В создании эскизов задника сцены к предстоящему балету у Большакова проблем не было.

     Солдат пошёл в гарнизонную библиотеку, где, на правах читателя, попросил у библиотекарши Калининой подшивку журнала «Огонёк».

     Елена Павловна принесла, что он просил, и помогла найти статью о премьере «Лебединого озера» в Большом театре. К статье была приложена фотография сцены с фигурками балерин на фоне лесного озера.

     Снимок был достаточно хорошего качества (всё-таки «Огонёк»), чёрно-белого исполнения. Для Большакова не составило труда представить его в нужном цвете, а «Петровичу» возможность просунуть руку под край юбки и погладить гладкую ножку капитанши в районе близкой к промежности.

     — Прекрати! — испуганно одернулась библиотекарша и торопливо отошла в сторону.

     Она уже чувствовала наполнения животика и не сердилась на озорство биологического отца будущего ребёнка. Потому дала зарок: «Больше — ни-ни!»

     Лёгкая шалость «Петровича» пробудило скучающее «Я».

     — Посоветуй капитанше в своей новелле (которую она никак не допишет), вставить больше намёков на откровенные сцены, — посоветовала третья ипостась, — но не уточнять подробности грехопадения. Текст должен растопить любопытство, не более. Подробности сочинительница женского романа должна будет выспрашивать у тебя, Борис Николаевич (давненько Большакова так не называли), и тем приблизится к границе порока...

     — Неплохо бы иметь на этот случай какой-нибудь форс-мажор, — сказал «Борис». Женщины в сложных обстоятельствах теряются. А тут ты, с крепким плечом и намёками, что к ней не равнодушен.

     — И, что не прочь её шпокнуть, — прибавил «Петрович».

     — «Петрович», твои казарменные штучки сейчас не уместны! — шуганул вторую ипостась «Борис».

     — «Борис» прав, — сказал «Я». — Ниночка достаточно амбициозная светская дама, уверенная в себе и не позволит по отношению к личной особе резких поползновений...

     — Но, как большинство красивых женщин, ей будет льстить, что своей внешностью не оставляет мужчин равнодушными, — продолжил мысль третьей ипостаси «Борис».

     — Советуете говорить недомолвками? — спросил Большаков

     — Где-то так... — подтвердили первая и третья ипостаси.

     — Недомолвка — это недостаток смелости! — внёс свою лепту «Петрович». — А женщины любят смелых мужчин. Прямых и смелых. Таких, чтобы их можно было читать, как открытую книгу!..

     Все оторопели от этого спича.

     — Чё так на меня уставились? Я тоже кое-что запоминаю...

     — Молодца! — похвалил вторую ипостась «Борис», и уже к Большакову: — В общем, дерзай Боря! Но палку не перегибай, напирай постепенно...

     Тут «Петрович» ну, никак не мог промолчать: — Как будто целку ломаешь!..

     — Горбатого могила исправит, — буркнул в сторону «Петровича» Большаков, но в принципе не возражал.

     Объект его желания того стоил...

     ...

     Большаков взялся за перенос задуманной композиции с эскиза на полотно с большим энтузиазмом. Через несколько дней контуры будущего задника были готовы.

     Слева и справа от зеркала озера, он расположил силуэта больших деревьев и густой подлесок. Само озеро поместил в центре. За дальней кромкой водной глади виднелся, растворяющийся в сценическом пространстве, лес. Сквозь ветви могучих дубов проглядывала круглая луна, от которой на поверхности озера должна была лечь мелкая рябь лунной дорожки.

     После создания рисунка, на всём полотне работа застопорилась.

     Бестужева, которая в перерывах между занятий с юными балеринами ежедневно, на несколько минут, заглядывала в спортивный зал, не сразу заметила эту перемену в настроении художника.

     Сегодняшний контроль показал, что он сидит на табурете не первый час, и, в буквальном смысле выражения «считать ворон» в кусочке голубого неба, что виднелся в высоком окне спортивного зала. И был занят этим «делом» столь серьёзно, что не прервал его, даже когда Бестужева появилась у него за спиной.

     — Чём проблема? — спросила она строго, обдав солдата приятной смесью ароматов французских духов и запаха молодого тёплого пота (видимо только что усиленно тренировалась в танцевальном классе).

     Большаков встал, повернулся и оказался лицом к лицу с командиршей.

     Первое, что ему бросилось в глаза, это крохотная капелька влаги на верхней, слегка подрагивающей губе. Нины Георгиевны.

     — Что ждём? От чего сидим? — хмурилась подполковниша.

     Эта, несерьёзная сердитость уверенной в себе женщины, подтолкнула Большакова мыслить ясно и логично. Он решил, что настал момент приоткрыться.

     Для начала, юноша принял вид мыслителя со скорбным лицом.

     Такие лица встречаются на церковных иконах в деревенских храмах по всей России — глубокая печаль на благородный лик.

     У Нины Георгиевны даже перехватило дыхание, при виде столь огорчённого образа, знакомого каждому русскому христианину. Страдалец, да и только! Не хватает лишь ореола над головой и сопровождение жалостливой капеллы из добропорядочных прихожанок...

     Бестужева зажмурила глаза, а когда открыла вновь, убедилась что перед ней стоит, не кто иной, как разгильдяй из разгильдяев — рядовой Большаков.

     — Так, в чём дело? — повторила Нина Георгиевна суть вопроса. — Творческая депрессия? Тоска по родине?..

     Женщина была ужасно сердита, стояла перед сердешным горемыкой, уперев руки в осиную талию.

     — Одиноко мне, — слабым голосом патрона произнёс «Борис». — Понимаете, Нина Георгиевна, я в этом зале, как в бункере. Четыре стены и — полное одиночество. Даже поговорить не с кем...

     Слова звучали обречённым тоном человека, ожидающего сочувствия.

     Бестужева, тут же, прониклась сложностью момента.

     Могла рухнуть создаваемая ею мечта. И требовались срочные контрмеры!

     — Что вы предлагаете? — спросила она более мягким тоном. — Подселить в спортзал, кого-нибудь из ваших сослуживцев?

     Боре нестерпимо захотелось коснуться языком прозрачной капельки, что до сих пор поблёскивала на верхней губе сердитой красатулички.

