— Привет! А почему такой симпатичный парень пьет один? — она удивленно приподняла бровки-ниточки.

     — А ты что, налоговый инспектор? С какой стати я должен перед тобой отчитываться?

     — Просто если человек пьет в одиночестве, либо у него проблемы, либо большие проблемы, — улыбнулась она, продемонстрировав жемчужно-белые ровные зубки.

     — Налоговый инспектор и психоаналитик в одном флаконе — редкое сочетание, — я демонстративно поднес свой стакан к губам.

     — И это еще не все, что я умею, — с облегчением выдохнула она.

     — И умей себе на здоровье. Ко мне-то ты чего привязалась? — я посмотрел на нее с напускным негодованием.

     А ничего так бабенка — лет под тридцать, но фигурка как у куколки, ни грамма лишнего жира. На лице косметики с полтонны, брови выщипаны почти на нет, глаза подведены слишком ярко даже для вечера, волосы в тщательно продуманном творческом беспорядке — часа полтора уж точно колдовал над ней какой-то заштатный парикмахер или сама укладывалась, но всякой химии на ней столько, что ее можно в школе вместо таблицы Менделеева на стенку вешать. Смыть бы с нее все это, проветрить хорошенько, одеть в строгий костюм или домашний халатик и выйдет типичная серая мышка, примерная домохозяйка или офисный работник. А если совсем раздеть да волосы распустить — так и вовсе выйдет русалка или нимфа лесная.

     И вполне понятно, зачем она ко мне подсела — с родителями не ладится, муж достал, на работе завал, короче, нервов на все не хватает, вот и позвонила она первой попавшейся подружке, а та предложила ей пойти в какой-нибудь бар в полной боевой раскраске и познакомиться с мальчиком на ночь. Идеальная схема для снятия стресса, вот только в ней один просчет — кадрить эта девица предпенсионного возраста решила меня. А ведь могла подсесть вон к тому очкарику у дальнего конца стойки или к до неприличия зализанному школьнику в рубашке с какими-то невнятными разводами. Нет, она выбрала именно меня. Она рассудила правильно — если со мной секса не выгорит, так хоть можно пообщаться и не бояться выглядеть извращенкой.

     Я вздохнул и коснулся ее руки. Она вздрогнула.

     — Простите, пожалуйста, мой резкий тон. Неделька выдалась тяжелая, и следующая обещает быть не лучше...

     — Это вы меня простите, — она виновато опустила глаза. — Я действительно не должна была приставать к вам с разговорами...

     — Мое имя Ришар, — улыбнулся я и поднес ее запястье к губам.

     — Очень приятно, Кристина, — даже сквозь сантиметры пудры на ее щеках, я заметил, как она покраснела.

     Я не отпустил ее руку после поцелуя, а продолжал нежно водить большим пальцем по ее ладошке. У нее была мягкая, хоть и немного грубоватая кожа. Мои движения видимо смущали ее еще больше, чем даже мой поцелуй. И я не сводил с нее глаз. Да, отмыть, проветрить, переодеть — и я хочу ее...

     Я улыбнулся:

     — Пойдемте, прогуляемся. А то здесь становится душно...

     — Я... я... не одна... — она говорила тихо с придыханием, а я торжествовал — всего пара движений, один взгляд, и она моя...

     — Думаете, кто-то заметит ваше отсутствие? — я склонился почти к самому ее уху.

     Она вздрогнула и мотнула головой.

     Я встал со своего места, бросил пару купюр на стойку и подал ей руку. Она оперлась на нее.

     Уже через минуту мы вышли на стоянку позади бара. Я оставил ее на тротуаре, сказав, что сейчас подъеду на машине, и медленно двинулся между рядами дорогих и не очень иномарок.

     Что ей больше понравится — огромный джип или этот спортивный кабриолет? А может, она поклонница классики, и ей будет приятно прокатиться по городу на этом стареньком «Мустанге»? Или «Мерседес»? Эх, все не то... Ага! Вот то, что нужно!

     Я подъехал к тротуару на новенькой «Вольво» представительского класса темно-синего цвета. Ее глаза округлились, когда я вышел и открыл перед ней дверцу.

     — Это... твоя? — только и спросила она.

     Я ухмыльнулся:

     — Нет...

     — Ты... украл ее? — теперь она смотрела на меня с негодованием, все еще держась за дверцу машины.

     Вместо ответа я впился в ее губы поцелуем. Она тут же обмякла, и я без труда усадил ее на переднее пассажирское сиденье.

     Я вел спокойно, соблюдая все правила и изредка бросая довольные взгляды на нее. Она тяжело дышала и смотрела только на дорогу, которая медленно шла в гору. Мы поднимались все выше, пока не оказались на краю крутого обрыва.

     Я вывел ее из машины и встал позади нее. Она молчала. Тогда я склонился к ее плечику и припал губами к мочке ее правого уха. Она не стала отстраняться, лишь слегка наклонила головку влево, чтобы не мешать мне. Мои руки тем временем спустились к ее груди. Я сжал ее и отпустил. Грязная девчонка — явилась в бар без нижнего белья. Я запустил руки ей под блузку. Она судорожно сглотнула слюну. Какая мягкая шелковистая кожа! Давненько я не баловался с городскими девочками.

     Одной рукой я мял ее грудь, пока другая ощупывала ягодицы и бедра. Я был прав — фигурка у нее отменная. Она продолжала молчать и тяжело дышать.

     Я запустил руки ей под юбку и подобрался к самому заветному. Она тихонько всхлипнула, когда мои пальцы коснулись ее аккуратно выбритого лобка.

     Я ухмыльнулся и обнял ее плечи.

     — Тебе нравится? — спросил я шепотом.

     — Да, — так же шепотом ответила она.

     — Я могу подарить тебе весь мир, все, что пожелаешь — драгоценности, меха, картины, деньги. Только будь моей...

     — Мне ничего не нужно, — сказала она, — только быть с тобой...

     Я легко развернул ее к себе лицом, прижал к груди и впился в ее густо напомаженные губки долгим поцелуем.

     Огни внизу мерцали, как звезды над нашими головами. В траве у наших ног пели сверчки. Вокруг нас, почти задевая наши волосы когтистыми крыльями, летали летучие мыши. А я медленно стягивал с нее блузку и юбку. Она без разговоров повиновалась каждому моему движению. И я наслаждался своей властью над этой женщиной, над ее телом и разумом.

     Она была действительно прелестна. У нее было тело двадцатилетней девочки — ни одной складочки, ни одной морщинки. Ее возраст и трудности в жизни выдавали лишь несколько серебряных волосинок, будто случайно затерявшихся в ее темно-каштановых волосах.

     Я ласкал ее до тех пор, пока у меня самого не заныло внизу живота, и я не почувствовал, что могу взорваться даже от легкого прикосновения. Поэтому я отстранился от этой красивой обнаженной женщины, достал из кармана брюк сигареты и закурил. Она смотрела на меня отрешенно, все еще тяжело дыша после серии оргазмов, до которых я довел ее лишь языком и пальцами.

