальше. Перед глазами мелькают сцены прошлой жизни. Казалось бы ушедшая в прошлое война опять громыхает в голове взрывами. Темнота подвала напоминает темноту ванной. Он даже вздрагивает от того, что слышит румынскую колыбельную «Нани, Нани, мой маленький малыш».

     Сергей сцепляет руки в замок на затылке, закрывает глаза, видит себя, бегущего по мосту в толпе ошалевших людей. Это было с ним? Да не может быть.

     Года не прошло, как он здесь, а успел стать вором, почти проституткой, бродягой, приживалкой, отцом ребенка.

     Света открывает квартиру сестры своим ключом.

     — Странно, — говорит она Никите, — шубка здесь, а тихо. Может, спит? Работа-то ночная.

     Он отодвигает ее в сторону и заходит в комнату первым.

     — Спит, — слышит Света его спокойный голос и проходит сама.

     Лейтенант остался трезветь на улице.

     Катя лежит на диване, отвернувшись к стене. Света присаживается рядом, осторожно трогает ее за плечо, пытаясь разбудить. Покрывало сползает, обнажая избитые плечи.

     Девушка переводит на Морозова беспомощный взгляд. Он хмурит брови, раскрывает лежащую полностью, переворачивает ее на спину. Она так и не оделась после ухода Гарика, и сейчас они видят результат «воспитания» сутенера. Ярко-красные полосы от ремня и следы металлической пряжки. Распухшее от ударов лицо одной из самых красивых проституток города.

     — Она жива? — шепотом спрашивает Света.

     — Жива, — успокаивает ее Никита, — только пьяна в стельку. Но делать нечего, придется приводить в порядок.

     Подхватывает Катю на руки, несет в ванную. Осторожно опускает под душ и включает воду. Горячая — холодная, горячая — холодная. Катя понемногу приходит в себя. Открывает мутные глаза, видит Свету, улыбается через силу. Поднимает взгляд, пытается понять, кто же поливает ее водой. Удивленно смотрит на незнакомого мужчину.

     — Светка, кто это? — губы еле раскрываются, она морщится, становится похожей на обиженного ребенка.

     — Милиция, гражданка.

     Протягивает ей полотенце, она заворачивается.

     — Сама идти сможешь? — деловито спрашивает Никита. — Или еще не протрезвела?

     Света укоризненно качает головой.

     — Вот поэтому вас и называют «ментами».

     Она помогает сестре выйти из ванной и ведет в комнату. На диване Катя начинает рыдать, уткнувшись в Светино плечо. Морозов терпеливо стоит у окна и ждет окончания истерики. Когда всхлипы утихают, он садится рядом.

     — Где Гарик? — спрашивает Катю. — Это же его работа?

     Та отодвигается от него под защиту старшей сестры. Отношения «ночных бабочек» с милицией — вещь известная: не арестуют, так трахнут бесплатно. Капитан только досадливо морщится на ее движения.

     — Да мне на тебя, красотка... с высокой колокольни. Я такой шушерой, как ты, не занимаюсь. Я по тяжелому. Сейчас мне нужен твой сутенер.

     — Я не знаю адреса, честное слово. Я только один раз у него дома была. Где-то за городом.

     — Показать сможешь?

     Катя кивает. Света поглаживает ее по щеке, которая пострадала не так сильно, и шепчет на ухо успокаивающую дребедень.

     — Собирайся, — бросает Никита и отворачивается к окну.

     Гарик ведет машину, Степан на заднем сидении сторожит драгоценную посылку для прокурора. У Сергея свободны руки, но ноги стреножены, как у лошади, чтобы не сбежал по дороге.

     — Шеф, — гудит телохранитель, — а какого хера мы туда едем?

     — Хочу Романа порадовать. Авось еще пригодится. Беспризорников все больше становится, а он умеет с ними обращаться.

     Сергей удивляется: да уж, Ромка умеет обращаться с детьми. С собственными особенно.

     Ищет в себе следы былого страха, не находит. Удивляется сам. То ли отбоялся, то ли стало плевать на все. Плохо обыскивали. В кармане рубашки — знакомая «мойка», уютно притаившаяся под швом. Перерезать себе вены он сможет в любой момент.

     Останавливаются перед знакомым домом, Гарик выходит из машины.

     — Рома, — кричит внутрь, — выходи, я тебе подарок привез.

     Степан выводит Сергея. На крик никто не отвечает. Сутенер удивленно пожимает плечами, заходит в дом, морщась от отвращения. Он ненавидит запах бродяг, ему противен вид грязных сопливых мальчишек. Хотя... еще года два и этих пацанов можно будет пристроить к делу.

     Через некоторое время выходит, кивком подзывает спутников к себе.

     Степан ведет Сергея. Того охватывают странные чувства. Вроде и дом знакомый, и чем-то пахнет. Чем-то... неприятным. Непонятная тишина вокруг, даже собаки не воют. Обычно пацаны выскакивали сразу, едва завидев, как кто-то заходит во двор.

     — Черт возьми, — Никита раздраженно хлопает по рулю, — опоздали.

     Дом Гарика встретил их закрытыми дверями и темными окнами. Морозов хотел взломать замок, но лейтенант неодобрительно покачал головой:

     — Санкция, дружище, санкция. Частная собственность, как-никак.

     Ломай — не ломай замки, и так видно, что в доме никого нет.

     Две сестры сидят на заднем сиденье, Катя привалилась к Свете. Та напряженно смотрит в окна дома. Она надеялась, что здесь все закончится. Возьмут Гарика, а она увидит Сергея. Про себя решила, что не будет к нему даже подходить, двое взрослых мужчин вряд ли поймут ее порыв. Ей достаточно знать, что с ним все в порядке.

     — Что будем делать? — спрашивает капитан напарника.

