Без пяти десять я уже сидел в «Вечернем» — единственном цивильном ресторане в нашем районе. Мишка Синицын вышел из глубины зала, двинулся к столику у окна, где сидел я и поприветствовал меня.

     — Сколько лет, Федя, сколько зим!

     Порядочно, ничего не скажешь.

     — Долго, дружище, очень долго, — улыбнулся я, пожимая его крепкую руку.

     Мишка Синицын был толст и неуклюж. В очках он особенно напоминал Пьера Безухова. За эти годы он существенно похудел, но конституция тела осталась прежней.

     Он спросил меня:

     — Как в Питере жизнь? Не скучно, невестой не обзавелся еще?

     Черт бы его побрал. И без того больная тема ощущается еще больнее сегодня...

     — Ты знаешь, нет. Вроде и отношения были, а все как-то не то.

     Синицын прищурился:

     — Яну никак забыть не можешь?

     Да плевал я на эту Яну! Я понимаю наш с ней разрыв, ее нежелание и неспособность переезжать, но что в моей голове не укладывается, так это ее связь с Дудиным.

     Я отвечал Мишке:

     — Это все глупости. Они исчезла с моих радаров даже не тогда, когда рассталась со мной, а когда стала спать с Дудиным...

     Тем более теперь, кажется, у меня появляется новое увлечение...

     Удивительная штука — жизнь! Я никогда не рассматривал Юлию Борисовну как предмет вожделения, сексуальных фантазий... Сколько же смогли изменить минуты сегодня в школе... Да нет, о чем это я, ничего они не изменили! Мне просто нужно разобраться в этом, спасти ее из-под этой мразоты-Тютина.

     — Ну, ты не огорчайся, — похлопал меня по плечу Мишка — ты парень видный, умный — найдешь еще себе. Кстати, что заказывать будешь?

     Это было похоже на Мишку. На первом плане для него всегда нечто маргинальное, а лишь на втором месте — магистраль. Я ощутил голод.

     — Ага, ага, вижу... — пролепетала официантка, когда мы сделали заказ.

     — И пиво, пожалуйста.

     — Запрещено, — отрезала официантка.

     — Ах, чтоб эти законы... — выругался Мишка и отпустил официантку с заказом.

     Некоторое время мы просто говорили о пустяках: универе, политике, футболе (который Синицын обожал, а я относился нейтрально). Я не хотел переводить тему на более пикантную. Поведать Мишке свою удивительную историю я не желал, хотя сначала такая идея была.

     «Ну его, думал я, к черту. Еще растреплет всем знакомым. А мне такие проблемы не нужны. Пусть это будет мое собственное... расследование, что ли...»

     Когда принесли стейки и салат, стало веселее. Мы вспомнили прошлые годы, наш выпуск. Так получилось, что речь зашла о том, как сложились судьбы наших одноклассников.

     — Я вот в меде, — начал Мишка — ты в Питере на журфаке. Гринева помнишь? Он вот в театральное пошел. Я его на днях видел, уже в труппе играет. Буракова как-то раз менты загребли...

     — Да ну нафиг? — деланно изумился я.

     — Да-да, — он покачал головой — с тех пор я его не видел. Это года два назад было. Он тогда из армии, вроде, вернулся.

     — А Дудин? — ни с того ни с сего поинтересовался я.

     Черт, что это со мной, зачем о нем вспомнил...

     — А Дудин, дорогой мой друг, — раскинулся на стуле Мишка — теперь банкирует.

     — Правильно говорить «работает в банке» — машинально поправил я и вдруг опомнился — как в банке?!

     Ах, как жизнь складывается! И не понятно, кто фаворит, кто андердог...

     — А вот так, Федя, — развел руками Синицын — он экфак закончил. На год раньше. Типа семья у них с Яной, надо деньги заколачивать. Не знаю, как он поступил и как закончил, но теперь он сидит на кассах и получает весьма приличные деньги. А Яна...

     — Стой, — перебил я — не хочу ничего слышать о ней.

     — Да ладно тебе, — усмехнулся Мишка — она на стоматолога учится. На коммерце. Родители с ней с греха пропали. Я тут ее отца видел: измученный человек. Вкалывает на заводе...

