Абакар позвонил в квартиру. Открыла пожилая, полнотелая женщина с типичным лицом горожанки. Несмотря на возраст, она явно следила за своей внешностью, была в плотно облегающих брюках, накрашена и завита. На вид ей было около шестидесяти.

      — Что-то ты сегодня рано, Абакар, — очаровательно улыбаясь, заговорила женщина. Отступив в коридор, пропустила пришедших в квартиру. С интересом глянула на спутника своего постояльца, Абакара.

      — Да вот, понимаешь, сослуживца встретил. Виктор Колмагорцев, — афганец, как и я. Сто лет не виделись! — сказал Дациев.

      — А ты, Абакар, разве афганец?... Вот не знала, — удивлённо протянула женщина.

      — Я чуркестанец, Николаевна, — пошутил Абакар Дациев, приглашая Виктора в свою комнату. — Ты давай лучше, поставь нам чайку, а ещё лучше кофе... Ты кофе будешь? — спросил он Виктора.

      — Буду, но для начала не мешало бы чего-нибудь холодненького. Весь день на жаре был, пить хочу — умираю!

      — Что ж ты раньше молчал, земеля? — Абакар сходил на кухню и принёс из холодильника две продолговатые, запотевшие банки турецкого пива. Протянул одну гостю, с улыбкой сказал:

      — Я видишь, Виктор, с некоторых пор стал придерживаться мусульманских обычаев: пиво пью только турецкое, сигареты курю только «Кэмэл», — правда, катаюсь на немецком «БМВ», но ничего не поделаешь, турецкие машины — дерьмо, как и музыкальная аппаратура!

     Он подошёл к стоявшему на низком журнальном столике роскошному импортному двухкассетнику и стал перебирать небрежно разбросанные по столу кассеты с записями.

      — Тебе что нравится, наша эстрада или западная?

     Виктор откупорил сердито зашипевшую, как змея, банку, с наслаждением отхлебнул резкое на вкус, ледяное пиво.

      — Мне лучше что-нибудь наше... Марина Журавлёва есть?

      — Конечно, есть, её сейчас на каждом углу крутят — забодали! — сказал Абакар, ставя кассету.

     Прихлёбывая пиво, Виктор развалился в мягком кресле и блаженно вытянул затёкшие от долгой ходьбы по городу ноги. Голос Марины Журавлёвой пьянил лучше всякого алкоголя, незатейливые слова грустной песни о неразделённой девичьей любви трогали за душу.

      — Клёвая певица, ты не находишь, Абакар? Я от неё балдею.

      — Э-э, лучше есть, послушай, земеля... Или ты из деревни приехал?... Я в городе уже седьмой год живу: таких девочек перевидел! Пальчики оближешь... Всё делают, что не попросишь... и не дорого совсем.

      — Я не об этом, Абакар, — поморщился Виктор. — Блядей везде навалом... А вот музыка... песня...

      — Я забыл, извини, земеля. Ты ведь сам, помню, в Афгане песни сочинял и под гитару пел, — сказал Дациев, усаживаясь в другое кресло. — Только, как говорил мой покойный дядя Магомед Нуратович Кечеруков, — он был сельский поэт, его весь аул знал! Он даже печатался в районной многотиражке, — поэзия не кормит, а только поит, да и то не допьяна!

      — Ты всё остришь.

      — Что делать, Виктор, дорогой... Если ко всему относиться серьёзно, с такой жизни волком завоешь. Знаешь ведь: с волками жить — по-волчьи выть! Все люди — как волки стали, особенно тут, в России.

      — Ты шесть лет уже здесь? — напомнил Виктор.

      — Да, вначале в институте учился. Родители заплатили кому надо, устроили. Здесь ведь без этого никуда. Даже поссать бесплатно не сходишь. Поганый город, я тебе скажу, совсем прогнил, понимаешь. Как и Москва. Я в Москве несколько раз по делам был. Там такой бардак и беспредел!... Всё покупается и всё продаётся... Рыба, как известно, с головы гниёт... Продажный город, дешёвый. Когда-нибудь найдётся покупатель, у которого капусты хватит, — купит всю Россию с потрохами! Я тебе говорю... — Абакар вытащил из кармана спортивной куртки «Адидас» пачку «Кэмэла», предложил сигарету Виктору, закурил сам. — Перестройка началась — плохо в институте стало. Преподаватели взятки перестали брать, Горбачёва испугались, я целиком две сессии завалил, кучу хвостов наделал... Два года на третьем курсе просидел и бросил институт. Нечего там делать, земеля.

     Постучавшись, вошла хозяйка квартиры. Принесла кофе и пирожные на небольшом серебряном разносе. Выставив всё на журнальный столик, удалилась, покачивая крутыми, соблазнительными бёдрами, буграми вздымавшимися под тонкой брючной тканью. Дациев проводил её взглядом до самых дверей, лукаво подмигнул Виктору.

      — Гляди, Виктор, какая жопа!... Хорошая у меня хозяйка, а?

      — Ничтяк, Абакар, — заулыбался в ответ Виктор. — Как говорится: жопа, как орех, — так и просится на грех!

      — Ты бы её трахнул, слушай? — не отставал чеченец.

      — А то нет... Нам татарам один хрен, что водка, что пулемёт, — вспомнил армейскую прибаутку Виктор.

      — Ну так давай, трахай, я её сейчас позову, — предложил неожиданно Абакар. — Она баба одинокая и не по возрасту злоебучая. Замучила уже меня в постели. Сама лезет, не веришь?... Выручай, брат!