     Видимо, это желание как-то отразилось на лице солдата, ибо — жена Полякова сделала упреждающий шаг назад: «Излишняя осторожность не помешает, — решила она, и тут же подумала: — А бывает осторожность излишней?»

     — Я вас внимательно слушаю.

     — Никого подселять не надо, — сказал Большаков поникшим голосом. — Мне бы час, другой пообщаться с теми, кто близок к теме, ради которой я тут замурован.

     — Имеете в виду художников? Увы, таковых в моём распоряжении нет.

     — Среди балерин...

     — Что? — надо было видеть, как изменилось до этого почти участливое лицо Бестужевой. Губы сжались, чёрные крылья бровей тревожно вскинулись, в глубине тёмных глаз полыхнуло пламя немедленного возмездия. — Посмотреть на девочек захотелось?!

     Большаков расправил поникшие плечи, (вблизи они, вдруг, показались Нине Георгиевне очень широкими), перешёл на твёрдый голос:

     — Довольно безответственное заявление, Нина Георгиевна, если не сказать — оскорбительное, по отношению ко мне, как к художнику и коллеге, работающему с Вами над общим проектом!

     Он резко повернулся и пошёл в сторону уложенных друг на друга гимнастических матов. Упал на них спиною, сунул под затылок сомкнутые в «замок» кисти рук и уставился на окрашенный белой эмалью потолок спортзала.

     Возникала опасная минута раскола.

     Каждая из сторон могла пойти va banque (ва-банк), накалить атмосферу возникающего «конфликта» и отказаться от уговора сотрудничать.

     Ни Бестужевой (всё начинать заново), ни Большакову (по известным читателю причинам), столь внезапный разрыв не был нужен.

     Весы взаимной зависимости, медленно раскачиваясь, «раздумывали» чью сторону прижать...

     Заинтересованность Бестужевой по не нагнетанию распрей, казалась очевидней. Ей, позарез, нужен был этот надувшийся, как большой ребёнок, солдат. Точнее, не он сам, а его умение работать с красками.

     Конечно, через мужа и, каких-то там командиров, можно было бы применить ...

  строгости, заставить упрямца подчиняться (в Армии: «приказ начальника — закон для подчинённого»), но конечный результат от этого, всё равно, проигрывал.

     Как человек искусства, Нина Георгиевна знала, что нельзя добиться творческого успеха путём насилия. Проще, найти другого исполнителя.

     Однако, сроки репетиции в условиях готовой декорации приближались и хлопотать о новом художнике, не было времени. Женщина, вынужденно, искала компромисс.

     Подавив амбицию, она подошла к возлежащему на спине солдату, и сказал очень спокойным голосом:

     — Вот уж не думала вас оскорблять, Борис Петрович (надо же, оказывается она его имя и отчество знала!), давайте разумно обсудим возникшую ситуацию...

     — А я не думал, что вы «на девочек посмотреть» придумаете... — произнёс Большаков, оставаясь лежать, но повернувшись боком в её сторону.

     Теперь он видел Бестужеву рядом и снизу вверх.

     Обтянутый гимнастическим трико изгиб бедра. Бугорок лобка... Едва приметная складочка ткани в районе промежности... Плоский живот с полоской неприкрытого тела... Вершины грудей, теснящие упругим рельефом податливую маячку...

     — Да, я люблю видеть красивое тело — говорил Большаков «на автомате», пожирая глазами пикантные детали женской фигуры. — Как ваше, например. Люблю организованное движение танца. Но, не как соглядатай, а как театрал, понимающий гармонию изящного искусства...

     «Боже, что я плету! Причём тут «гармония изящного искусства, когда у меня уже стоит...»

     Он сел, опершись руками на колени и глядя в досчатый пол, потому что в другой позе проявление активности проснувшегося «Малыша», стало бы заметно.

     Но то, что оказалось напротив его глаз, продолжало заводить.

     На расстоянии полувытянутой руки, находились стройные икры профессиональной танцовщицы!..

     «Стоит протянуть к ним ладонь, а головой толкнуть в живот и, её тёплое желанное тело будет лежать на матах, а я — сверху! Оттягиваю резинку трико и толкаю «Малыша» в пещерку между этих прекрасных ножек... Даже усилие прикладывать не надо... При падении, ножки сами раздвинутся... Когда ещё такой случай представится?...»

     «Эй, не дуркуй! — остановил фантазии Большакова разумник «Борис». — Насилие не наш метод. «Руки прочь от Анжелы Дэвис! «»

     «А если ей понравится?» — предположил «Петрович».

     «Ты можешь всё испортить, патрон!» — скорбным голосом предупредил «Я».

     — ... Всего-то, просил, — продолжил, прерванную секундным соблазном фразу, Большаков, — дать мне возможность, на какое-то время, прервать малярную рутину, находиться в уголке танцевального класса, делать наброски... Вы видели картины Эдгара Дега о балете?

     — Не люблю работы этого импрессиониста, — сказал Нина Георгиевна, не подозревая, насколько близка была её супружеское достояние к вторжению чужого члена. — В них нет женского изящества, только многоцветие. Да встаньте, же, в конце концов! Нечего рассматривать мои пуанты и лодыжки.

     Большаков вскочил на ноги так стремительно, что Нина Георгиевна вынуждена была немного отступить.

     — Да? — вскричал Бестужев. — А портрет балерины Карсавиной в рисунке Валентина Серова! Или — пастель Косорукова солистки Большого театра Екатерины Максимовой в «Икаре»! В них нет, так называемого, «многоцветия». Одна монохромная графика. Но, какая скрытая динамика! Impression отдыхает... Вы же были знакомы с Максимовой?

     — Была... — Бестужева со стороны вдруг заметила выпирание из солдатского галифе внушительное «хозяйство», и быстро перевела внимание выше, на раскрасневшееся лицо оппонента.

     «Действительно, там у него что-то впечатляющее», — подумала она мельком, и, не сдаваясь, двинула в словесную атаку очередной аргумент:

     — Ваша фамилия, товарищ рядовой, не Серов и не Косоруков...

     Большаков не стал отводить глаза и спокойно принял распахнутый и, несомненно, удивлённый взгляд, немного растерянной женщины. Теперь он был рад, что балерина заметила его возбуждение.