     Когда напряжение немного спало, я вновь припал губами к ее груди, а она выгнула спину под почти нереальным углом и громко застонала. Одним движением я расстегнул брюки и резко вошел в нее сразу на всю длину. Она вскрикнула и дернулась, но я крепко держал ее за бедра. Я двигался медленно, растягивая удовольствие, а она выла волчицей, стонала и ревела.

     Ее ноготки давно исцарапали мне в кровь спину и руки, ее щеки и губы были солеными от слез, а я все еще двигался медленно, оттягивая, насколько это было возможно, свой пик.

     Огни внизу давно погасли, поблекли звезды в небе, сверчки умолкли, не решаясь нарушать своими дилетантскими криками нашу идеальную гармонию движения и голоса. Ее стоны стали хриплыми, и только когда восточный край неба посветлел, я начал наращивать скорость. Она завыла с новой силой, а я толкался в ней все быстрее, разрывая ее нутро. И вот когда ее крещендо дошло до максимума, когда ее вой достиг наивысшей ноты, на какую только был способен ее голос, я замер, обливаясь потом и изливая в нее все, что я так старательно копил всю эту ночь.

     Она затихла, обмякла, прижавшись ко мне всем телом. Я обнял ее плечи и благодарно поцеловал ее в шейку.

     — Спасибо... тебе... — еле слышно проговорила она.

     — Ты моя... — ответил я.

     — Я — твоя... — отозвалась она и сладко зевнула.

     — Идем ко мне, — предложил я.

     — Да... — согласилась ...

 она.

     Я осторожно поднял ее на руки и уложил на заднее сиденье машины. Затем подал ей ее одежду. Она начала одеваться, но я остановил ее:

     — Не стоит, ты сможешь ходить так хоть весь день — все будут считать, что ты одета, накрашена и причесана...

     — Почему?

     — Потому что я так хочу, — улыбнулся я, сел за руль и щелкнул пальцами.

     Машина заворчала и медленно покатилась обратно в город.

     В этот день мы занимались любовью еще трижды. Разумеется, теперь я не растягивал удовольствие, но старался разнообразить наш секс, насколько хватало моей изголодавшейся фантазии. Сбоку, сверху, сзади, стоя, сидя... Эх, если бы она умела летать или хотя бы висеть вниз головой, но, к сожалению, людям это не под силу.

     За весь день она ни разу не вспомнила ни об оставленной накануне в баре подружке, ни о забытой там сумочке с телефоном, ни о муже, ни даже о маме. Она бросилась в эту пучину разврата с такой легкостью и отчаянием, что даже у меня от этого слегка кружилась голова.

     И как неутомим был я, так неутолима была она. Я трахал ее до исступления, а она, почти теряя сознание, умоляла: «Еще! Еще!!!»

     На следующее утро в дверь моей комнаты постучали. Ладно, как и машина, комната была не совсем моя, точнее, совсем не моя. Поэтому нам пришлось срочно ретироваться. Хорошо, что нам не нужно было долго собираться — одежду похватали и деру.

     Мы вылезли через окно, которое выходило на заброшенный задний двор, и обычно было закрыто, оделись за мусорными баками, спугнув пару ободранных котов, и спокойным шагом направились к ближайшей станции метро.

     Возле станции было малолюдно, зато вдоль тротуара выстроился целый ряд дорогих машин на любой вкус. По другую сторону сверкали галогеновыми лампочками витрины ювелирных магазинчиков и ломбардов. Кристина вдруг остановилась возле одной из витрин, и на ее глазах сверкнули слезы.

     — Ты хочешь это колечко? — спросил я.

     Она кивнула.

     Она смотрела на скромное золотое колечко с крошечным бриллиантиком. Я ухмыльнулся, взял ее за руку и ввел в магазин.

     — У тебя же нет денег, — с дрожью в голосе проговорила она.

     — Ну и что? — я пожал плечами и огляделся.

     За стеклянным прилавком с лотками с кольцами, цепочками, браслетами, серьгами и кулонами из золота и серебра, с жемчугом, бирюзой, сапфирами и изумрудами с рубинами стояла миловидная продавщица в скромном сером платьице. Ее короткие светлые волосы были аккуратно уложены, на лице был минимум косметики, в ушках поблескивали простые сережки, а на шейке тонюсенькая цепочка с крошечным кулончиком в виде сердечка.

     Напротив прилавка со стороны высоких стеклянных стеллажей под самым потолком висели две камеры. Еще одна находилась позади продавщицы и была направлена в основном на кассовый аппарат по ее левую руку. Еще две камеры, под разными углами снимавшие вход в магазин, я заметил на улице. И, наконец, в центре торгового зала прямо на потолке висела скрытая в плафоне лампы еще одна камера. Об этой наверняка не знали даже продавцы и охрана. Итого шесть.

     Камеры на улице я уже вырубил. Камеры над стеллажами опасности не представляют — обзор им заслоняют углы стеллажей, и направлены они так, что человек, стоящий у прилавка, находится для них в слепой зоне. Их можно не трогать. Самые опасные это камера позади прилавка и скрытая в центре зала. Та, что позади прилавка, не фиксирует лица покупателей, зато с нее хорошо просматривается любой, кто приблизится к кассе или попытается вынуть лотки с украшениями. А центральная фиксирует все — во-первых, она поворотная, во-вторых, у нее наилучшее разрешение, в-третьих, если изображение с других камер (кроме наружных) нигде не сохраняется, все, что снимает эта, записывается прямиком на жесткий диск и дублируется на сервере. Поэтому уничтожать записи бессмысленно. Проще обмануть саму камеру. Или вырубить ее.

     Я подтолкнул Кристину к прилавку. Продавщица тут же встала по стойке смирно и улыбнулась самой благожелательной улыбкой, какой ее успели научить местные старожилы:

     — Чем могу помочь?

     Кристина смутилась и промолчала. Но продавщица тут же вынула лоток с кольцами:

     — Примерьте вот это с рубинчиком. Это золото, пятьсот двадцать пятая проба, рубин на пять карат... Вам очень идет... А это настоящий изумруд. Вы больше таких не встретите. Эксклюзивный дизайн. Сочетание золота и платины, камень обработан в ручную... Это точно ваш камень...

     Продавщица продолжала тараторить, нанизывая кольца на пальчики Кристины, а она смотрела на меня с недоумением. Я лишь ухмылялся в ответ.

     — Что происходит, Рик? — со слезами в голосе спросила Кристина.

     — Не беспокойся, все так, как и должно быть, — улыбнулся я, обошел прилавок справа и приблизился к кассе. Один щелчок, и черный пластмассовый ящик, плотно утрамбованный купюрами, предстал моим глазам во всем своем великолепии.

     — Рик, здесь же везде камеры! — тихо воскликнула Кристина. — Нас поймают!

     — Я уже обо всем позаботился, — ответил я, вынимая купюры из ящика и укладывая их в карманы куртки.

