Моя кузина Гвен — самая лучшая девчонка во всем Ллурлайне, и во всем Уэльсе тоже! Ни у кого нет таких шикарных волос, и таких глазищ, зеленых, как можжевельник, и такого славного личика, что прямо на душе влажно и горячо, когда смотришь. Недавно ей стукнуло восемнадцать, и мы праздновали именины всей улицей. Потому что всякий пожелал повидать ее, посмотреть, как горят ее розовые щечки — и подарить ей что-нибудь, и остаться с нами, чтобы любоваться счастливой Гвен и ловить ее улыбки.

     Гвен — просто чудо, и не только потому, что у нее личико, грудь и все такое. Всему этому грош цена, если нет доброй души. Правду говорит наш пастор: «Бог подарил мисс Гвендолайн такую красоту в награду за ее чистую душу». Любого спросите в нашем Ллурлайне, и в Кириадуре, и везде, где ее знают! Гвен всю жизнь была моим лучшим другом, и осталась тоже, хоть она уже взрослая, и нам нельзя бегать и тискаться, как раньше. Мы с ней облазили все ущелья Эрири, и она несла меня домой, когда меня укусила гадюка, и читала потом мне книжки, и целовала меня в нос и в глаза.

     Да что там говорить! Я прослежу, чтобы ей достался самый лучший парень во всем Уэльсе, или даже во всей Великобритании! Что-то я не вижу в нашей деревне нормальных парней: все задохлики какие-то, и тупые, как свиньи. Эх, если бы мне можно было на ней жениться! Но нельзя: во-первых, мне только тринадцать, и когда я стану большим, Гвен уже будет старой. А во-вторых, мы с ней двоюродные, и нам Бог не велит.

     Эх, так я и не видел ее голышом! Только спинку, и то чуть-чуть... И немножко груди, когда она наклонялась надо мной, и они выкатывались из выреза, круглые, мягкие такие... Какая вообще обалденная штука — женская грудь, и какая она у Гвен!... Только идиот не покосится на вздыбленные холмики под ее платьем. Гвен, Гвен, рыжая Гвен, когда же ты выйдешь замуж? Тогда я, может быть, решусь спросить тебя, как Это было, и ты расскажешь мне, ведь мы же друзья?

     ***

     Какая-то она странная сегодня. Ходила через горы в Кириадур — и вернулась хмурая, как туман над перевалом. Или просто задумчивая? Не отвечает, не слышит... и не рассказывает ничего.

     Я обиделся на нее. А вдруг она встретила медведя? Хоть места наши и обжитые, но ведь все может быть! Не буду пускать ее одну в горы. Пусть ждет, пока я закончу в школе, и идет вместе со мной. С такой девушкой, как она, должен быть мужчина, мало ли что?

     А пастор Ллойд сегодня снова рассказывал о знамении, которое видел неделю назад. Круглое небесное тело, говорит он, летело по небу над Эрири, как птица. К мору, говорит, а то и к войне.

     Я бы и засмеял его, если б не знал, что он и капли в рот не берет.

     ***

     Что-то она зачастила в горы. И меня с собой не хочет брать, и наотрез отказывается говорить, в чем дело, бессовестная девчонка! Любопытным козленком обозвала... Это я-то козленок? Да я любого из ее ухажеров одной левой! Сама она... буренка эдакая! Выпятила вымя и думает, что взрослая. А сама напевает, глазки влажные, туманные, мордочка аж светится... Я ее такой еще не видел.

     Ну погоди у меня!

     ***

     Эти ее походы неведомо куда достали меня до печенок. Я не спал три ночи, измучился, как дьявол, и все из-за нее, чертовки зеленоглазой! Я злился на нее, как тогда, когда она выпустила всех моих зверей, всю мою добычу, а я взбесился и вылил ей на голову банку чернил. Она плакала тогда, и я тоже плакал, и умолял простить меня, — и она простила, и я потом мыл ей голову, мыл ее потрясающие волосы, рыжие с золотом.

     Они у нее как золотое руно в сказке про Ясона. У всех девчонок волосы как волосы, обыкновенные, одноцветные, — а у нее... Мало того, что разного оттенка — светлые и темные вперемешку, как прожилки на дереве... мало того, что волнистые, воздушные такие, и длинные, как водопад, до самой попы, — так они еще и меняют цвет в разное время! То золотистые, то медные, то коричневые, как лаковая мебель, то огненно-рыжие, как облака на закате.