     «Брависсимо! — шепнул в его голове «Я», — Пусть знает, что ты её хочешь!»

     «Грубая провокация, — констатировал в черепушке «Борис».

     «Петрович» молчал. И, возможно, мысленно, онанировал...

     — Совершенно верно! — сказал Большаков. — Я не Серов, и не Косоруков. Даже... — здесь Боря постарался проявить иронию, — не Эдгар Дега. Но фамилия «Большаков» звучит тоже неплохо, и у меня есть время это доказать!

     Оба, как бы «сверлили» друг друга.

     Никто не хотел оказаться слабым и потому принимал условия словесного поединка в полной готовности добиться победы.

     Но весы зависимости уже давили на хрупкие плечи Нины Георгиевны.

     «Как руки мужчины, заставляющие стать на колени и сделать минет... « — пришло ей в голову нелепое сравнение, и она решила, что надо это запомнить, использовать в будущей книге...

     Минет, ни минет, а приходилось идти на уступки.

     — Хорошо, — сказала Бестужева с выдохом. — Допустим, что я позволяю вам, какое-то время, присутствовать на занятиях и делать наброски учениц...

     — И вас.

     — И меня...

     — Это было бы здорово!..

     — ... но с условием — не мешать репетиции и, не злоупотреблять рабочим временем.

     — Что, вы! Я и ночью могу заниматься оформлением сцены. Основные контуры рисунка с эскиза на полотно задника уже перенесены, остаются малярные работа с элементами цветовых растяжек и лессировок. Всё будет сделано в лучшем виде и в срок. Обещаю! Можете, для контроля, приходить сюда в любом часу ночи... Убедитесь, что рядовой Борис Николаевич Большаков не болтун... И чайком побалуемся...

     «Скажи её, что угостишь вафлей, — подсказал «Петрович», — посмотрим, как отреагирует».

     «Она может и не знать пошлого значения этого слова», — заметил «Борис».

     «Всё равно, интересно».

     — Вы любите чай с вафлями? — немного волнуясь, спросил Большаков.

     — Люблю, — с некоторой паузой ответила Бестужева.

     — Вот и отлично, будет желание — угощу...

     О втором значении слова «вафля» Нина Георгиевна прекрасно знала...

     ...

     «Петрович» ликовал:

     «Какая сговорчивая девочка!»

     Большаков велел ему не мешать, взял альбом, карандаш с мягким стержнем, разработанный ластик и пошёл из спортзала на второй этаж вслед за, дождавшейся его, Бестужевой.

     «Так бы и шёл за этими ножками и попой!» — радовался Боря возможности лицезреть приятное. Но, засмотревшись на ритмичное движение идеальных ягодиц, споткнулся, рассыпал художественные принадлежности, и, от такой неловкости, искренне сконфузился.

     Не останавливаясь, Нина Георгиевна оглянулась.

     Большаков готов был поклясться, что мадам одобряюще улыбнулась.

     «А ведь она специально ждала, пока я захвачу, нужное для зарисовок, что бы вот так покрасоваться, — решил солдат, собирая рассыпанные вещи. — Играет, точно кошка с мышкой... Ну-ну, посмотрим, кто у нас будет кошкой, а кто мышкой!...»

     В танцевальный класс по размерам был большим, не меньше холла.

     Большаков вошёл в него не без робости.

     Здесь он увидел молоденьких девушек-подростков, которые, воспользовавшись передышкой, возникшей из-за отсутствия педагога, стояли группками и общались птичьим щебетанием.

     Количество юных Лолит, из-за отражения в огромном, на всю стену, зеркале, удваивалось. Оно казалось значительно больше, чем на самом деле.

     Балерины были во всём одинаковом: в тёмных трико и коротких юбочках из газовой полупрозрачной ткани; на, необременённых излишними мышцами ножках — вязаные гольфы, лёгкие светлого цвета тапочки-чешки.

     Чуткое к лёгким фантазиям сердце юноши, при виде количества будущих невест, начало биться чаще, чем при выполнении кросса или марш-броска в составе ротных учений.

     Появление Бестужевой в сопровождении Большакова, внесло в группки учениц заметное оживление. По классу пронёсся лёгкий шепоток, взгляды «близняшек» повернулись к нежданному гостю. Не научившиеся лицемерить личики, с нескрываемым любопытством, изучали высокого ...   симпатичного солдата.

     Нина Георгиевна похлопала в ладоши:

     — Внимание! С сегодняшнего дня на наших занятиях будет... иногда... присутствовать художник сцены — Борис Николаевич Большаков... Ему нужны, необходимые для спектакля, зарисовки. Прошу! — Бестужева движением руки указала Большакову на стул, что стоял у входа.

     Усилив голос, балетмейстерша обратилась к ученицам: — Никому, не отвлекаться! Продолжаем занятие. Встали к станку...

     Девчушки быстро рассредоточились вдоль перил танцевального станка.

     — С позиции номер три... делаем растяжки. Начали! И — раз... И — два...

     Большаков, перенёс предложенный стул поближе к окну и, устроившись на нём поудобнее, раскрыл альбом для рисования...

     ...

     После разминочных упражнений, юные балерины приступили к танцевальным па.

     Сначала, каждая сама по себе, в одиночку. Затем разучивали танец в паре, что у большинства получалось ещё не очень слажено.

     Однако были уже и такие, что очень прилично выполняли и па-де-па, и прыжок с одной ноги на другую с лёгким проскальзыванием вперёд.

     «Па-де-баск» — вспомнил этот элемент бального танца Большаков...

     Бестужева уделяла особенное внимание таким продвинутым девочкам. Показывала нужный поворот голову, верное движение бедра, рук, изгиб кисти, правильное расположение пальцев:

     — Не расслабляемся, девочки, не расслабляемся! И — улыбочку, улыбочку!..

     Сама выходила в центр класса, показывала, как это надо выполнять. Заставляла повторить её движения, и тем, у кого получалось, одобрительно кивала: — Молодец, солнышко! Давайте-ка, повторим ещё разок...

     Большаков уже понял, что именно эти, подающие надежды звёздочки — кандидатки на участие в «Лебедином озере».

     На удивление самого художника его работа спорилась.