     — Рик! — взмолилась она.

     Я вышел из-за прилавка и взял ее за руку:

     — Идем, — я потянул ее к выходу.

     Она неуклюже кивнула продавщице:

     — До свидания...

     Но девчонка в сером платье продолжала вытягивать из лотка кольца и примерять их на несуществующую руку.

     Мы вышли на улицу, прошли два квартала, и лишь после этого я завершил иллюзию и включил камеры.

     Еще два квартала спустя Кристина решила заговорить:

     — Что это было?

     — Какая тебе разница? — я сверкнул на нее глазами. — На твоих пальцах с десяток колец, каждое из которых стоит больше, чем квартира в центре, а в моих карманах денег столько, что мы можем спокойно скупить полгорода.

     — Рик, но это же воровство! Нас поймают! Продавщица видела нас вместе...

     — Ты уверена? — я усмехнулся и свернул в переулок.

     — Что ты хочешь этим сказать? — с недоверием взглянула на меня Кристина.

     — Пропажу денег она обнаружит не раньше, чем откроет кассу, а произойдет это ближе к вечеру — ювелирные магазины не те места, куда народ валит толпами. У них если в день бывает один покупатель, уже хорошо. Вместо тебя она видела даму средних лет со светлыми волосами, серыми глазами и надменным выражением лица — это все, что она сможет о ней рассказать. Камеры наш приход и вовсе не зафиксировали, потому что те, что находятся на улице, были неисправны, камеры в зале висят больше для красоты, камера позади прилавка передает сигнал на монитор, но запись не ведется, а скрытая камера в центре зала также почему-то не работала...

     — Как... ты это сделал? — она смотрела на меня с испугом.

     Я обнял ее за талию и нырнул рукой ей под юбку:

     — Тебе не все равно? — она послушно чуть расставила ножки, и мои пальцы тут же проникли в ее влажную щелку.

     Она тихо застонала:

     — Я... мне... — я проник глубже. Ее дыхание участилось. — Рик, я... люблю тебя...

     Я поцеловал ее в губы, пытаясь заглушить ее прерывистые всхлипы и слова. Любит она, как же! Ты не меня любишь, детка, а лишь то, что я с тобой делаю.

     Я аккуратно уложил ее на землю, не выходя из нее, и свободной рукой расстегнул ширинку. Нравится тебе, шлюшка, когда тебя трахают в грязной подворотне? Значит, так и будем с тобой поступать.

     Она крепче обняла мои плечи, когда я быстро вынул из нее пальцы и вошел в нее одним сильным толчком. Она не вскрикнула, но ее дыхание участилось. А потом она застонала. Сначала тихо, потом все громче, пока не перешла на крик. Я стиснул зубы и зажмурился...

     Не останавливаться, не оборачиваться, не возвращаться — я жил согласно этим принципам всю свою жизнь, сколько себя помню. Там, в другом мире, где я был вовсе не разыскиваемым преступником, вором и аферистом, а настоящим дворянином, меня научили, что это единственный способ выжить. Когда я стал вором? Почему я оставил свой дом, свой мир? Как же ее звали? Не помню. Помню,...  что у нее были разноцветные глаза. Не в том смысле, что один глаз серый, а другой зеленый. Ее радужки были действительно радужными, похожими на наше небо. Больше я о ней ничего не помню. О нашей связи стало известно — кому? Не важно. И я вынужден был бежать. Я помню, что шел дождь, а потом мир вокруг меня сжался, как фольга. Я не знаю, сколько времени прошло до того, как все пришло в норму, но когда мир распрямился, я был здесь среди изумрудной зелени, засаженных виноградниками холмов, обдуваемых со всех сторон ветрами, под изумительно чистым лазурным небом и большим золотым солнцем. Я был очень голоден и слаб. Несколько раз я терял сознание, поэтому дальнейшее я помню урывками. Меня везли на телеге. Потом я очнулся в каком-то сарае на сеновале. Девчонка с рыжими волосами в легком ситцевом платьице поила меня молоком из небольшого черпака. Я помню, как отобрал у нее черпак, одним махом осушил его, а ее завалил тут же в сено. Она пыталась вырываться первые пару минут, а потом затихла, стала отвечать на мои поцелуи и двигаться навстречу мне. Я был ее первым мужчиной. Крови тогда из нее вылилось, как из коровы во время родов, но она ни о чем не жалела. А я тем более не жалел. Утром, когда она еще спала, зарывшись с головой в сено, я ушел, прихватив с собой ружье из дома ее отца и кое-какие деньги.

     Потом был Париж. Художница с Монмартра. Тонкая, как береза, чувственная, как слон во время гона, и развратная, как целый полк стареющих проституток. Она была очень богатой наследницей какого-то магната, поэтому она могла позволить себе писать плохие полотна золоченой кистью и красками с алмазной пылью. Ее картины никто не покупал, потому что это была невероятно дорогая мазня, но она считала себя непризнанным гением. Я несколько раз обворовывал ее под ноль и сбегал на площадь Пигаль, где спускал все до сантима. Но громилы ее папаши находили меня и возвращали. Каждый раз она грозилась сдать меня в полицию, но ни разу не выполнила свою угрозу, потому что у нас был самый дикий секс за всю ее жизнь — уж я-то знаю приемы, как довести любую даже самую искушенную даму до исступления, заставить ее сорвать голос и переломать все ногти о мою спину.

     Напоследок я обворовал ее отца — перевел почти все деньги с его заграничных счетов на счет несуществующей компании, а потом обналичил их в его же собственном банке. Такую наглость он не смог мне простить, поэтому меня сейчас разыскивает не только французская полиция, но и Интерпол.

     Потом была Голландия, маленькая тихая Голландия. Амстердам я помню смутно — сквозь пьяный угар и дым анаши. Там были какие-то женщины, мужчины, даже дети. Потом была клетка, где я, собственно, и протрезвел. Оказывается, я потратил все деньги и не смог расплатиться с одной проституткой, за что ее сутенер и запер меня. Это было унизительно — я сидел в клетке совершенно голым, с трех сторон меня окружали выходившие на улицу огромные окна без занавесок или жалюзи. После нескольких месяцев жизни на одних наркотиках и алкоголе я сильно отощал, а из-за почти постоянно светившего на меня солнца, я буквально высох. Я провел в клетке три дня и три ночи. А на четвертое утро я вспомнил, кто я такой, открыл замок и ушел. Правда, прежде чем уйти насовсем, я ограбил ту проститутку, узнал, где жил ее сутенер, пошел к нему и убил. Этому меня тоже научили — можно простить все, кроме унижения. Я забрал его деньги, кредитки, одежду, сел на ближайший пароход и отправился в Норвегию.