     А в воде они темнеют, как красное дерево. Помню, мыл я ее, взбивал пену в тяжелых косах, и было нежно и сладко, будто она целует меня... И потом она разрешала мне мыть ей голову, и я видел, что ей тоже нравится...

     Нет, так нельзя! Надо выяснить, куда она бегает.

     ***

     Уффф! Даже не знаю, с чего начать.

     Нашла себе красавчика наша Гвен, наша нежная рыжая Гвен! И не какого-нибудь, а...

     Черт его знает, кто он такой. Может, приезжий, а может — и вовсе какой-нибудь лесной дух или эльф! Я такой одежды отродясь не видал ни в городе, ни в газетах. Макушка лысая, как у старого деда — но видно, что молодой. Морда смазливая, странная немного, будто он с какой-то картинки сошел: темные глазищи, нос тонкий, как у девушки, губы тоже, и лицо вытянутое, как перепелиное яйцо.

     Бог ты мой, как они целовались! Гвен, Гвен, сестричка Гвен!... Но опишу все по порядку.

     Когда она обмоталась платком и вышла, оглянувшись, не видит ли кто, — я понял, что она снова собралась в горы. Выждав с полминуты, я пошел за ней.

     Я крался бесшумно, как кот, и она не заметила меня. Она шла по большой тропе, потом свернула к Хор Эридрун, и я ступал, как тень, чтобы не хрустнуть ни единой веточкой... Потом она вышла к скалам — и нырнула в расщелину, маленькую, крутую, заросшую вереском и маками. Я хотел сунуться за ней туда, но услышал голоса:

      — Здравствуй, Ниир!
 — Здравствуй, Гвен! — ответил мужской голос, тонкий и гнусавый, как волынка, и я замер. Они продолжали говорить, — а я стоял и свыкался с мыслью, что у Гвен есть парень.

     Вначале я хотел плюнуть на нее, отправиться домой и доказать ей, какого друга она потеряла; но потом меня разобрало любопытство, и я решил взглянуть на ее избранника.

     Забравшись на скалу, я заглянул в ущелье. Это был отличный наблюдательный пункт: я видел их, как на ладони, слышал каждое их слово — а они не видели меня и не могли видеть, потому что меня скрывал вереск.

     Таких странных парней, как этот Ниир, я еще не видел. Он был одет в обтягивающий костюм небесно-голубого цвета, сделанный из какой-то блестящей ткани, вроде шелка или атласа. Лицо у него... не могу описать, в чем дело, но светилось в нем что-то, от чего у меня холодело в потрохах. Не страшно холодело, а как во сне, когда видишь что-то, чего не бывает.

     Они с Гвен держались за руки и глядели друг на друга, как на медовые пряники. Гвен говорила ему:

      — ... А что, в твоих краях все бреют себе головы?
 — Нет, только те, кто отправляется в далекое странствие. На борту всякий лишний вес на учете, и поэтому путешественники избавляются от всего, что им не нужно: от волос, аппендикса, лишней одежды... А на Зиизе у людей есть волосы, и они тоже делают из них красивые прически. Но наши волосы короткие и совсем не такие мягкие, как у тебя. Таких удивительных волос я не видел никогда... Можно потрогать?
 — Потрогай, — тихо сказала Гвен, улыбаясь так, что у меня подкатил ком к горлу, — и Ниир осторожно, будто боялся обжечься, поднес руку к ее шевелюре.

     Он коснулся ее, улыбнулся, как младенец — и стал нежно перебирать волосы Гвен, сплетенные в узел. Узел развязался, и волосы упали тяжелым водопадом на плечи и спину; Ниир ахнул и стал подбрасывать их, как клочки пуха, в воздух.

     Они засверкали золотыми огнями в лучах солнца, пробивших туман — и воздух наполнился пушистыми искрами. Ниир смеялся, как карапуз, и вместе с ним смеялась Гвен.

     Она клонилась все ближе к нему... а у меня в голове темнело, будто я висел вверх ногами. В конце концов я отполз назад, решив идти домой, — но все-таки не утерпел, залез обратно и глянул еще разок в ущелье.

     Лучше б я не смотрел туда!

     Они целовались, обхватив друг друга руками и покачиваясь, как медведи. Конечно, я видел, как лижутся парочки, — но Гвен и Ниир лизались так, что внутри у меня все замерло, и сам я замер,...

  как статуя.