     Быстрыми линиями он переносил показательные сцены мастер-класса на листы альбома, получал удовольствие от удачного движения карандаша и ничуть не огорчался редким неудачам. Творческому процессу способствовали: и обстановка, и трепетное вдохновение моделей...

     ...

     Когда занятия заканчивались балеринки окружили Большакова, рассматривали наброски, делились мнениями. Искренне радовались, узнавая себя и также без затей недоумевали, наткнувшись на что-то перечёркнутое, или полустёртое ластиком.

     — Зачем вы так? Ведь почти получилось...

     Большаков пожимал плечами:

     — Почти, не считается...

     Посмотрела наброски и Бестужева. Перелистала страницы альбома, сказала: «Не так уж пессимистично...», отпустила учениц по домам и пошла к хореографическому станку.

     Держась одной рукой за поручни, выполнила в каждую сторону по несколько несложных растяжек. Затем, положив стопу на перила, усложнила это упражнение.

     Достаточно размявшись, встала несколько раз на цыпочки. И, вдруг, — застыла в вертикальном шпагате, захлестнув поднятую ногу за голову!

     В этой изумительной позе, она находилась более минуты, давая возможность мышечной памяти запомнить каждую точку равновесия, так необходимого танцовщице для умения продолжительное время устойчиво стоять на одной ноге.

     «Гляди, как эта мамочка для тебя так старается» — сообщил Большакову «Петрович».

     «Обычная тренировка классной балерины» — возразил «Борис».

     Мнение «Петровича» Большакову было приятнее.

     Вдохновленный мёдом тщеславия, он быстрым движением карандаша перенёс исполняемый Бестужевой en aplomb на лист альбома. Получился самый удачный набросок сегодняшнего дня.

     После вертикального шпагата Бестужева сделала короткий flik (движение стопой по полу к опорной ноге), повернулась лицом к зеркалу и стала выполнять упражнения для рук — от плавных движений до иллюзии волны. В «Лебедином озере» такая пластика была особенно необходима.

     «Красотка! Спасу нет, как хочется ей засадить!... « — шептал Большакову «Петрович».

     «Всему своё время засадим!... « — потирал ладони «Я».

     «Не мешайте видеть красоту!» — шикал на «коллег» впечатлительный «Борис».

     Большаков, отложив альбом и карандаш, любовался танцовщицей, и почти не слушал мнения ипостасей, рассуждающих варианты, как скоро женщина, что красуется перед ним, согласится изменить мужу...

     ...

     Помнила о присутствии солдата и Бестужева.

     Какой-то чертёнок вселился в её сознание после стычки в спортзале.

     Потерпев поражение, её хотелось реванша. Любого. Хотя бы, позлить упрямого болвана недоступной красотой совершенного тела!

     В балетном училище они часто проделывали это с, так называемыми, «меценатами». Было смешно смотреть на эти облизывающиеся рожи, истекающие слюной плохо скрываемой похоти.

     Зная, как она хороша в определённых позициях, Нина Георгиевна, с наслаждением дрючила нервы солдатика, получая удовольствие от представления, насколько она сейчас выглядит желаннее и лучше Ленки Калининой.

     «Стоп! Причём тут Калинина?» — спросила она себя. И тут же нашла ответ: « А, притом!...»

     Стараясь не высказывать своего любопытства на реакцию солдата, Бестужева выполнила у станка самые эффектные позы, и через зеркало с лукавым прищуром следила за Большаковым, уверенная, что тот непременно, себя выдаст.

     И тот попался!

     Прикрыл альбомом кисть правой руки в районе паха...

     «И мысли у неё были о нём нелицеприятные», — придумала Бестужева фразу, сделала несколько фуэте, вздрогнула, как от выстрела, и плавно опустилась на пол в позе умирающего лебедя, волнами рук, словно трепетным крылом, прикрыла поникшее тело, и замерла в ожидании аплодисментов...

     Большаков чувствовал себя в присутствии настоящего чуда.

     «Закрой рот, муха залетит» — посоветовал «Петрович».

     «Люди за такую сцену идут в театр, деньги платят. А тут всё рядом и вживую... « — восхищался «Борис».

     «Пусть насмотрится, и вся ночь гоняет в кулаке свой елдак... « — продолжая пребывать «умершей», подумала «умирающая» прима.

     Но сконфузившись, от не свойственной ей пошлости, добавила к жаргону московских подворотен, толику справедливости: «Но рисует, шельмец, действительно, неплохо...»

     ...

     В череде репетиций ученицы Нины Георгиевны привыкли к присутствию Большакова, как к действию само собой разумеющемуся.

     Бестужева заметила, что и сама стала относиться к художнику благосклонней. Работы по росписи задника шли без остановок. Занятиям он не мешал.

     Напротив, в присутствии этого парня, девушки-подростки стали иными.

     Ревнивый глаз Нины Георгиевны отметил, что каждая из них старалась выкладываться, выполнять упражнения с большим упорством, желая быть самой-самой.

     Вспоминая себя в их возрасте, она знала, что в юных балеринах просыпается огонёк симпатии (если даже не влюблённость), к первому неравнодушному зрителю их будущего выступления. К тому же, то был не просто зритель, а — молодой красивый художник!

     И вот здесь Нина Георгиевна следила особенно строго. Не приведи, Господи, если к кому-нибудь из учениц солдат проявит низменные поползновения!

     Чтобы она не делала, как бы ни была занята девочками, персона рисовальщика не исчезала из зоны её пристального внимания.

     Постепенно Бестужева успокоилась и в этом стрёме.

     Солдат одинаково вежливо общался со всеми щебетуньями, не выделяя из их стайки кого-либо особенно. А вот её, Нину Георгиевну, несомненно, держал на прицеле. «Открытие» для молодой амбициозной женщины, должно быть, вроде бы, приятным, но только не для Бестужевой.

     Убедившись, что результат её наблюдения верен, она решила, что настало время поставить все точки над i.

     Разговор состоялся после завершения репетиции, когда все девушки покинули танцевальный класс.

     Бестужева, как всегда, позанималась индивидуально, посматривая в зеркало, как на её упражнения реагирует рисовальщик, и завершив намеченную программу, грациозно подошла к Большакову.

     «Хороша, чёрт бы её подрал!...   » — цокал языком «Петрович».