     Нет смысла описывать мои похождения по Скандинавии, иначе придется написать целую сагу. Скажу только, что в Интерполе на меня собралось досье толщиной с Библию и размером с художественный альбом. Последнее мое приключение в Финляндии закончилось стрельбой. Этот тупой лесоруб прострелил мне плечо за то, что я якобы обесчестил его дочку. Но что значит обесчестил? Изнасиловал? Вот еще! Стану я опускаться до насилия. Она сама на меня запрыгнула, сама стянула с себя белье и сама скакала на мне, пока не потеряла сознание. Ладно, разумеется, я там был и, разумеется, если бы я этого не захотел, она бы никогда этого не сделала. Но разве я ее обесчестил? Я просто вытащил наружу ее тайные желания и стремления, вот и все! Все произошло по обоюдному согласию!

     Как бы то ни было, от боли я потерял сознание и несколько дней дрейфовал к российскому побережью. Каким-то чудом я не наткнулся на пограничников, и меня прибило к берегу недалеко от маленькой рыбацкой деревушки. Как в плохом кино меня нашла местная красотка, о которой в тайне мечтали все парни деревни, но которая была невестой сына какого-то важного человека. Девица привела меня в свой дом, где ее мамаша — местная знахарка — извлекла из меня пулю. Той же ночью знахарка пришла ко мне и осталась до утра. О, это была знатная женщина — страстная, сильная, красивая. Я трахал ее до самого рассвета, а она не издала ни звука, лишь сладострастно всхлипывала и закрывала глаза, когда я проникал в нее уж слишком глубоко.

     Ее дочурка явилась ко мне на следующий вечер. На всю ночь ее не хватило, и орала она так, что по всей деревне никто спать не мог. Но мне она понравилась. Она так выгибалась, что ее стареющей мамаше и не снилось, а я получал несказанное удовольствие от того, что видел ее девичьи грудки прямо на уровне моего лица, ощущал ее упругое лоно вокруг своего члена, терся яичками о ее молоденькую аппетитную попку...

     А утром начался настоящий кошмар — ко мне выстроилась очередь. Оказывается, мужики из этой деревни разъехались на заработки, и у многих баб секса не было по полгода, а то и дольше. Парни, которые увивались за моей спасительницей, были не старше восемнадцати — едва достигнув совершеннолетия, они также срывались в города. В общем, изголодавшееся бабье, воодушевившись стонами и криками, полночи разносившимися по деревне из дома знахарки, пришло ко мне на поклон — кто с молоком, кто с яйцами, кто с хлебом, кто с мясом. Знахарка принимала плату с вежливой улыбкой, а я работал буквально на износ. Не скажу, что это не доставляло мне удовольствия. Я сам назначал дамам время, определял свой график работы, решал, кого обслуживать в первую очередь, а кто может еще потерпеть.

     И эта идиллия могла продолжаться еще очень долго, если бы в один далеко не прекрасный день к своей невесте не наведался тот самый сынок важного человека. Сказать, что он был взбешен, увидев меня в доме своей невесты, это не сказать ничего. А когда эта дура малолетняя еще и сказала ему, что она расторгает помолвку, так как любит меня, он и вовсе рассвирепел. Мне пришлось в срочном порядке собирать свои пожитки и валить оттуда. Конечно, я мог бы остаться и принять вызов этого парня, но я прекрасно понимал, во-первых, что в кулачном бою он мне не ровня, а во-вторых, правда на его стороне. Это я увел у него невесту, а не наоборот. И если бы я ненароком убил его в честном поединке, ничего хорошего из этого бы не вышло.

     С Кристиной я познакомился в тот день, когда только пришел в город. По сути, я просто зашел в бар перевести дух, когда она подсела ко мне. И да, после всех перипетий я был в ударе...

     Мы закончили одновременно. Она шумно выдохнула сквозь стиснутые зубы, прижавшись ко мне. Я тяжело дышал, изливаясь в нее и дрожа всем телом.

     — Я люблю тебя, — повторила Кристина, отдышавшись.

     Вместо ответа я поцеловал ее и помог подняться.

     Мы вышли из подворотни и двинулись через дворы к выходу из города.

     Хорошие здесь города — они не обнесены стенами, где хочешь можно выйти незамеченным. Полиция патрулирует только центральные дороги и трассы национального значения, а маленькие дворики да не обозначенные на картах проезды через частный сектор они и вовсе игнорируют.

     Мы покинули город, когда солнце за нашими спинами только начало клониться к закату. Я повел ее, полуголую и спотыкающуюся, с перемазанным косметикой лицом и сбившейся набок прической, напрямик через поле к журчавшей вдалеке за небольшим леском речке.

     Когда мы, наконец, добрались до леса, точнее, рощицы, она совершенно ... выбилась из сил. По хорошему я должен был бы оставить ее спящей где-нибудь в городе, чтобы ее нашли полицейские и отвели домой к мужу, но мне почему-то не хотелось расставаться с ней. Скажу больше, мне было приятно ее общество, хотя в ее слова меня раздражали и пугали.

     Здесь, пожалуй, следует пояснить. Я не из тех людей, кто легко влюбляется. Для меня понятие любви сводится к довольно сложной и витиеватой электрохимической формуле, в которой участвуют с десяток гормонов с непроизносимыми названиями. Я знаю весь этот процесс, скажем так, изнутри. Я знаю, что сделать для того, чтобы женщина воспылала ко мне страстью, чтобы она боялась меня потерять, чтобы она понимала меня с полуслова, полужеста, полувзгляда. Но сам я никогда ничего подобного не испытывал. Я вообще сомневался, что способен на какие-то чувства по отношению к другому человеку, кроме страха и недоверия.

     Но сейчас, глядя на то, как она плескалась в прозрачной воде лесной речушки, как с ее волос и лица постепенно смывались остатки косметики, мне почему-то хотелось оставаться рядом с ней, слышать ее голос, даже когда она задает неудобные вопросы. Больше того, мне хотелось ответить на ее вопросы, и ответить честно, чего я никогда не делал. Рассказать ей, кто я и откуда. Поведать ей мою историю, обо всех моих скитаниях, боли и унижениях. Я хотел довериться ей, что уж совсем недопустимо.

     Она развесила свою одежду на кусте ракитника и села рядом со мной на траву. Я обнял ее плечи и прижал к себе. Солнце уже скрылось за горизонтом, и вокруг нас сгущались сумерки. Птицы пели свои прощальные оды уходящему дню, сверчки настраивали скрипки. Слабый ветерок трепал ее роскошные кудри. Она ежилась при каждом порыве и все сильнее прижималась к моей груди.

     Я снял куртку, набросил ей на плечи и поднялся.

     — Куда ты? — спросила она с испугом.

     — Надо разжечь костер, а то мы тут до утра совсем околеем

     — Рик, не уходи, — я улыбнулся ей в ответ и поцеловал в нос.

     — Я быстро...

     Собрать охапку хвороста, которой бы хватило до утра — дело нелегкое и долгое. Но не для меня. Через минуту, я уже вернулся на берег речки, сгибаясь под тяжестью огромной вязанки. Я сбросил ее на землю у подножия дерева, которое росло прямо на берегу, вытащил несколько веток потоньше и уложил шалашиком в предварительно подготовленной ямке. Через мгновение языки пламени уже весело пожирали подготовленное для них угощение. Я подкармливал их до тех пор, пока не убедился, что они утолили свой голод, и уселся на траву рядом с Кристиной. Ее ручки тут же обвились вокруг моей шеи, а головка легла на мою грудь.