      — А даст? — усомнился Виктор.

      — Спрашиваешь... Только помани пальцем, под любого ляжет, — сказал Дациев. — Мы её однажды на пару с Султаном трахали: я в задницу, он — в рот. Несколько раз менялись местами, к утру — как выжатые лимоны были, а ей хоть бы что!... Николаевна! — позвал он вдруг хозяйку.

     Та не замедлила явиться, будто ждала под дверью.

      — Николаевна, тут такое дело... Мне нужно срочно отлучиться на пару часов, срочные проблемы возникли, — сказал Дациев. — А ты пока с гостем моим побудь, чтобы он не скучал. Развлеки его, как ты умеешь. Лады?

      — Ну-у... Ты же меня знаешь, Абакар, всё будет как надо, — зарделась, обрадованная словами квартиранта, хозяйка.

     Когда Дациев ушёл, она подвинул стул на котором сидела, поближе к креслу Виктора. Вытащила из пачки «Кэмэла» сигарету.

      — Пейте кофе, молодой человек, остывает, — сказала она, прикуривая от зажигалки.

     Виктор внимательно взглянул на неё, взял чашечку, сделав небольшой глоток обжигающего напитка, поставил на место. Смущённо кашлянул в кулак.

      — Может, телевизор включить, чтобы вы не скучали? — предложила женщина и, сходив в другую комнату за пультом, щелкнула кнопкой.

     Экран телевизора вспыхнул, замелькали кадры иностранного боевика. Хозяйка, пощёлкав кнопками, нашла на каком-то канале эстрадный концерт. Отложила пульт в сторону.

     Виктору наконец надоело томиться в бездействии, выискивая подходящий предлог для сближения, и он решил приступить к делу как бог на душу положит. Встав с кресла, он подошёл сзади к стулу, на котором сидела пожилая женщина, обвил её за шею трепетными руками. Шепнул на ухо:

      — Ну что, милая, давай?... Что там вокруг, да около?..

     Женщина всё поняла и потянулась к его лицу губами. Он жадно впился в её рот своим, пробежался руками по дряблому, старому телу. Хозяйка потянула его в спальню.

      — Пойдёмте туда, там, на кровати намного удобнее, — прошептала она враз пересохшими от возбуждения губами.

     У Виктора уже встал на неё член и он, освободив его из штанов, всунул в руку хозяйки. Та стала гладить его пальцами, оттягивая с головки кожу и снова посылая её вверх. Виктор чуть не вскрикнул от удовольствия, — так она хорошо и умело это делала. Остановившись на полпути, он сбросил на пол свои джинсы и принялся стаскивать брюки с неё.

      — Погоди, миленький, я сама, — простонала женщина и стала торопливо сбрасывать с себя одежду. Через минуту она стояла перед ним голая, с огромным, отвислым, жёлтым животом и расплывшимися по бокам, прыщеватыми сиськами с коричневыми пупырчатыми пятнами сосков. Внизу живота жёстко закручивался тугой смолисто-чёрный волос её лобка, бугрились крупные, похожие на свиные ляжки, бёдра с просвечивающимися сквозь кожу синими прожилками кровеносных вен.

     Виктор повернул женщину к себе спиной: мясистые половинки гигантского, волнообразного зада повергли его в сладостный трепет. Он опустился перед ней на колени и принялся с наслаждением целовать эти соблазнительные половинки, а когда она нагнулась, широко расставив ноги, глазам его открылась дряблая, коричневая щель её влагалища. Виктор поводил по нему языком, смачивая слюной каждую выпуклость и ложбинку. Женщина протяжно застонала, расслабляясь, половинки её влагалища мгновенно раскрылись, как раковина, и Виктор утопил язык в красной, слизистой мякоти. Она вздрогнула всем телом и вновь простонала. Он погрузил язык ещё глубже, зарывшись лицом в жёсткую, колючую поросль волос вокруг её влагалища, стал неистово трахать её языком, чувствуя как вибрирует и содрогается каждая клеточка её старого, затасканного тела. Член его при этом едва не вылез из кожи, напрягшись и вытянувшись до последней степени. Виктор отнял лицо от влагалища, поднялся и с силой вонзил в неё своё мужское орудие. Она вскрикнула от неожиданности, но вскоре вошла в ритм и стала умело покачивать телом в такт движениям его члена. Он потрахал её во влагалище, но кончить не смог — отверстие было слишком большим, разработанным многими десятками, а может, и сотнями других членов, и Виктор решил попробовать по-другому.

     Он вытащил мокрый от смазки член из её влагалища и с разгона, не примеряясь, воткнул в анус. Член, как нож в масло, мягко вошёл на полную глубину, доставив Виктору невообразимое удовольствие. Это отверстие было намного уже первого, и член в нём двигался, как в узкой колбе, плотно соприкасаясь со стенками. Женщина застонала ещё громче, задрожала, схватив себя пальцами за ягодицы и с силой разведя их в разные стороны, чтобы Виктору было удобнее трахать её в зад. Он помертвел, чувствуя как накатывает та последняя волна неистового, потустороннего наслаждения, после которого начинаешь биться и дёргаться в экстазе, кончая, выплёскивая внутрь женщины горячее семя, ища ртом её рот или грудь, или влагалище другой женщины, если это групповуха, а то и член другого мужчины, даже если ты сам не педераст! Но теперь уже всё равно, потому что ты не просто кончаешь трахать, а заканчиваешь земную жизнь, не думая ни о чём, и ни о чём не жалея, подчиняясь только первобытным, звериным инстинктам и скрытым, подсознательным комплексам...