     Они мяли друг друга ртами, оставляя мокрые полосы на щеках и подбородках, скользили и терлись губами, нежно выедая друг другу лица, как мороженое или ромовый крем. Время от времени они жалились язычками, дрожащими, как голубиные головки, или вылизывали друг друга требовательными, одуряющими лизаниями — а я смотрел на них и лопался, как радужный пузырь. Они двигались медленно, плавно, упоенно, будто танцевали какой-то колдовской танец. Я слышал, как они скулили — тихо и нежно, как малые щенята... Вскоре они утонули в волосах Гвен, растрепанных ветром, и я перестал понимать, где чье лицо.

     Не помню, как я выбрался, как пришел домой...

     ***

     Гвен в последнее время как сумасшедшая: носится, поет, смеется сама себе, танцует с козами и с Рексом... Я держался, сколько хватило сил. Я показывал, что у меня тоже есть гордость — но прошло два дня, и я сдался.

     К тому же она так улыбалась мне, так заигрывала со мной... Кто из нас козленок, интересно? Я крепился — но она вдруг обняла меня, поволокла на кровать, повалила, как щенка — и стала тереться об меня и тискать, как когда-то, и приговаривать:

      — Ну не дуйся, не дуйся на меня! Ну не надо! Ну давай дружить! Ну давай, давай, давай дружить, мой суровый, непреклонный, несносный, обожаемый, конопатый любопытный братишка! Давай дружить!..

     Она ерошила мои волосы и дула мне в нос. Я хотел высказать ей все, что накипело... но щеки сами расползлись в улыбке, из глаз сами полились слезы, и тело само выгнулось и вжало меня в Гвен, в нежную ложбинку ее грудей и в ее волосы, которыми она щекотала меня, как маленького. И внутри у меня щекоталась нежная щекотка, золотисто-пушистая, как ее волосы.

     После этого я не мог обижаться, а мог только преданно смотреть на нее, ходить за ней и вздрагивать, когда она улыбалась мне.

     Ну почему у меня нет силы воли?! Это все Гвен. Она слишком красивая и хорошая, вот что. Я даже не слишком злюсь на этого Ниира: не влюбиться в Гвен ну просто невозможно. Я бы на его месте не смог бы.

     Интересно, кто он такой? Неужели настоящий эльф?

     ***

     Перо не держится в руке...

     Три дня я терпел, что Гвен ходит в горы. Три дня я таял от ее улыбок и оттого, что она попросила меня вымыть ей голову. Это было райски приятно — месить густую пену в ее гриве. Она у нее, как подсохнет, раскудрявится так, что просто ком в горле. Мелкие-мелкие колечки и спиральки, горят густым золотом по всей длине до самой попы...

     Но сегодня я не выдержал. Сегодня я потащился за ней, как шпион, презирая себя за свое любопытство. И был наказан.

     Когда я залез в свое укрытие — они уже лизались, как сумасшедшие. А потом я похолодел весь, от макушки до пяток, потому что Ниир начал раздевать Гвен. Он потянул с нее платок, прикрывающий грудь и плечи...

      — Ты ведь обещала мне, Гвен, — сказал он. — Ты сказала: «дай мне три дня». Я не понимаю... Я же вижу, что нравлюсь тебе. Почему?... — вопрошал он, глядя в пунцовое сумасшедшее лицо Гвен.

     И тогда она отпустила его руку, и он стащил с нее платок, оголив плечи, нежные, как сливочный крем.

     Я смотрел, как моя нежная Гвен постепенно оголяется, как из выреза выныривают ее груди — и в сердце у меня стучали страшные барабаны, и я не мог шевельнуться. Я видел, как оголились розовые соски, пухлые, как цветы в нашем саду, и вслед за ними — вся ее грудь, круглая и мягкая, как горки взбитых сливок.

     Я лежал и не верил, что вижу это вживую, — а Ниир, нагнувшись, целовал ей грудь, поглаживая Гвен по голым плечам и спине. Страшные барабаны не утихали, а наоборот — задрожали вдвое сильней, потому что Ниир потянул с полуголой Гвен юбку.

     Она закрыла глаза. Мне вдруг стало жутко, и я тоже зажмурился; а когда открыл глаза — моя Гвен была голой. Ее юбка лежала на траве, накрыв ступни, — и на всем теле Гвен не было ни клочка одежды.