     — Ты удивительный, — проговорила она тихо.

     — Почему? — не понял я.

     — Ты такой холодный и равнодушный снаружи, а внутри — добрый, чуткий и заботливый. Иногда ты меня пугаешь, но мне все равно рядом с тобой лучше, чем где бы то ни было.

     — Даже чем рядом с мужем?

     — Да... — она вдруг умолкла, а я понял, что задел струну, которую не нужно было задевать. — Он меня не любит, — заговорила она снова после продолжительной паузы. — Он никогда не любил меня. Он всегда относился ко мне, как к вещи, как к предмету мебели...

     — Зачем же ты вышла за него замуж? — спросил я, глядя на огонь.

     — У меня не было выбора, — она вздохнула. — Мы познакомились с ним, когда я еще училась в школе. Он вел себя очень галантно — встречал меня после уроков, провожал домой, кормил мороженым, дарил цветы и драгоценности, одежду и обувь... Моя семья была не очень бедной, но мы действительно не могли себе многого позволить... Он приходил к нам домой, приносил всякие деликатесы, дорогие напитки. Родители радовались, что у меня такой богатый ухажер, а я... Я не знала, радоваться мне или плакать. Знаешь, рядом с ним я всегда была напряжена, как будто ждала удара. Но он был таким обходительным, что когда я говорила маме о его жестокости, она меня ругала, называла неблагодарной... Когда мне исполнилось восемнадцать, он пришел к нам домой с огромной охапкой белых роз и маленькой коробочкой, оклеенной красным бархатом. Он попросил моей руки. Родители согласились за меня, хотя я протестовала. Я тогда проплакала всю ночь, даже хотела сбежать из дома... А утром он прислал за мной машину... Через месяц мы сыграли свадьбу — это был последний раз, когда я видела своих родителей... Вскоре после свадьбы они погибли в пожаре...

     Я продолжал смотреть на огонь, а мое воображение рисовало картины того, как богатый взрослый муж вводит вчерашнюю школьницу в спальню, как укладывает ее на постель, как она упирается и кричит, а он зажимает ей рот и входит в нее. Сначала головка, потом на треть, потом на половину. Как она извивается и плачет под ним. Как его волосатый живот трется о ее тоненькое хрупкое тельце. Как она вскрикивает, когда он разрывает последний барьер, разделяющий их. Как по ее бледным щечкам текут слезы...

     — Я тоже никогда не любила его, он был мне противен, — продолжала тем временем Кристина. — Все мои подружки, когда я жаловалась им, говорили, мол, харчами перебираешь, с жиру бесишься, живешь, как у Христа за пазухой, горя не знаешь, вот и придумываешь себе проблемы... Одна Катька меня понимала... Муж запрещал мне с ней общаться, приводить ее в наш дом. Он говорил, что она потаскуха, что ничего хорошего от нее не жди, еще чего доброго какую-нибудь болячку в дом принесет... Мы встречались в барах и кафе днем по всем правилам конспирации, пока мой муж не нанял частного детектива, чтобы тот следил за мной и докладывал ему о каждом моем шаге... В тот день я пришла поздно — у Катьки был день рождения, мы засиделись в кафе... Муж встретил меня на пороге дома и избил, да так сильно, что у меня случился выкидыш... — я вздрогнул.

     Бить женщину, да еще и в живот, это не просто низко. Это недопустимо. У женщин брюшная стенка устроена совсем не так, как у мужчин. Это мы можем смягчить удар в живот, напрягая мышцы пресса. У женщин эти мышцы расположены иначе, их роль — смягчать удары не снаружи, а изнутри. Они более мягкие и эластичные, потому что они должны растягиваться во время беременности и выдавливать плод во время родов. Если ее муж не знал этого, он должен был, по крайней мере, знать, что в любом случае женщина намного слабее мужчины. Бить слабого, значит, расписаться в собственной слабости...

     — С того дня он бил меня ежедневно — по щекам, по рукам, по ногам, по груди, по животу... — говорила она. — Доходило до того, что он бил меня в присутствии своих друзей и знакомых... Знаешь, это так унизительно, когда тебя бьют, а кто-то посторонний видит это и одобрительно цокает языком... А потом... Однажды он пришел домой пьяным и злым... я испугалась, что он опять станет меня бить, но прятаться мне было негде. Я заперлась в спальне, закрыла лицо руками и плакала, слушая, как он выбивал дверь... Я знала, что будет только хуже, что дверь не выдержит... Он ввалился в комнату вместе с охранником — огромный такой бугай... Муж повалил меня на кровать и стал срывать с меня одежду, а охранник смотрел и как будто облизывался... Вдруг муж остановился и посмотрел на него. «Хочешь ее?» Охранник кивнул. «Тогда бери», — крикнул муж, схватил меня за руки и с силой толкнул к нему...

     — Он... как вещь... передал тебя... своему охраннику? — с трудом переводя дыхание от злости, проговорил я.

     Она кивнула.

     — И что охранник?

     — Он... — она судорожно всхлипнула. — Он взял меня... Он был такой огромный... его член был наверное вдвое толще, чем у мужа... Я с мужем всегда визжала от боли, а с этим... Рик, я теряла сознание, а он приводил меня в чувство и трахал, трахал, трахал... Муж его подначивал, говорил: «Ну, как тебе кобылка?»...

     — Сволочь, — у меня непроизвольно сжались кулаки.

     Кристина плакала. От одного воспоминания об этом кошмаре по ее щечкам текли слезы.

     — Все, достаточно, — я обнял ее голову и прижал к своей груди.

     Но ее вдруг будто прорвало:

     — Он трахал меня до самого утра. Потом я трое суток не могла встать с кровати ... — промежность была разорвана в клочья... он же трахал меня на сухую, единственной смазкой была моя собственная кровь... Муж приводил ко мне врача, которому, видимо, платил сам, иначе врач бы точно заявил в полицию — такие повреждения являются явным признаком изнасилования... Когда я смогла вставать и передвигаться по комнате, он пришел ко мне ночью. На этот раз с ним были двое — его друзья... Муж заставил меня встать на четвереньки, широко разведя ноги и оттопырив попку. Он сказал, что раз в письку сейчас нельзя, они будут осваивать другую мою дырочку...

     — Молчи, я не хочу этого знать... — говорил я сквозь слезы, гладя ее по волосам.