     Я больше не хотел думать о своих бывших одноклассниках. Я даже хотел от школы как-то абстрагироваться. Не вспоминать ее. Но передо мной постоянно рисовался силуэт дверей, коридоров, парт, учителей. Надо ли говорить, что все это из-за Юлии Борисовны? Думаю, нет. Однако помимо смутных, но более менее приятных воспоминаний, в моей душе отчетливо проступали гнев и злоба. Виной тому Тютин, да та история. Неприятно, конечно, когда человека, который учил тебя 6 лет бесцеремонно трахают на твоих глазах.

     Но это их дело. Моя задача — лишь разобраться в происходящем, возможно даже, спасти учительницу от гибели где-нибудь в подворотне от рук ревнивого мужа.

     Мы с Мишкой посидели до 11 часов. Пришла пора расставаться: ему завтра нужно было на практику, а мне, в общем, предстояло заняться своей теорией. Под которой, к слову, теперь появилось нехилое основание.

     Я вернулся домой. Расстелил себе постель, лег и принялся смотреть на доску. На некоторые вопросы до сих пор не было ответов, но меня это не расстраивало. По какой-то причине я ждал от завтрашнего дня, вечера в частности, какого-то чуда, хотя никакой тактики действий или особой стратегии у меня не было.

     ***

     Звонок затрещал резко и неожиданно. Телефон едва не подпрыгивал от вибрации. Я свайпнул по экрану и приложил айфон к уху:

     — Доброе утро, — говорю.

     — Здорово, — раздался чуть истеричный женский голос.

     Я узнал его. Это Лена.

     — Ну че, зубрилка, как оно? Готов сегодня пойти на свидание с дамой?

     Что, черт возьми? Свидание? О чем это она?...

     — Боюсь, я не совсем тебя понимаю...

     Трубка фыркнула:

     — Ну мы же с тобой договорились созвониться, так? Вот, я и звоню тебе. И зову на свидание, ясно тебе? Во сколько кавалер зайдет за дамой?

     — Что? Ты так серьезно, я думал просто... — спросонья залепетал я.

     — Так, Ларионов, интеллигента из себя не строй, — обозленно начала Лена — я живу на Волгоградской 3Б...

     А чего мне интеллигента строить? — думаю. Я и есть самый настоящий.

     — Ты меня слушаешь?

     — Да, конечно, — спохватился я — я зайду за тобой, пожалуй, в 5.

     — Это слишком рано! — был ответ.

     Таак, дилемма. В семь я зайти за ней не мог. Сколько же я времени проведу с Юлией Борисовной? Ладно, решу что-нибудь...

     — Давай в восемь.

     — Ха, ну давай, — протянула Лена — целую тебя, зубрилка.

     Сказать, что меня раздражало фамильярное поведение маргинальной девочки, значит, ничего не сказать...

     Я глянул на часы: половина девятого. Неплохо, хоть я и привык просыпаться раньше, но здесь в N, я планировал спать как можно дольше. Не удалось, но что поделать!

     Сходил в туалет, умылся, почистил зубы. Вот она — рутина будней. Надо еще сегодня в первой половине дня к дедушке съездить...

     Час за часом, слово за слово, я домой вернулся только в половине третьего.

     Раньше, еще будучи подростком, я любил май и последующие летние месяцы за то, что девушки надевали лосины или короткие юбки, выглядели вызывающе. Особенно приятно было ездить с такими в автобусах. Мои одноклассники, врали они или нет, не знаю, хвастались тем, что во время очередного рейда в центр им удавалось полапать какую-нибудь «сочную» чиксу. Тогда я им не верил, хотя пресловутые Дудин с Бураковым могли и не такое вытворить. А я же всегда ездил спокойно, ни на кого, так сказать, руки не поднимал, хотя, чего греха таить, бывало и заглядывался на какую-нибудь студентку.

     Странное дело, но во время моих последних поездок к деду и обратно легко одетые барышни не вызывали у меня практически никакого возбуждения. Я сознавал их прелесть, быть может, красоту, но ничего в моем сердце не екало.

     «Повзрослел ты, парень, — вдруг отозвался во мне голос деда — не на шутку. Жених уже какой...»
Но ни про какую свадьбу я и думать не хотел.