     Большаков встретил пошедшую Бестужеву стоя.

     — Хочу спросить, — начала Нина Георгиевна, — почему вы рисуете более всего меня? Другие девочки вас не интересуют?

     «Ну, Боря, твой час настал! — всколыхнулся «Я». — Выдай ей правду в матку! Ха-хах...»

     «Чтобы она плохо обо мне думала?» — не принял солдатскую шутку Большаков.

     « Главное, что бы думала о тебе... « — настаивал «Я».

     — Хотите откровенности? — Большаков отважно нырнул в бездонную глубину чёрных зрачков. — Мне нравитесь опытные женщины... Такие как вы, Нина... Георгиевна.

     — В общем, об этом не трудно было догадаться. А вот, интересно, почему?

     — Их не надо ничему учить. Напротив — умеют преподать мастер-класс.

     «Вот как, — подумала Нина Георгиевна с философским спокойствием, — похоже, сейчас меня будут совращать...»

     — Вы та, о ком, я думаю постоянно. Особенно ночью. Все спят, а я представляю вас в своих объятиях... — Большаков взял Бестужеву за плечи. — Вы моя муза! Рядом с вами я горю, а не тлею...

     Его ладони казались обжигающе горячи.

     — Прекратите! — Нина Георгиевна сделала шаг назад. — Не забывайте, что я — замужняя женщина! И, к тому ж — супруга замполита части! Вам это известно?

     Большакова, как заклинило:

     — В последнее время меня одолевает странное чувство. Как будто, вижу мир заново... Всё, что было до вас, словно не существовало. Во всём только... вы. Наверное, это и есть счастье... Я... Я люблю вас, Нина Георгиевна!

     Давно Бестужевой не говорили подобные слова, от которых должно биться сердце.

     Должно, но не бьётся.

     «Парень молод и глуп! — думала Бестужева, глядя на разошедшегося Большакова. — Ты, голубчик, не герой моего романа! Но, поговори, поговори... Обрюхатил капитаншу, теперь бьёшь клинья к другой «дурочке»?... Кукиш тебе с маслом, а не моя девочка!... Боже, в общении с этим балбесом, я совсем распоясалась...»

     Нина Георгиевна тряхнула головой, отгоняя не лучшие размышления. Лёгкая гримаса недовольства пробежала на её очаровательном лице.

     — Для вас, рядовой Большаков, есть что-нибудь святое? Сначала Лена Калинина, теперь, на очереди, так понимаю, жена подполковника?

     Солдат и бровью не повёл:

     — Святость, святость... — пробурчал он, пожимая плечами. — Что это такое, не понятно. Вот, что есть грех, ясно всем. Потому, что мы живём в грехе. А, что такое святость, не знаю... О Елене Павловне не скажу и слова. Не моя тайна.

     — Боже, какая порядочность!... И — бестолковость. Смешали в одну кучу: любовь, святость, грех...

     — Со мной такое бывает: говорю одно, а мысли работают, в совершенно другом направлении... Порой я спрашиваю себя: «Какой ты, Боря Большаков?» — И ответ не однозначен. Как будто — один в трёх лицах... и трое — в одном лице. У вас, Нина Георгиевна такое не случается?..

     Бестужева промолчала.

     — Мне, порой, кажется, что я, каждый день, разный... И, в придачу к этой многоликости, получил карму познавать жизнь через противоречия... Согласен, что это очень странная карма. Но, к ней есть драгоценнейшее приложение — умение понимать женщин. Представляете, мужчине моих лет получить такое наследие?!

     Большаков понизил голос:

     — Но я так мало знаю о вас, женщинах... Вы, Нина Георгиевна, мне очень интересны, и я вам доверяю. Могли бы уделить время и поделиться, с очень послушным учеником, опытом правильного поведения с прекрасным полом? Я имею ввиду теоретическую часть...

     Большаков замолчал, оставив на лице что-то вреде приветливой улыбки. Мол: «Чем, на это откровенное предложение поговорить о постельных сценах, ответишь, красавица?»

     — Я поняла, что иронии и хитрости вам не занимать, — нашла лазейку Нина Георгиевна. — Придумали отмазку и всё сваливаете на некую нестабильность самоконтроля. Мол, я такой, потому, что не знаю какой я! Чушь, граничащая с лицемерием!... Меня, к чему-то, сюда приплели...

     Сказала и, чтобы солдат не видел её лицо, отошла к окну.

     Она была проникнута неподдельным чувством возмущения и ощущением, что, на сей раз, что-то должно произойти. Потому готовилась к решительному отпору.

     За окном, похоже, назревала первая весенняя гроза.

     Большаков стоял сзади и смотрел на высокую шею, не закрытую коротким каре, на покатые плечи, прямую с тонкой талией спину, подтянутую попку, упругие бёдра, переходящие в икры и готов был поклясться, что чувствует их вибрацию. Он испытывал сладкую уверенность, что со временем, всем этим будет обладать. Но боле этого упивался, эффектом, произведённым его речью на жену Полякова.

     Смотрел и молчал, давая возможность словесному откровению заполнить сознание атакуемой им цели.

     В небе громыхнуло, и пошёл сильный дождь. Ливень забарабанил по металлической крыше здания и струи воды, похожие на струи ртути тяжёлые и вязкие, устремились мимо оконного проёма на землю.

     Уткнувшись взглядом в эти серебряные потоки, Бестужева пыталась собрать свои мысли воедино, но они уносились, как песчинки смываемые ливнем...

     И, что хуже всего, теперь Бестужева слышала своё сердце. Оно стучало везде: в груди, в висках, в ушах.

     «Переутомилась и только! — уверовала она себя. — Не от глупости же, что несёт этот несносный мальчишка, меня так колотит!»

     Задним числом она пыталась понять, что за человек рядовой Большаков? «Чересчур откровенный, или притворяется быть таковым?»... «Нет! — говорила она себе. — Этого солдата нельзя оценивать так примитивно. Каждый из нас не однозначен»...

     Она, почему-то, склонялась к тому, что Большаков человек положительный. Даже — интересный.

     «Без сомнения, парень обладал даром перевоплощения...»

     Тут же, на ум пришло избитое изречение, что жизнь — театр, а люди в ней — актёры!..