     Она вдруг отстранилась от меня

     — Один встал позади меня, другой спереди, — казалось, она меня не слышала. Слезы на ее щеках высохли. Она смотрела мимо меня на кроваво-красную от отблесков костра воду. — Тот, что был спереди, вставил свой член мне в рот и пригрозил, что если я сделаю ему больно, он сломает мне шею. А тот, что был сзади, начал медленно входить в мой анус. И снова на сухую. Мне было так больно, что слезы сами собой полились из глаз. Задний толкал меня вперед, и я все глубже заглатывала член переднего. Скоро они оба выли от удовольствия, а я между ними выла от боли и унижения. И от страха. Потому что муж стоял надо мной с плеткой. При каждом моем неудачном движении, он бил меня по спине, отчего я выгибалась еще сильнее и еще глубже насаживалась на член заднего. К моему счастью эта пытка продолжалась недолго. Он кончили одновременно, а я чуть не задохнулась... Тогда муж швырнул меня на кровать, запретив даже переодеться или умыться, назвал меня грязной блядью, и они ушли... Утром я позвонила Катьке, хотя знала, что муж проверит мой телефон, увидит этот звонок и уж точно убьет меня, но больше я терпеть не могла... Превозмогая боль, я вылезла в окно на крышу гаража, спустилась по пожарной лесенке и побежала по дороге. Катька ждала меня в машине в квартале от нашего дома. Я захлопнула дверцу в тот момент, когда машина мужа проезжала мимо. Он чудом меня не заметил. А, может, его и не было там. В любом случае, Катька отвезла меня к себе, отмыла, дала чистую одежду, напоила чаем... Я пряталась у нее больше недели, пока однажды на ее домашний не позвонили. Она подняла трубку и тут же побледнела. Я поняла все. Я не стала дожидаться конца разговора, а в чем была выскочила из квартиры и побежала не вниз, а наверх — на чердак. По чердаку я перебежала на крышу соседнего дома, там спустилась в подъезд и стала тарабанить во все двери без разбору. На седьмом этаже мне открыли. Симпатичная девочка, она мило улыбнулась мне и пропустила в квартиру, но едва я заикнулась о том, чтобы позвонить в полицию, она изменилась в лице и сказала, что сейчас она позвонит своему брату, что, мол, он во всем разберется. Брат приехал через сорок минут. Все это время я сидела у окна и наблюдала за двором. Где-то минут через тридцать из Катькиного подъезда вышли четыре здоровенных мужика, они сели в машину и уехали. Я хотела вернуться к Катьке, узнать, как она, но девчонка меня не пустила. Она повторяла, что брат придет, во всем разберется. Когда явился этот «брат», я рассказала ему, что сбежала от мужа-тирана, пряталась у подруги, а сегодня ей позвонили, и я убежала. Я сказала ему, что видела, как из ее подъезда вышли четверо. Я умоляла его пойти, посмотреть, как она, или пустить меня, но он отказался. Он отвел меня в комнату, велел раздеться, а потом швырнул на кровать и улегся сверху. Он подмял меня под себя, и я поняла, куда я попала...

     — С тех пор ты Катьку не видела? — тихо спросил я.

     Она мотнула головой.

     — В бар ты пришла в поисках клиентов?

     Она кивнула, и слезы вновь ручьем потекли из ее глаз.

     — Все, маленькая, не плачь, — я вытирал ее слезы руками и целовал ее щеки, глаза, лоб, губы, но она не успокаивалась. — Теперь ты в безопасности. Я больше никому не позволю обидеть тебя...

     Я говорил дежурные фразы, которые сказал бы любой в подобной ситуации, но сейчас я понимал, что действительно сделаю все, чтобы она больше никогда так не плакала, что я убью любого, кто посмеет поднять на нее руку. Я также понимал, что я, во что бы то ни стало, должен найти ее мужа и отомстить ему — за ее поруганную честь, за ее израненную душу, за эти ее слезы. Он заплатит мне за все...

     — Рик... — я вдруг почувствовал, что ее дыхание выровнялось.

     Моя маленькая бедная девочка заснула прямо в моих объятиях. Такого никогда не было! Я еще никогда не радовался тому, что обнаженная женщина просто спит на моей груди. Я плотнее укутал ее в свою куртку, уложил поближе к костру, лег рядом и тоже уснул.

     Мне снился чудесный сон, будто мы с Кристиной идем ко мне домой. Перед нами раскрываются огромные внешние ворота, мои родители стоят на пороге, протягивают к нам руки и улыбаются. А Кристина выглядит просто волшебно — на ней длинное жемчужное платье свободного кроя и легкая накидка из той же ткани, ее волосы рассыпались по плечам, на лбу блистает ажурная диадема, похожая на ту, какую я когда-то видел у Королевы. Она тоже улыбается чуть застенчиво, но с достоинством. Я смотрю на нее и не могу оторвать глаз. Мы входим в главный зал. Вся родня собралась здесь. Все поздравляют меня, целуют ручку Кристины и говорят, какая она красавица и как мне повезло...

     Я проснулся от странного ощущения опасности и от необычайной тишины. Я открыл глаза. Солнце только-только показалось из-за горизонта. Кристина лежала, обняв меня и закинув на меня ножку. Я улыбнулся, высвободился из ее объятий и спустился к реке. Тихо, слишком тихо...

     И вдруг я ощутил на себе взгляд, холодный и пронзительный, будто на меня смотрела сама смерть через оптический прицел. Я невольно вздрогнул и вернулся к костру. Я знал, что это было. И я также знал, что оптический прицел ему не нужен. Если его цель расправиться со мной, он сделает это и без оружия.

     «Дай мне пару дней», — мысленно обратился я к нему. — «Ты ведь все слышал. Позволь мне отомстить за нее, а потом делай со мной, что хочешь».

     Ответа не последовало, ощущение опасности не пропало, и я по-прежнему чувствовал его взгляд, но что-то все-таки изменилось. Взгляд стал не таким холодным, ощущение опасности не таким острым, будто он действительно решил позволить мне сделать это.

     Я вздохнул и разбудил Кристину. () Пока она одевалась, пока приводила себя в порядок, я судорожно соображал, где бы я мог ее спрятать. По всему выходило, что мне следовало найти ее подругу. Если она жива, я бы мог оставить Кристину у нее, если же нет...

     К полудню мы добрались до нужного двора. Кристина показала мне подъезд, назвала этаж и квартиру, но подниматься побоялась.

     — Детка, я не могу оставить тебя во дворе, — улыбнулся я.

     — Почему это? — она посмотрела на меня с недоверием.

     — Ты же сама говорила, что окна твоих «работодателей» выходят во двор, — напомнил я.

     Она скорчила испуганную рожицу, оглянулась на стоявший перпендикулярно к интересовавшему нас подъезду дом и вошла вслед за мной.

     Мы поднялись на нужный этаж, и я остановился. Не было нужды идти дальше — я видел на темной двери белые бумажки. Квартира опечатана. Значит...

     Я позвонил в соседнюю дверь. Через несколько секунд мне открыла маленькая сухонькая старушка.

     — Здравствуйте, — поздоровался я.

     Она окинула меня подозрительным взглядом, потом посмотрела на Кристину, которая тоже ей приветственно кивнула, и вдруг посторонилась, приглашая нас в квартиру.