     Сейчас, рефлексируя по поводу всей произошедшей истории, я понимаю, что лучше было бы думать именно об этом.

     Итак, я вернулся домой, все еще бодр, но уже не так свеж. Принял легкий душ, затем засел за ноутбук. Одногруппники расспрашивали про город, деда, я им отвечал, что все нормально....

  Естественно, про здешние интриги я никому болтать не стал. Из-за этого создавалось ощущение некой таинственности, к коей причастен был только я.

     Постояв с час перед доской с теориями и вопросами, я, наконец, намалевал три кружочка, в которых написал: «встреча», «диалог», «рассказ». От «рассказа» я отвел три стрелки и записал по пунктам то, о чем мне поведала Юлия Борисовна. «Встреча» и «Диалог» все еще стояли среди пустоты.

     Скоротав оставшееся время тревожного ожидания за книгой, по которой я готовился к зачету, я принялся прихорашиваться... Если это можно так назвать. Надел легкий летний пиджак, черные джинсы, попрыскался дорогим одеколоном и отправился к дому Юлии Борисовны. По дороге, конечно, купил цветы.

     Она уже стояла и подъезда. Стройная, почти светящаяся в свободном белом с вкраплениями красного платье, на плечах у нее бежевый плащ. Никакого выреза на платье нет, но ее грудь достаточно уверенно натягивает шелковую белую ткань. А эта длина чуть выше колен. А в руке что это у нее? Хоть этим вечером погода и была хороша, но синоптики передавали дождь, поэтому в левой руке у нее красовался небольшой черный зонтик. Сама грация и пластика...

     Я подошел к ней, смущенно протянул ей цветы:

     — Это вам.

     Она приняла подарок, чуть засмеялась, сказала «спасибо», а затем:

     — Ты не возражаешь, если я его сейчас домой занесу?

     Вообще-то возражал. «Вдруг муж увидит... или дочь... взрослая ведь уже... хотя о чем это я, не на свидание мы ведь идем!»

     Я кивнул, и она исчезла в подъезде, обдав меня ветром, созданным движением ее плаща.

     А когда вернулась, мы уже шли по направлению к «Вечернему».

     — Как у вас день прошел? — спрашиваю.

     — Спокойно, — как бы нехотя отвечала Юлия Борисовна — как обычно.

     — Как ученики?

     Ирония, намеки...

     Она отвечает, скривив рот в усмешке:

      — Сегодня все точно спокойно.

     Далее мы шли практически молча.

     Лишь сев за столик, мне удалось чуть-чуть разговорить ее. Мы заказали шампанское. По ней было видно, что она слегка волнуется, ей чуть не по себе от происходящего. Я ничем другим похвастаться тоже не мог, но был настроен решительнее.

     — Скажите, — начал я преувеличенно бодрым голосом — когда у вас муж приезжает?

     Она смущенно потупила глаза.

     — Видишь ли, — она забегала глазами по столу — я должна тебе сказать... я развелась.

     Как? Когда? Почему?

     — Понимаешь, — продолжала Юлия Борисовна — я просто осознала, что он... что он...

     — Говорите же.

     Ее взгляд метнул на меня молнию:

     — Не указывай.

     — Извините, — теперь уже мне пришлось внимательно изучать столик.

     Юлия Борисовна, изящно поправив челку, продолжила:

     — Он оказался ужасным карьеристом. Мы с дочерью отошли для него на второй план. Мы развелись с ним в прошлом году. Дочка осталась со мной, а он... уехал.

     — В Австрию?

     Глупый вопрос, конечно. Зачем мне знать, куда ее бывший муж умчал? Но Юлия Борисовна улыбнулась и ответила:

     — Нет, в Архангельск.

     Через некоторое время я начал о наболевшем. Терпеть более не было никаких сил.

     — Юлия Борисовна, вы знаете, что я люблю и уважаю вас как учителя, но я обязан спросить: считаете ли вы нормальной ту ситуацию, что сложилась у вас с Тютиным?

     Учительница, казалось, совсем вжалась в стул. Ее красивые глаза опустились, она сжала ладони.