     Стиснув переплетённые пальцы, и не оборачиваясь, подполковниша спросила:

     — Вы считаете, что человек всегда должен быть откровенен?

     Бестужева не знала, был ли этот вопросы в такую минуту насущным, но желание услышать ответ сформировалось в её взволнованной голове вполне отчётливо

     — С близким человеком, и с самим собой — да! Скрытность отравляет душу, — ответил Большаков.

     — Тогда, рядовой, вот что я тебе скажу вполне откровенно! — впервые, назвав Большакова на «ты», Бестужева повернулась к солдату непобедимым взглядом: — Забудь, что ты мне тут наплёл! Знать не желаю! А будешь приставать, мой муж узнает о твоих планах.

     Кожа Большакова покрылась холодной испариной.

     — Не узнает. Ты этого не хочешь.

     — С каких это пор мы стали на «ты»?

     — Только что. Или мне показалось?

     — Показалось! Я не привыкла «стучать». Но всему есть придел. И, предупреждаю!..

     Читатель легко может представить, каким огнём вспыхнули в эту секунду глаза Нины Георгиевны.

     Как бы в подтверждении этого гнева, за окном ударил раскатистый гром...

     ...

     Подполковник Поляков прослужил достаточно долго, что бы усвоить нехитрую истину: общаясь с генералом, следует больше молчать и, как можно реже разевать рот, и уж тем более, не встревать со своими мыслями и идеями.

     Сегодня он был на совещании, которое генерал-майор Репин проводил с офицерами, задействованными в подготовке регионального полигона к проведению крупных войсковых учений.

     Все знали, что учения будет инспектировать Министр обороны маршал Гречко!

     Это накладывало на организационные работы полигонной команды и причастных к ней лиц сильную нервозность. А, с приближением даты прибытия высокого начальства, обстановка на полигоне едва не взорвалась. И внёс эту взрывную среду один из адъютантов Министра.

     Прибыв на полигон с предварительной инспекцией, он нашёл непорядок в том, что никто не ожидал. Остановился перед пищеблоком и указал на большую вывеску над входом в полигонную столовую.

     — Это что такое? Почему написано чёрными буквами на цыплячьем фоне?!

     Адъютанту сообщили, что обновляя вывески и прочие указатели, для быстроты ...   исполнения, использовали нитрокраску, какая имелась на складе полигона: жёлтую и чёрную.

     — Андрей Анатольевич терпеть не может такое сочетание цветов! — сказал посланец Военного Министерства. — Немедленно заменить на синий и белый!

     Для начальника политотдела армии это было равносильно катастрофе! За неделю, он должен был заменить (переписать) едва ли ни сотню! указателей, вывесок, агитационных щитов и стендов, предусмотренных уставной службой полигона.

     О маршале имелось мнение, что он человек надменный, с равнодушным и очень чёрствым характером. Такому не угодить, пиши — пропало!

     И вот генерал-майор Репин, как по тревоги собрал срочное совещание, вызвал на него всех замполитов частей и соединений и поставил перед ними один единственный вопрос:

     — Как будем выгребать, товарищи офицеры?... — И сам же ответил: — Гнать всех художников, что есть в подразделениях, на полигон и пусть они, денно-нощно, всё исправляют! За своевременное действие отвечает... — генерал пробежал взглядом по лицам собравшихся политработников. Остановил взгляд на писаном красавце. «Красота спасёт мир — вот пусть и спасает!» — ... подполковник Поляков. Лично отвечаете за своевременное исполнение.

     «Вот оно, прилетело, откуда не ждал!» — вздрогнул супруг Нины Георгиевны.

     — Есть, товарищ генерал-майор, — ответил бодро, но безрадостно.

     Кому же понравится оказаться козлом отпущения, и «подставлять» супругу, забирая у неё перед самым спектаклем художника сцены?

     Штабные всезнайки уже шептали о нём начальству.

     — Ага! — вскинул рыжеголовую башку начальник политотдела армии. — Вспомнил! Был я недавно в твоих пенатах, Поляков. Видел Ленинскую комнату великолепно оформленную. Стенгазеты видел — тоже на уровне. Значит, хороший художник у тебя есть. Поделись, непременно. Он один троих богомазов стоит.

     — Так точно, товарищ генерал-майор! — сказал Поляков. — Через два часа доставят.

     — Вот и отлично! — генерал повернулся к остальным замполитам. — Каждого, кто имеет хоть какое-то представление о красках и кисти, немедленно сюда! В распоряжение подполковника. В восемнадцать ноль-ноль буду с ними беседовать лично. Время пошло!..

     ...

     «Я» оказался прав.

     Весь день Бестужева думала о Большакове. Думала сердито, даже гневно. Но думала.

     Порой ей казалось, что высказанное им слова относились к её поруганной чести и поблекшей гордости, которые не свершились, но могли быть где-то рядом.

     «На этом прохвосте пробы некуда ставить...», — думала она, занимаясь уборкой квартиры.

     «На кого позарился, отщепенец озабоченный!» — ругалась Бестужева во время варки обеда.

     Потом, с ощущением опустошённости, сидела, уставившись в открытое окно.

     Время ползло медленнее улитки.

     Не по-апрельски жаркое солнце, активно выпаривало отражение в лужах, открывало асфальтовые дорожки, освежило краски молодой травы. И чтобы, как-то отвлечься решила пройтись по солнышку в магазин за продуктами.

     Но холодильник оказался забит до предела и планы поменялись.

     «Пока дети в садике, а муж в очередной командировке на, каком-то, очередном полигоне, можно, открыть сезон катания на велосипеде...»

     Решила — сделала.

     Неспешная езда на велосипеде в ясную безветренную погоду для женщины есть само по себе удовольствие!

     Бестужева это знала ещё с училища. И, по-возможности, пользовалась таким нехитрым методом, когда допекала внутренняя неудовлетворённость... Надо только уметь закрепить велосипедное седло под определённым углом...

     «Что Большаков имел ввиду, сказав про «наследие»?... Не то ли самое, что выпирало из его галифе в спортзале?... « — рассуждала Нина Георгиевна, вращая педали...

     «Могли бы уделить время и поделиться, с очень послушным учеником, опытом правильного поведения... Я имею ввиду теоретическую часть... « — передразнивала она слова Большакова.