     Я пропустил вперед Кристину, затем вошел сам. Старушка закрыла дверь и снова подозрительно посмотрела на нас.

     — Я помню тебя, деточка, — проговорила она, обращаясь к Кристине. — Ты Катина подружка, так? Я помню, как ты к ней в гости бегала, еще когда вы в школу ходили. И родителей твоих помню, как они с Катькиными опекунами на лестнице ругались, мол, Катька ваша шалава, нашу девочку портит... Только неправда ... все это! Не была Катька шалавой, упокой Господи ее душу, — старушка перекрестилась. — Хорошая была девочка. Жалко ее...

     — Простите, как вас зовут? — спросил я, видя, что Кристина сейчас расплачется.

     — Антонина Михайловна, — кокетливо улыбнулась старушка.

     — Антонина Михайловна, — я взял ее под локоток и отвел чуть в сторонку, — можно Кристина пока поживет у вас? Видите ли, я хочу найти тех, кто сделал такое с Катей. Если Кристина будет со мной, она окажется в большой опасности...

     — Конечно, молодой человек, о чем разговор! — улыбнулась Антонина Михайловна так, как могут улыбаться только старушки. — Пусть Кристиночка живет здесь, сколько потребуется...

     Я запустил руку в карман куртки:

     — А это вам за беспокойство, — я протянул ей несколько десятитысячных купюр.

     Ее глаза округлились.

     — И не вздумайте отказываться. Я прекрасно понимаю, что у вас пенсия небольшая, вдвоем вы на нее долго не протянете...

     — Не обижайте меня, молодой человек, — она насупилась. — Я всю войну прошла...

     — Я не сомневаюсь, Антонина Михайловна, что вы можете по старой памяти питаться одной корочкой хлеба, но, видите ли, Кристина... беременна...

     — А, ну раз такое дело! — старушка всплеснула руками и спрятала деньги в карман халата.

     Я подмигнул Кристине, пока Антонина Михайловна, со свойственной старикам суетливостью, предлагала ей тапочки и провожала в ванную. Девушка смотрела на меня со слезами на глазах. Я улыбнулся ей, когда дверь ванной за ее спиной закрылась, и тихо вышел в подъезд.

     Определить местонахождение «нехорошей» квартиры, где моей девочке вместо помощи обеспечили сексуальное рабство, было несложно. Кристина говорила, что она находилась на седьмом этаже, и что из нее хорошо просматривался подъезд Кати. Во двор выходят окна всего двух квартир. Обзор той, что ближе к стене, загораживают балконы. Вряд ли оттуда все так хорошо видно, как из квартиры напротив.

     Я вошел в подъезд, поднялся на седьмой этаж и позвонил в дверь предполагаемой квартиры. Послышались шаги, потом провернулся ключ в замке, еще раз. Дверь распахнулась. На пороге стояла симпатичная девчонка с уже пожелтевшим кровоподтеком под глазом. Видимо, именно она сопровождала Кристину в ее походе в бар.

     Ну, зачем их бить? Неужели нельзя без рукоприкладства доказать, что ты хозяин?

     — Добрый день, — поздоровался я.

     Она улыбнулась, продемонстрировав нездоровые зубы, и посторонилась. Я вошел, огляделся. Она была одна.

     Пока она закрывала за мной дверь, я прошел в кухню. Из окна действительно было очень хорошо видно вход в подъезд, где я только что оставил Кристину.

     — С чего начнем? — спросила девица, обдавая меня запахом перегара.

     — С того, что ты позвонишь брату. Или кто он там тебе? У меня к нему разговор.

     — Ты от кого? — она посмотрела на меня с недоверием.

     — Неважно, — ответил я. — Звони, иначе я тебе всю морду сделаю такой же, как твой синяк.

     Она аж присела от испуга. Я ж говорю, бить совсем необязательно...

     «Брат» прибыл уже через пятнадцать минут. Это был угрожающего вида амбал на две головы выше меня ростом и раза в два шире меня в плечах. Мой же вид вызвал у него презрительную усмешку.

     — Чего ты хочешь? — спросил он, перекатывая языком спичку из одного уголка рта в другой.

     — Чтобы ты и твоя гвардия забыли девушку по имени Кристина, которая пришла к тебе просить помощи, а ты ее взамен сделал проституткой, — улыбнулся я.

     — Что мне с этого будет?

     — Я оставлю тебя в живых, — еще шире улыбнулся я.

     Он удивленно приподнял брови:

     — Вот как?

     Я кивнул.

     — В таком случае, она останется нашей, — проговорил он со смехом.

     Девчонка с фингалом тоже нервно рассмеялась.

     Здоровяк двинулся на меня. Я выглянул из-за его спины и обратился к девушке:

     — Милая, будь так любезна, выйди в комнату. Девушкам на такое лучше не смотреть.

     Она кивнула и тут же скрылась в коридоре.

     Тем временем он замахнулся. Я увернулся, и его удар пришелся по столу, который тут же рассыпался в щепки.

     — Мощно, — усмехнулся я и с разворота залепил ему ногой по коленке.

     Он взвыл и присел. Следующий мой удар пришелся в корпус. Он не успел поставить блок и согнулся пополам. Затем я с силой ударил его в челюсть левой и завершил атаку сокрушительным ударом правого локтя по затылку. Он обмяк и растянулся на полу кухни.

     Я переступил через него, подошел к раковине и промыл под краном окровавленные костяшки. А затем набрал полную салатницу воды и вылил ему на голову. Он встрепенулся, как мокрый воробей и поднял на меня полный ярости глаза. Я нагнулся над ним и занес правый кулак для удара:

     — Повторяю свои требования: ты и твои бойцы навсегда забываете о том, что девушка по имени Кристина когда-либо работала на вас. В противном случае я вот этим самым кулаком размозжу твою голову, а мозги размажу по полу. Итак, твое решение?

     Он приподнялся на руках, но снова был вынужден лечь на пол. Кажется, я таки повредил ему позвонок.

     — Ладно, пусть считает, что она выплатила свой долг сполна, — хрипло проговорил он.

     — Вот и ладненько, — я опустил руку и вышел в прихожую. — Да, и еще одно, — я приподнял лицо девчонки, которая как раз выскочила из комнаты, чтобы открыть мне дверь, за подбородок и посмотрел в ее большие серые глаза, — перестань бить своих девочек. Во-первых, товарный вид портишь, а во-вторых, показываешь всем, что ты слабак. Сильный человек не станет бить тех, кто слабее его или зависит от него.

     Я прижался губами к губам ошарашенной девчонки, щелкнул пальцами и вышел из квартиры.

     Итак, минус один.

     Боюсь, с ее муженьком я так легко не смогу договориться...

     Я направился в коттеджный поселок. Кристина говорила, что они жили в частном доме. «Богатенький Буратино» не станет селиться в полуразвалившейся халупе в частном секторе, значит, его дом должен быть здесь. А как я его найду? Ну, там наверняка должна быть охрана поселка, у них и спрошу, где находится его дом. Как он выглядит, как его зовут, я не знаю, зато я знаю Кристину. Опишу им ее, скажу, что у меня есть информация о ней и что передам я эту информацию только лично ее мужу.