     Я видел матовый изгиб ее бедер; он отозвался во мне сладким криком, и я понял, что сейчас взорвусь и лопну... а между ног, между стройных голых ножек Гвен курчавилось волосатое, пушистое, стыдное — чернело открыто, как какие-нибудь усы или борода. Две мягкие припухлые створки, покрытые шерстью...

     Ниир нагнулся и раздвинул их, обнажив розовую мякоть и тонкие складочки, похожие на лепестки шиповника. Гвен покачивалась, закрыв глаза, — а Ниир вдруг лизнул раскрытую мякоть раз, другой, третий... и прильнул к розовому чуду Гвен плотно, как к ее губам.

     Она вскрикнула и открыла глаза. Губы ее распахнулись, тело дернулось... но Ниир упоенно целовал ее между ног, скользя руками по бедрам, по спине — и тело ее стало гнуться, как тростник. Гвен положила руки ему на голову и стала гладить его, раскачиваясь из стороны в сторону. Глаза ее снова закрылись. Я явственно слышал ее стоны — вначале тихие, сдавленные, и потом все сильней, сильней; еще минута — и Гвен выла, хватаясь за Ниира. Она едва держалась на ногах.

     Внезапно Ниир встал, лизнул ей соски, один и другой, и быстро сбросил одежду. Я даже не понял, как он это сделал: мне показалось, что он мгновенно распорол ткань, обтянувшую его безо всяких пуговиц, и остался голым.

     Он был ловким и мускулистым. Его молодец торчал вверх на целый фут, не меньше, и был похож на длинный бивень единорога, каким его рисуют на картинках. Нирр помог дрожащей Гвен освободиться от юбок и ботинок — и вот они стоят голышом в траве, глядя друг на друга.

      — Ну! Ну что же ты? Давай, Гвен! — говорил Ниир. Гвен смотрела на него прозрачными глазами и не шевелилась, только щеки ее краснели еще гуще. — Гвен! Ты что... Ты ведь делала это раньше?

     Гвен покачала головой, не отрывая взгляда от глаз Ниира.

      — Нет? Что, никогда?... Гвен!... — Ниир, судя по всему, был поражен. Лицо его вдруг приняло удивительное выражение — нежное и трогательное, будто он держал младенца. Он медленно подошел к Гвен, прижался к ней, и меня вдруг осенило: «кажется, он в нее действительно того...»

      — Ты хочешь? Хочешь? Хочешь сделать это со мной в первый раз? — спрашивал он. Гвен молчала, клоня голову ему на плечо, затем отстранилась и кивнула, посмотрев ему в глаза.

      — Только ты покажи, как надо делать, — хрипло сказала она.
 — Гвен!... Спасибо тебе, Гвен! — сказал Ниир. Его слова вовсе не прозвучали напыщенно, и я опять почувствовал, как круто он в нее втрескался. — Смотри! Становись на коленки... нет, не так — на руки и на ноги сразу. Как животное. Вот так... Теперь раскрой мне свою Сладкую Раковину... Раздвинь ноги, Гвен! Да, вот так. И все! Остальное сделаю я. Стой крепко и ничего не бойся.

     Голая Гвен стояла на четвереньках, выпятив попу кверху. Ее удивительные груди свисали, как вымя, а волосы растрепались и залили медным каскадом траву. Судя по всему, ей было адски стыдно, и она прикусила нижнюю губу, наклонив лицо вниз.

     Ниир пригнулся, опустился к ней — и стал целовать Гвен прямо в ее Сладкую Раковину.

     Я видел, как он лижет ее, пролизывая все глубже и сильней, и как Гвен шатается, стоя на коленках, и груди ее качаются, как фонарики. Она застонала... Ниир всосался в нее, выедая губами и языком Сладкую Раковину, и мучил Гвен, пока та не охрипла; затем поднялся, пристроил к ней свой длинный рог...

     Гвен открыла глаза, ощутив перемену, — и вдруг из нее вырвался крик, потому что Ниир внезапно толкнул ее, с силой насадив на себя. Его молодец вошел в нее до упора, провалившись в Сладкую Раковину. Затем Ниир медленно вытащил его обратно, и я увидел на нем алый блеск крови.

     Мне стало жутко. Я говорил себе: «Мою Гвен покрыли. Моя рыжая сестричка Гвен уже не девушка», пытаясь осмыслить это, — а Ниир снова буравил ее рогом, на этот раз медленно и плавно, — и снова, и снова, и снова выходил и входил в нее, постепенно ускоряя ритм.