     «Не хватало, что бы он попросил о практических занятиях... в постели!...»

     На безлюдном участке в гору, слегка приподнявшись, сместилась немного вперёд и, нащупав промежностью самый кончик кожаного седла, раскачиваясь из стороны в сторону, начала тереться чувственной точкой клитора о твёрдый «фаллос» велосипеда, постепенно опускаясь на него всё плотнее...

     «Вот тебе и пример женского поведения в одиночестве... « — закусив нижнюю губу, на самом верху дороги выдохнула она, и — достигла оргазма!!! ..

     После пятиминутной передышки, проверила — защитила ли прокладка от её выделения спортивные брюки и покатила к дому...

     — Всё! Сегодня, этот говнюк Большаков, меня не побеспокоит, — уверила себя Бестужева, затаскивая веломашину в подъезд. — Хоть бы кто помог... Всё-таки — второй этаж...

     Она сердито толкала велосипед по уступам ступеней.

     — Столько силы забрала железяка чёртова!... — и тепло покосилась на кончик велосипедного сиденья...

     ...

     Вечером Поляков на несколько часов приехал с полигона, чтобы переночевать с женой, помыться, и поменять бельё на свежевыстиранное.

     Нина Георгиевна, уложив детей, уже укладывалась в постель.

     Услышав приезд мужа, она накинула халатик, и пошла, кормить кормильца, (пардон за тавтологию).

     Наложила в тарелки: макароны, котлет, салат из свежей капусты, соления. К соленьям — водочку. К чаю поставила хрустальную вазочку с вишнёвым вареньем и оладьи (хорошо, что испекла накануне). Присела, наблюдая, с каким аппетитом муж поглощает это изобилие калорий. Себе подобной вольности она позволить не могла. Фигура для балерины в приоритете!

     Поляков уничтожал домашние блюда и поглядывал на сидевшую напротив жену. Он придумывал, как сказать супруге (зная, с каким рвением она готовится к предстоящему спектаклю), что несколько часов назад её Большакова усадили в полковой «уазик» и отправили на армейский полигон художничать.

     — Соскучилась?... — начал он издалека.

     — А как ты думаешь, если мужа не было дома целых пять дней? — вопросом на вопрос, ответила Нина Георгиевна.

     — Ну, не сердись. Сегодня наверстаем... Как дети? Здоровы?

     — Позавчера покашливали... Сегодня, вроде бы, всё хорошо.

     Поляков посмотрел в сторону детских кроваток. На его опрятном лице отразилась забота.

     — Надолго приехал? — спросила жена.

     — Завтра, чуть свет, снова еду... Маршал прибывает. Мы ждали его к началу мая, но в генштабе, стахановцы сраные, подсуетились раньше... Представляешь, адъютант маршала заставляет переделывать всю наглядную агитацию, вывески, указатели и прочую хрень, из-за того, что Гречко, видите ли, не любит сочетание красок жёлтого с чёрным!

     — Я тоже такое не люблю, — сказала Бестужева, и подозрительно глянула на мужа. — Ты, про наглядную агитацию, к чему?

     — Так, к слову пришлось... — быстро ответил Поляков, справедливо понимая, что нужная атмосфера для признания ещё не готова. — Спасибо за еду! Всё было очень вкусно. Пойдём, милая, спать. Я так по тебе соскучился!..

     ...

     В постели Поляков был не так хорош, как внешне. Но сегодня он старался во всю мочь! Вертел податливое тело жены и так и сяк. То сверху полежит. То со спины пристроится. То сбоку (нравилась ему поза, когда одна нога у жены вытянута, а другая согнута в колене). Поднимает Поляков согнутую ножку и под ляжкой в промежность тычет...

     Наконец разошёлся. «По-офицерски» запрокинул обе ноги балерины себе на плечи и — наяривает сверху... Не глубоко, но часто. Только для полного успеха ему кое-что не хватает.

     — А что это у нас с тобой сейчас происходит? — спрашивает он с учащённым дыханием, заглядывая в красивое лицо супруги.

     — Любовь... — отвечает терпеливая Нина Георгиевна.

     — Скажи, что-нибудь другое...

     — Нет... — не соглашается жена.

     — Ты же меня любишь? Скажи...

     — Люблю. И не хочу опошлять...

     — В сексе есть свои законы... Давай!

     — Секс нужен для размножения... Любовь — иное...

     — Ну, ты же хочешь по-настоящему?... Постарайся раскрепоститься,...  

      помоги мне телом, словами...

     Поляков решил быть сегодня сексуально грубым. Кто-то из приятелей недавно признался, что грубым набором слов разводит супругу на «бесподобный секс».

     — Скажи, что любишь, когда тебя ебут.

     — Не хами.

     — Мать твою! Не лежи, как полено... Ты, что, может, кому-то давала?... Когда меня не было...

     — Поляков! Ты с ума сошёл?

     — Поляков... Поляков... Представь, что давала... кому-нибудь из солдат... Скажем, как его?... Большакову... Представь, что он ебёт тебя на этой постели...

     — Прекрати...

     — Ага! Передком-то двинула...

     — Дурак!

     — Согласен, он — дурак. Но с большим ялдыком. Верно?... Жарил, тебя, пока мужа рядом не было... а ты ему здесь дала... или в спортзале?... Покажи, как подмахивала... как на солдатском хуе сидела.

     — Что?... Что ты, придумываешь?... Не люблю я солдат! Они здесь повсюду, как тараканы, шныряют всюду: туда — сюда, туда — сюда...

     — Не любишь солдат? — переспросил Поляков продолжая движение тазом. — Испытываешь к ним отвращение? Не замечал...

     — Я никогда не выражала отвращение открыто, к тем, кто лишь, проходят мимо.

     — А как же Большаков?

     — У него — талант...

     — И большой хуй... который ебал тебя недавно. Сначала отсосала, потом пизду подставила... Верно?

     — Прекрати... У тебя самого... ох... хорошо получается... — Нина Георгиевна и в самом деле ощутила наплывающее удовольствие.

     — И так же охала, на его толстом хуе... Он-то, побольше моего... верно?... Давай, милая, давай... Я же чувствую, что это тебя заводит...