     — А что делать? Поехали обратно, выбьем санкцию, завтра возьмем.

     Катя подает голос:

     — Они сегодня собирались уезжать. Сергея повезут в другой город.

     Милиционеры переглядываются....  

     

     — Невезуха. Ромку можем опять упустить.

     Катя поднимает голову, прислушивается к разговору.

     — Ромку? — спрашивает она их. — Какого Ромку?

     Две головы с переднего сидения поворачиваются одновременно.

     — Ты знаешь Ромку? Пацана с порезанной спиной?

     — Я не знаю, какая у него спина, — огрызается девушка, — я с ним не спала, но однажды мы ехали на вызов и Гарик заезжал в какие-то трущобы. Там разговаривал с мальчишкой, называл его Ромкой.

     Никита с Андреем смотрят друг на друга как два идиота.

     — Ты почему молчала? — взрывается капитан.

     — Так вы же про Гарика спрашивали, — оправдывается Катя, — а про Ромку ни слова. И Светка тоже. А я мысли читать не умею.

     — Извини, детка, ты права, — говорит лейтенант, — показать сможешь?

     Ромка мертвецки пьян уже вторые сутки. Голодные мальчишки сидят возле потухшего костра. Они даже не плачут, потому что слезы сразу замерзают. Прижались друг к дружке и пытаются согреться теплом собственных худеньких тел. Есть нечего, а Ромке плевать.

     — Серый, — Димка бросается к Сергею и крепко обнимает его за талию, — ты вернулся.

     Сашка тоже подскакивает и виснут на нем оба. Прячут лица в одежде и рыдают в голос.

     — Ну-ка, отвалите, — пытается отогнать их Степан.

     Но они вцепились в подростка мертвой хваткой.

     — А Зинка умерла-а-а-а, — кричит Димка.

     Сергей напрягся.

     — Как умерла?

     Сашка вытирает нос грязным рукавом.

     — Два дня назад. Мы не знаем почему. А Ромка не разрешает ее трогать. И пьет все время. А мы голодные.

     Сергей умоляюще смотрит на Гарика. Тот едва заметно кивает Степану, и борец отпускает руки.

     Мальчишки хватают подросткапод локти, ведут в знакомую спальню. Они даже не замечают, что он связан. Главное, что Серый вернулся. А они помнят, как сытно жили при нем.

     Он опускается на колени. Она уже замерзла, ее беременность почти не видна. Ребенок умер от алкогольной интоксикации, отравив трупным ядом мать. Сергей, конечно, не знает об этом, но это не важно. Голову наполняеталый туман. Потом он поймет, что это называется яростью. Но сейчас неведомые раньше волны бьют в виски, заставляя задыхаться от ненависти к Ромке.

     Он думает о том, что у него свободны руки, а они славились когда-то своей ловкостью.

     — Где нож? — шепотом спрашивает Димку.

     Тот сразу понимает, о чем он говорит, лезет в кучу тряпья, достает финку. Подросток перерезает веревки на ногах, вскакивает с колен. Несколько минут смотрит на мертвую Зинку.

     Димка неожиданно поднимает голову, выбегает из комнаты.

     — Менты! — слышит Сергей его крик, но не обращает на него внимания.

     Выходит из комнаты, когда Гарика и Степана уже заковали в наручники. Медленно подходит к Ромке. Тот открывает глаза:

     — А, молдаванин, — бормочет, еле ворочая языком, — заждались. Сдох твой ублюдок, вместе с его дурной мамочкой — блядью. А ты говорил, что я плохой отец.

     — Какая же ты сволочь, — от злости Сергей не может кричать, а только шептать

     Он хватает Ромку за рубашку, придвигает к себе, в правой руке нож...

     — Не убивай его, — слышит знакомый голос.

     Поворачивается к двери. Света стоит, держась руками за горло.

     — Не убивай его, Сережа.

     — Да, парень, — из-за ее спины выходит высокий широкоплечий мужчина, — ты пока чист, как стеклышко. Но если грохнешь его, пойдешь под суд. Даже возраст не спасет. Оставь его нам.

     Никита подходит к подросткам, аккуратно отцепляет пальцы Сергея от одежды Волчонка, забирает финку.

     Гарика с Ромкой, который пьян настолько, что ничего не понимает, грузят в машину Морозова. Степана и пацанов в автомобильсутенера. Лейтенант уже протрезвел и готов его вести. Сергея Андрей усаживает рядом с собой.

     — Что с ним будет? — спрашивает Света.

     Капитан пожимает плечами.

     — В детдом, конечно. В Приднестровье сейчас наш миротворческий контингент, сделаем запрос по документам, пришлют копии. А там решим. Может, здесь останется, а может...

     — Эй, пацан, — обращается он к Сергею, — ты сам-то как хочешь?

     Подросток внимательно смотрит на Свету.

     — Я хочу домой.

     Лейтенант газует и скрывается из виду.

     Никита обращается к жене однополчанина.

     — Доберусь сама, — предупреждает она его вопрос, — ты лучше Катю довези, а то ей тяжело.

     — Я не о том, — удивляет он ее, — тогда, в горах под Джелалабадом, не только я дал клятву одному человеку. Этот человек поклялся мне в ответ исполнить любую мою просьбу. Либо он, либо его наследник.

     Света пока ничего не понимает и только улыбается на странную тираду.

     — У меня есть просьба. Давай после закрытия дела отметим его в ресторане.

     Сергей смотрит в окно машины. Он хочет домой. Туда, где война. Там погибла его мать.

     Ему не понравилась Россия, эта страна оказалась слишком неприветливой для чужаков.

     — Вы отправите меня домой? — спрашивает он милиционера.

     — Конечно, — улыбается лейтенант, — не сразу, но отправим.