     Я ... смотрел, как заколдованный, на его попу, танцующую взад-вперед, на рог, ныряющий в Гвен, на густую струйку крови, стекающую по ее ноге... «Так вот оно как...» — гудело во мне, и я застыл, изумленный таинством, которое видел впервые в жизни; «интересно, а каково Гвен, когда в нее входит такое твердое?» Я смотрел на Гвен — и видел, что ей больно, и трудно, и блаженно. Никогда я еще не видел на человеческом лице такой муки и такого счастья одновременно. Я вспоминал, как скулили собаки, когда их покрывали кобели, и не верил, что с моей Гвен делают сейчас то же самое.

     Первое время она время молча пыхтела, привыкая к новым ощущениям, затем из нее снова полезли громкие стоны. Ниир толкал ее бедрами, сунув в нее свой рог по самые яйца — и Гвен двигалась вместе с ним, вновь закрыв глаза. Ее голова опускалась все ниже, пока не уткнулась в траву и не прижалась к ней.

     Я видел, как колыхались мешочки ее грудей, как ходил ходуном ее живот, двигаясь в такт Нииру; видел, как его яйца шлепают по ее холмику, запачканному кровью, и как корчится ее лицо, дергаясь в такт толчкам... Они толклись, кусая губы и подвывая в один голос — и это было жутко, но и удивительно нежно, и заразительно, и сладко, и горячо... Я никогда еще не видел любовных игр, и сходил с ума в своем укрытии, и маялся, и мысленно облизывал голую Гвен, дергая бедрами.

     Внезапно Гвен закричала. Я вздрогнул, думая, что ей очень больно — но ее крик тут же перелился в счастливый смех, утробный и дикий, как уханье филина. Она хохотала, захлебнувшись криком; щеки ее скорчились в смертной улыбке, пальцы впились в траву... Я сжался еще сильней, решив, что Гвен сошла с ума, — как вдруг такой же смех вырвался из Ниира. Они вдвоем визжали и хохотали, яростно сцепившись бедрами, и тряслись, как бешеные, и я дергался с ними, выжимая из себя Это... И потом еще Гвен глухо выла, оползая вниз и растекаясь грудью по траве.

     Вскоре Ниир рухнул к ней. Они подползли друг к другу, обнялись — и застыли. Ниир что-то шептал ей... Гвен лежала затылком ко мне, и я не видел ее лица, — но потом она вывернулась на спину.

     Все ее тело было перед моими глазами: счастливое розовое лицо, такие же розовые груди, растекшиеся в стороны, расслабленные бедра и ноги, вытянутые по траве... Солнце сверкнуло из-за тумана, наполнив его светом — и удивительные волосы Гвен заиграли живым золотом, ярким и огненным, как само солнце.

     Прямо над нами вдруг раскрылся густо-голубой клочок неба; склоны гор загорелись зеленым, багряным и золотым — и всю долину залили потоки перламутрового света, легкие и густые, как пенистое вино. Счастливая Гвен была красива, как горы и небо, и Ниир гладил ее по всему голому телу, как мамы гладят малышей. А я лежал сверху — и плакал от блаженства, залившего меня, от ревности и от радости за Гвен...

     ***

     Я знал, что так будет.

     Солнце садилось за горбатую громаду Эрири, выкрасив всю долину в цвет волос Гвен, — а она сидела на краю ущелья в обнимку с Нииром. Оба они были голые, и оба кутались в ее волосы, как в накидку.

     Вокруг громоздились облака, пухлые и мягкие, как золотые подушки; солнце запуталось в сетке огненных и лиловых полос, расчертивших горизонт, и небо было близким, как верхушки дубов.