     — Нет...

     — В жопу давала?

     — Нет!

     — В рот брала?..

     — Нет, нет, нет... — заметалась под мужем Нина Георгиевна. — нет... ох... ааа...

     — Значит пизду дрючил, богомаз сучий!... Вот так драл, да?... Так?... Ух, как хорошо идёт!... Пизда-то твоя реагирует... Сжимается... Давай, давай, милая, изменяй мне дальше!... Представь, что это его хуй тебя сейчас насаживает... Молофью в тебя сливает... Её у солдатика много... Слышу, как она, до сих пор, в твоей пизде хлюпает...

     Нина Георгиевна действительно потекла.

     — Раком дрючил?... Или, как я, сейчас, по-офицерски?... Ножки на плечи сама закидывала, или он уговорил?..

     — Нет, нет! Ну, что ты со мной делаешь? — простонала Бестужева.

     — ... и, по самые яйца свой толстый хер тебе вставил... — не слушал её отрицания подполковник. — До самой матки доставал... И титьки твои мял, сволочь ненасытная!..

     — Не было этого... ох, зачем ты так... ох... Ай, мамочки!..

     Поняв, что жена близка к столь редкому в последнее время, оргазму подполковник задвигал тазобедренной частью тела с удвоенной скоростью:

     — Так он тебя ёб, так?..

     Нина Георгиевна сдавила ногами шею мужа, прогнулась навстречу проникновению.

     — Всё, больше не могу! — простонала, она, охваченная спазмами удовольствия. Стройное тело взорвалось и выгнулось навстречу кому-то незнакомому...

     Восторженный крик вырвался из перекошенного рта, обращённого в сторону лица, не похожего на супруга.

     «Кто это?» — успела подумать жена подполковника. И забылась в секундном беспамятстве...

     Лик, похожий на Большакова растворился...

     Бестужева приоткрыла затуманенные глаза.

     Мужа над ней уже не было.

     Придерживая руки у паха, он, как всегда, семенил в туалет, обмывать писюн и ладони, куда слил содержимое своих яиц...

     ...

     С некоторых пор про них можно было сказать: «Спали вместе и, в тоже время, порознь».

     Поляков лежал в постели и рассуждал о случившемся:

     «Что это было? Его, холодная, скучная в интиме жена, завелась на фантазии ебли с другим мужиком?... Выходит что так... Как она начала подмахивать, когда он про богомаза вспомнил!... Против факта не попрёшь... Не изменяет, это точно, но что-то там, наверняка фантазирует... Интересно, завелась на конкретного солдата или вообще, представила секс с посторонним... Надо будет проверить ещё раз. Назвать фамилию какого-нибудь смазливого офицера, который ей знаком, чтобы могла лучше представить...»

     В душевой шумела вода, ночной торшер с оранжевым абажуром наполнял комнату интимным светом. «Как в бордели», — вспомнил Поляков похождения в злачное место во время учёбы в Академии. Там он многому научился...

     « А Нинка у меня — ещё та штучка! Может заводиться. Как тогда, на выпускном вечере в Академии. Стоило увести в укромное место, повернуть к стене, и вот она, прима-балерина на члене у бравого майора Советской Армии!!! Здорово он тогда её отымел, полупьяненькую... Какой-то хмырь рядом тёрся... Тоже засадить хотел, да куда гражданскому чмо, с офицером тягаться!...»

     Шум воды в душевой прекратился.

     «Кто бы мог подумать, балерина, ещё и целкой оказалась!... Сколько раз он ей в тот вечер вставил?... Раз пять. Никак не мог её узкой пиздой насытится... Накачает, вроде бы... Всё, сил нет... А как глянет, на красоту, что только что отжарил, хуй сам поднимался. Не каждому дано ебать приму-балерину!... В жопу не дала... А сосала умеючи... Столичная штучка... И дался ей этот спектакль!... В Москву хочет. Понятное дело, рампа, успех... Балероны всякие... которым в гримёрке отсос нужен... Чего ж они её в театре ещё до замужества не выебали?...»

     Поляков почувствовал, что при этих мыслях его писюн немного ожил. Он взял свое достоинство в кулак и начал подрачивать. И фаллос воспрянул!

     «Ё-маё, — подумал подполковник, лёжа в постели, — выходит меня тоже заводит, если представить, как Нинка изменяет! Как её дрючит, кто не будь другой... А, что, если такое, на само деле подстроить, да посмотреть со стороны, как её натягиваю?... Она у меня девочка желанная, от её фигурки и мордашки никто не откажется...

     Поляков прикрыл глаза и стал обдумывать варианты.

     « Ещё можно её вдвоём, с каким не будь лейтенантиком. Из вновь прибывших. На которого цыкнешь — не проболтается. Такой парень и ёбарь в соку, и возразить не посмеет. В моём кабинете. Через стол перегнуть... Я Нинке сзади, а он ей в рот... Потом поменяться местами... С ёбарем проблем не будет. Нинку на это уговорить, вряд ли, получится... Если только, напоить, как тогда, на выпускном...»

     Поляков, вдруг понял, что сейчас он бы мог уступить полупьяную балерину тому гражданскому чмо, что пускал слюни при одном виде на его Ниночку. И не только бы дозволил, а и придержал бы будущую жену в удобной для ебли позе, лишь бы только посмотреть, как её будут трахать. Всё-таки, не лучшее это дело, ломать целку в парадном мундире...

     Когда Нина Георгиевна вышла из душа и улеглась рядом с мужем, тот молча, повернул её на спину, сел сверху и сунул окрепший член в удивлённое личико.

     — Ты чего? — только и успела она сказать, как тут же получила заряд горячей спермы, куда попало: в рот, в глаза, в нос, на грудь.

     — Совсем рехнулся! — оттолкнула Нина Георгиевна сидевшего на ней супруга. — Чего на тебя нашло... Всю обкорнал, дурак...

     Вытирая, текущую по телу молофью, она, вновь, ушла в душевую.

     Довольный собою подполковник откинулся на подушки:

     — Ещё что-то магём! — сказал он, ухмыляясь своему открытию и ощущая, что писюн продолжает стоять. — Всё-таки, у настоящего секса, действительно, свои законы!..

      (продолжение следует)