     В общем, все произошло именно так, как я и предполагал. Меня проводили к его дому, а его охранники — среди них был и здоровенный бугай, вероятно, тот самый, который порвал ее — провели меня в его кабинет.

     Здесь царил полумрак. Хозяин дома в длинном шелковом халате сидел за большим столом, застеленным зеленым сукном, и пил коньяк из низкого широкого бокала. Бугай остался стоять у двери. Видимо, он был личным охранником хозяина.

     — Добрый вечер, — чуть поклонился я, вдруг вспомнив свои аристократические манеры.

     — С кем имею честь? — голос у него был грубый и неприятный. Он действительно выдавал человека вспыльчивого и неудержимого в своей ярости. Я невольно вспомнил своего отца. Если бы я не дал ему отпор в свои десять лет, вероятно, для меня бы все закончилось так же плачевно, как и для Кристины.

     — Мое имя Ришар Клиши, — ответил я с достоинством и подумал, что мое иностранное имя может гарантировать, что меня, по крайней мере, не убьют. Сразу...

     Его брови чуть дрогнули, или просто так дернулся свет от камина, но от этого движения мне стало не по себе.

     — Вы сказали, что у вас есть информация о моей жене, — проговорил он сухо. — Где она?

     — Простите, я не знаю, где она находится в данный момент... — начал я.

     — Так какого черта ты сюда приперся, щенок?! — внезапно разъярился он и бросил свой бокал в меня. Я успел увернуться, и он, жалобно звякнув, разбился на мелкие осколки, ударившись в стену.

     — Я не знаю, где она находится сейчас, — повторил я, шагая к нему, — но я знаю кое-что, что поможет вам больше никогда ее не увидеть.

     Он прищурился и сел на свое место, а затем указал на стул у ближней ко мне стороны стола:

     — Выкладывай, — позволил ... 

     он и достал из стола еще два бокала.

     Дверь тихо скрипнула. Я догадался, что охранник вышел.

     — В общем, она работала в борделе... — проговорил я, кивком головы поблагодарив его за коньяк.

     — Там ей самое место, — буркнул он. — А сейчас что?

     — Говорят, она сбежала с одним из клиентов...

     — Это на нее похоже, — он ухмыльнулся.

     — В общем, они хотят пожениться...

     Его глаза вдруг в буквальном смысле налились кровью. Он стукнул кулаком по столу:

     — Я никогда не дам ей развод, — громыхнул он.

     — Я на это и не рассчитывал, — улыбнулся я, заканчивая сплетать заклинание адской боли. — Кстати, что вы знаете о боли?

     Он снова с недоверием прищурился на меня.

     — Боль, знаете ли, это такая штука, которую далеко не все могут вынести, — продолжал я. — Зато причинить боль очень просто. А вы знаете, что у женщин болевой порог снижен? В смысле, женщины получают болевой шок при гораздо более сильной боли, чем мужчины...

     — Зачем ты мне это рассказываешь? — спросил он, внимательно наблюдая за мной.

     — А затем, чтобы ты понял, почему Кристина до сих пор жива, а ты скоро сдохнешь, — ответил я и одним движением положил сетку заклинания на его руку.

     Он ту же взвыл, как раненый буйвол.

     Дверь распахнулась, и в кабинет вбежал здоровяк-охранник. Он попытался ударить меня с разбегу, но я успел вскочить, наклониться и с разворота ударить его в живот обеими руками. Он отлетел к стене, шмякнулся спиной о дверной косяк и затих.

     — Мальчишка, — шипел, синея ее муж, — она мелкая блядь... это в ее крови... она будет тебе изменять... со всеми... ай, как больно!

     Его пальцы скручивались и ломались с приятным хрустом, то же происходило с его кистями, плечами, грудной клеткой, ногами, позвоночником. Он выл и корчился от боли, его лицо выражало крайнее мучение, а я смотрел и не мог отвести глаз. Эта картина меня несказанно радовала.

     Наконец, он затих, его голова тяжело упала на грудь, держась на одних мышцах и сухожилиях, а изо рта хлынула кровь.

     Я встал, щелкнул пальцами, приказав двери закрыться, и подошел к охраннику. Он был жив, но без сознания. Я порылся по карманам куртки и достал охотничий нож, который я когда-то отнял у одного охотника в Норвегии. Прекрасное оружие — удобная рукоять, широкое лезвие, кровосток. Оно предназначено специально для того, чтобы разделывать туши, отрезать от них куски мяса. Великолепно.

     Я расстегнул его ширинку, не без труда стянул с него брюки и трусы. Мда, член у него и, правда, гигантский. Я вспомнил, как узко у Кристины внутри, даже несмотря на издевательства мужа и работу проститутки, и представил, какую боль она испытывала, когда это чудовище вгрызалось в нее, да еще и на сухую! От этого моя решимость только окрепла. Я взял его у основания, приподнял, подвел нож под мошонку и одним движением срезал все это богатство. Он взвизгнул и открыл глаза. Я закрыл ему рот его же яйцами, наблюдая, как алая кровь вытекала из него на дорогой пушистый ковер. Когда он перестал дергаться, я отпустил его и медленно вышел из кабинета.

     Коридор был пуст, но справа от меня, видимо, у лестницы слышались голоса. Поэтому я пошел налево. В конце коридора виднелось небольшое окно почти под самым потолком. Оно было слишком узким для широкоплечих охранников ее мужа и находилось слишком высоко для невысокой Кристины. Зато мне в самый раз. Но прежде чем идти к окну, я решил заглянуть в спальню. Разумеется, такие, как он, вряд ли хранят наличку дома под матрасом, зато кое-какие ценности в доме должны быть.

     Я вошел в комнату, освещенную лунным светом, и прошел прямиком к туалетному столику.

     — Оставь, — раздался над самым моим ухом голос, от которого я чуть не подпрыгнул.

     — Ты... — бледнея, проговорил я.

     — Я, — подтвердил он. — Оставь, это теперь принадлежит ей. Она его единственная наследница.

     — Ты проследишь, чтобы она получила все?

     — Обещаю, — я вздохнул с облегчением. Если он обещает, это равносильно клятве на крови.

     — Тогда я пойду?

     — Поздно. Я дал тебе время, чтобы ты поквитался с ним...

     — А как же те двое, которые... ? — у меня на глазах выступили слезы.

     — О них уже позаботились... по другому делу.

     — Ты... убьешь меня? — я облизнул вдруг пересохшие губы.

     — Мне приказано доставить тебя живым. Королевский Суд будет решать твою судьбу.

     Зачем тянуть? Как будто я не знаю, какое решение примет суд...

     Я сложил руки за спиной:

     — Тогда идем?

     Я ощутил его ладонь на своем плече, и мир вокруг померк...