      — Как красива твоя земля, Гвен! — сказал Ниир. Напыщенные слова прозвучали от души, будто их произнес маленький мальчик. — Она красива, как ты.
 — А у вас бывают такие закаты?
 — Когда Лээйо скрывается за горизонтом, небо становится желтым. У нас нет таких облаков, потому что все дожди под контролем людей. Облака появляются только там, где есть нужда в осадках. У нас все лучше организовано, но совсем не так красиво, как у вас... — говорил Ниир. Он говорил слишком складно и правильно, но голос его звенел, как редко бывает у взрослых. — Ты и твоя земля — самое прекрасное, что я видел в своей жизни. И твое имя столь же прекрасно: Гвен-до-лайн... Оно похоже на Музыку Премудрых.
 — А у тебя есть полное имя?
 — Есть. Нииромайти Лоисси Каммасеирайти...
 — Тоже так красиво!... А где ты научился говорить по-валлийски?
 — Я не знаю вашего языка, Гвен. Я говорю на своем языке, а ты слышишь его, как свой. Так получается благодаря прибору, который находится в моем корабле. Он ловит мозговые волны и преобразует их в... Честно говоря, я не знаю, как он работает. Я совсем не разбираюсь в этом.
 — А у вас есть семьи? Есть мужья и жены?
 — У нас все не так, как ты рассказывала. Здесь все живут парами, и Слияние Тел возможно только в паре, верно? А у нас Слияние Тел — обычное удовольствие, такое же, как беседа или игра. Ему предаются все, кто симпатичен друг другу. Нельзя выразить симпатию женщине, не подарив ей Слияния Тел. И мужчины, и женщины у нас умеют контролировать зачатие, и имеют детей только, если захотят. Особый случай — Великое Приобщение Девушки. Она сама выбирает того, кто сделает ее женщиной. Ты оказала мне огромную честь, Гвен. Я никогда не думал, что смогу приобщить такое прекрасное существо, как ты. Я испытал самое большое наслаждение в жизни. Я так благодарен тебе.

     Он говорил высокопарно, и при этом искренне, как ребенок. Некоторое время они сидели молча, сжимая друг другу руки. Потом Гвен сказала:
 — Как странно. Значит, у вас — все со всеми... И вам это нравится?
 — Наши люди любят удовольствие и не любят ответственности. Рождаемость падает, и правительство берет с каждой женщины особый налог: до тридцати лет она должна родить хотя бы одного ребенка. В противном случае она осеменяется принудительно. Если она не хочет его воспитывать, его забирают в приют. Восемьдесят пять процентов наших детей выросли в приютах... Редко кто желает жить в паре. Таких людей считают чудаками и подшучивают над ними. А я мечтал найти женщину, с которой всегда буду вместе. Чтобы мы были нужны друг другу, как небо земле и земля небу... Но у нас на Зиизе очень трудно встретить таких людей. Все хотят получать удовольствие, и только...
 — Ты улетишь от меня?
 — Да, Гвен. Мне пора домой. Я прилетел сюда, чтобы исследовать вашу почву, показать свое исследование Учителю и получить Гарантию Знаний. За всех практикантов ручаются их друзья, и за меня поручился мой друг Рииси. Если я не вернусь, Рииси попадет в рабство на двадцать лет.
 — Я улечу с тобой!
 — Мой корабль рассчитан на одного человека. Если вес превысит критическую норму, корабль не взлетит. Но я не знаю, как оставить тебя здесь, Гвен... Что же мне делать?
 — Все равно я улечу с тобой!... — Гвен припала к его губам, и вскоре они сплелись телами, подкатываясь к самому краю пропасти. Ниир ритмично сновал в Гвен, шепча ей что-то, чего я не слышал...

     ***

     Несколько дней подряд Гвен прятала от меня глаза — но однажды вдруг сгребла меня в объятия.

      — Прости меня, братишка, — ревела она. — Я скоро уеду от тебя. Надолго, очень надолго... Я не могу сказать тебе, куда. Прости и не вспоминай меня, хорошо? — всхлипывала она, целуя меня в шею, в щеки, в нос и даже в губы.

     Я не мог ничего сказать: горький вкус ее губ, смоченных слезами, оглушил меня, и я задыхался от него, как от угара.

     Ночью я не спал. Всю ночь я прислушивался к шорохам в доме — и, как только услышал тихие шаги к выходу, схватил курточку и прокрался на улицу вслед за Гвен.

     Уже светало, и тьма горной ночи рассеивалась на глазах. Гвен шла туда же, куда и обычно, но перед скалами вдруг свернула в сторону, и я едва не потерял ее из виду. Услыхав, как она говорит с Нииром, я вышел на ее голос — и застыл в подлеске, вытаращив глаза.

     На поляне высилось сооружение, какого я никогда не видел ни вживую, ни на картинках. На восьми железных опорах возвышался огромный выпуклый диск,... 

      и в его центре было отверстие, из которого на траву спускалась прозрачная лестница. «Летучий корабль», вдруг догадался я. «Летает без крыльев...»

     Возле лестницы стояли Ниир и Гвен. Ниир говорил ей:
 — Я разгрузил все склады. Я выкинул все образцы почвы, собранные для получения Гарантии... Я вернусь с позором, но это не важно. Мы попробуем. Попробуем взлететь вместе. Ты готова? Идем, Гвен.

     Он взял ее за руку, повел к лестнице — и вдруг какая-то сила вытолкнула меня из подлеска.

      — Гвеееееэээн! — орал я и мчался к ней, и врезался в нее, едва не сбив с ног, и зарылся в мягкое тело, сжав его до хруста.

      — Оуэн?! Ты как сюда... Боже мой! Это мой брат, — шептала она Нииру, гладя меня по голове.

     Ниир стоял рядом, пока я тискал Гвен и бормотал «не пущу тебя... не пущу!»

     Не помню, как я отлип от нее, как очутился в подлеске, как они вошли на корабль...

     Лестница вдруг втянулась в него, как змеиное жало, и корабль задрожал. «Улетают», подумал я, и в сердце впился черный коготь... но корабль вдруг затих, проход в центре снова раскрылся, и из него вытянулась лестница.

      — Сто одна целая, четыре сотых процента критического веса! Взлет невозможен! — прогнусавил странный голос. Из прохода высунулась голова Гвен, а затем и Ниира.

      — Я сниму одежду и оставлю ее здесь, — сказал он, разделся догола, не стесняясь меня, и кинул свои голубые тряпки на траву.
 — Прощай, Оуэн! — махнула мне рукой Гвен.

     Вход закрылся, корабль снова задрожал... и снова замер.

     Снова открылся проход, снова выехала лестница...

      — Сто целых, пятьдесят восемь сотых процента критического веса! Взлет невозможен! — проскрипел тот же голос.

      — Гвен! Придется тебе раздеться, — сказал Ниир.
 — А как же... Мы что, сойдем на твою землю голышом?
 — Да, — сказал Ниир. — Другого выхода нет. Ты сможешь перетерпеть стыд?

     Гвен посмотрела на него, потом на меня... На мгновение застыла — и потянула с себя платок, говоря мне:
 — А!... Все равно больше не увидимся с тобой, Оуэн... Чего уж тут!

     Она спустилась вниз, раздеваясь на ходу. На траву полетел платок, затем платье, юбки, ботинки... Освободив ноги от чулок, Гвен окинула взглядом свое тело, тронула рукой торчащую грудь, перевела взгляд на меня...

      — Иди сюда, Оуэн. Иди ко мне. Ты ведь хотел этого, верно? Я же знаю. Я все знаю... Иди — попрощаемся. Раз уж такая судьба... Чего уж тут...

     Она стояла передо мной, голая, упругая, трепещущая, как полотно на ветру. Распущенные волосы ее развевались, отсвечивая молочным светом утра.

      — Иди ко мне, — говорила она, возбужденно вдыхая влажный воздух. — Какой тут воздух!... А на вашей земле такой же вкусный воздух? — спросила она у Ниира, и тот не ответил ей, грустно глядя на нас.

     Вдруг подпрыгнув, я бросился к ней — и сжал ее тело, уткнувшись щекой в голую грудь. Она оказалась мягкой и упругой, как желейный пудинг. Гвен дрожала и с силой, неуклюже гладила меня, приговаривая:

      — Ну вот... вот так... доволен? Доволен? Я виновата перед тобой — пусть это будет отплатой, хорошо, Оуэн? Ты простил меня? Надеюсь, Ниир не будет сердиться...

     Я замер, не решаясь сделать то, что мне хотелось... но вдруг решился — и нырнул в ее грудь, близкую, нежную, сказочно доступную, как в сладкий океан, и стал мять, облизывать, подсасывать, тереть и мучить эти пухлые рожки с твердыми шариками на кончиках. Я хватал Гвен за талию, за попу, шарил руками по ее телу, мял и тискал его; Гвен скулила, перебирая мне волосы — а я задыхался и тонул в ней.

     Облизав и обцеловав ее с ног до головы, ощупав обеими руками заветные складки между ног, липкие, как мокрый сахар, я, наконец, замер и заглянул ей в глаза. Я был пьян ее телом, соленым вкусом ее кожи, и у меня шумело в голове...

      — Пора, Оуэн. Пора, Ниир. — Она мягко выскользнула из моих рук, звучно чмокнула меня в губы и сказала: — Вот теперь ты точно меня не забудешь.

     Я смотрел, как они поднимаются, исчезая в дверном проеме, как втягивается лестница, как корабль начинает дрожать...

     Я уже смирился с прощанием, поставил внутри твердую точку, намереваясь хранить в себе образ Гвен, целующей меня... как вдруг дрожание снова прекратилось.

      — Сто целых, одна сотая процента критического веса. Взлет невозможен! — прогнусавил голос.

     Открылась дверца, выползла лестница... «Не улетят?! — поднялась вдруг надежда — и тут же потухла, срезавшись другой мыслью: «Нет, так ведь нельзя. Им нельзя расстаться».

     В дверях показались голые Ниир и Гвен. Они поникли, как призраки, и я ощутил глухое опустошение, исходящее от них. Я уже не знал, чего я хотел больше: чтобы Гвен осталась со мной — или с Нииром.

     Они остановились на верхних ступеньках лестницы.

     Ветер развевал рыжую гриву, кудрявую, знакомую мне до боли... Над хребтом показался край солнца, и длинный тонкий луч зажег золотистые пряди Гвен, вспыхнувшие нимбом вокруг ее головы. Это было завораживающе красиво, — и я закричал бы от восторга, если бы не было так грустно.

     ... Вдруг Ниир поднял голову. Его взгляд упал на золотой нимб Гвен. Вздрогнув, она тронула свои волосы, посмотрела на них... и кивнула Нииру.

      — Нет! — крикнул я.
 — Дай мне свой нож, Оуэн, — попросила Гвен. Я мотал головой, не двигаясь. — Пожалуйста, Оуэн. Ты же видишь... — тихо говорила она, и просила, и умоляла меня — и я подошел к ней, как заколдованный, и протянул ей нож, продолжая мотать головой.

     Из корабля вышел Ниир с флягой воды. Он подошел к Гвен, тронул ей волосы, взъерошил их, подбросил вверх, зарылся в рыжий сверкающий водопад... затем взял нож, смочил водой макушку Гвен — и начал осторожно скоблить ей голову.

     Гвен закрыла глаза... Ее аккуратный нежный лоб стал расти вверх, превращаясь в уродливую залысину, как у старика. Залысина росла — и ветер уносил прочь пушистые пряди, горящие на солнце.

     Затем лоб вырос до макушки... Голова моей сестренки круглела на глазах, делаясь странно маленькой, смешной и розовой, как тыковка; красавица Гвен превращалась в какого-то голого мальчишку с женскими грудями и пиписькой. Это было нелепо и невозможно, и я лопался от горечи, глядя на солнечный пух ее волос, летящий над поляной. Он сверкал в лучах рассвета, как золотая паутина...

     Наконец Ниир выбрил ее до последнего волоска и швырнул нож на поляну. Я не хотел верить, что лысый ушастый чертик на лестнице — это и есть Гвен, моя красавица Гвен, и боялся смотреть на нее, — но все-таки не утерпел и взглянул.

     И увидел, что лысая Гвен осталась красивой. Только красота ее теперь была нездешней, терпкой и странной. Она сразу стала похожа на Ниира, и я ощутил связь между ними — будто их скрепила невидимая нить. Гвен подняла круглую маленькую головку и улыбнулась мне сквозь слезы. Ее новенькая лысина блестела на солнце, повторяя розовый контур грудей...

      — Прощай, Оуэн! — сказала она.
 — Прощай, Оуэн! — крикнул Ниир и вошел вслед на ней в корабль. Лестница втянулась, дверь закрылась, корабль снова загудел...

     Затаив дыхание, я ожидал, что гудение вот-вот прекратится, и корабль застынет, как и прежде.

     Но оно не прекращалось, а нарастало все больше и больше, передавая дрожь земле. Из дубняка стали с криком вылетать птицы...

     Вдруг огромный диск плавно приподнялся над поляной, усеянной золотыми волосами Гвен. Железные ноги бесшумно втянулись в него, как щупальца. У меня побежали мурашки по коже, — а диск поднялся на сорок футов, наклонился — и вдруг с бешеной скоростью рванул в небо, будто его швырнул туда невидимый великан.

     Секундой спустя он скрылся из виду — а я, не успев осознать это, долго всматривался в синеву, освещенную молочным светом горного утра.

     «Нет, не мор и не война», думал я, вспоминая пастора Ллойда... Мне было и сладко, и горько — и я долго, долго смотрел в небо, пока у меня не заболели глаза.