     Я же продолжал:

     — Вы взрослая и независимая женщина. Считаете ли вы, что Тютин сделал с вами... зло? Поступил подло? Скажите мне, я мигом избавлю вас от этой скотины...

     Она молчала. Казалось, с ее голубых глаз вот-вот начнут капать слезы. Но все, что она сказала, было следующее:

     — Не называй так Олега...

     Вот это номер! Ладно, запомним, но пока закроем глаза:

     — Так вы считаете или нет?

     Она еще помолчала немного, закинула ногу на ногу и сказала:

     — Что ситуация ненормальная? Да. Мне это не нравится. Это портит мой имидж как учителя и если кто-нибудь узнает об этом, мне придется очень плохо... такой позор...

     Я погладил ее по руке:

     — Не переживайте, я никому не скажу.

     Юлия Борисовна взяла себя в руки.

     — Я думаю эту ситуацию надо... пресечь.

     Вот оно, наконец-то...

     — Хотите, я помогу вам?

     Она удивленно подняла на меня глаза и спросила:

     — Ты? Как это? Уж не бить ли ты его собрался?

     Боже упаси, с такими связываться — себе дороже. У меня есть другие методы, но пока я о них вам не скажу.

     — У меня есть средства и способы, скажем так.

     Юлия Борисовна оценивающе поглядела на меня. Что-то в ее взгляде мне не понравилось.

     — Вы отказываетесь от моей помощи? — здесь уже моя очередь вскидывать брови.

     Ей предлагают от всей души, а она еще думает... не благодарная!

     — Нет, что ты — задумчиво отвечала она — просто раз такое дело. Я, признаюсь честно, думала иначе...

     Что-то она меня сегодня разочаровывает. Как может быть иначе, если я об этом ей вчера говорил? Надо разобраться и принять правильное решение! А она что? Нет, что то здесь не так!

     Юлия Борисовна продолжала молча смотреть на меня. Я впал в некое подобие ступора, но затем выпалил:

     — Так да или нет? Я, признаюсь, не понимаю вас сейчас.

     Она заговорила, глядя мне в глаза:

     — Если ты хочешь, то — пожалуйста, буду благодарна. Но, говоря честно, я думала дело примет совсем иной оборот...

     То же самое другими словами говорит... Так, мне это не нравится.

     — Что вы имеете в виду? — уточнил я, прищурившись.

     Юлия Борисовна испытующе смотрела на меня:

     — Я подозревала, что ты захочешь платы за свое молчание... или помощь, как угодно назови.

     — Какая плата, я ведь сказал, что для меня это дело...

     — Так вот — поморщившись, перебила учительница, наклонившись ко мне ближе, и прошептала — я думала, все ограничится обычным шантажом...

     Что? Что, черт возьми, сейчас было?

     — Я принимаю это за оскорбление, — побелев, промолвил я.

     — Мне казалось, что ты захочешь каких-то дивидендов, попробуешь шантажировать меня и, если честно, была уже готова... ну да это неважно.

     Куда метнула... Как жестоко, но как соблазнительно это было бы. О таком раскладе я не подумал. Как было бы прекрасно обладать ею, когда захочешь, но... но я все еще оставался честным человеком, в отличие от мерзавца Тютина.

     — То, на что вы были готовы, — процедил я — вы демонстрировали Тютину. Я же человек честный, а потому хотел искренне помочь вам. Разобраться с ним. А теперь... требую извинений.

     Юлия Борисовна сначала побелела, потом покраснела.

     — Извини, — шептала она — Феденька, извини. Я была о тебе лучшего мнения...

     Она заплакала. На нас стали озираться сидевшие рядом.

     «Глядите-ка, думаю, она даже мою вольность мимо ушей пропустила. И все же на что она была готова... « А во мне отчего-то начала назревать злость.

     Вытерев салфеткой слезы и выпив шампанского, Юлия Борисовна произнесла:

     — То, что произошло между мной и Олегом останется между нами. Сожалею, но не думаю, что ты чем-нибудь смог бы помочь мне...

     Ее слова подобно каплям о камень били мой мозг. Однако теперь упала последняя капля.

     — Так вот, — продолжала деловито Юлия Борисовна, складывая вчетверо салфетку — не трави себе жизнь этим и не надо вмешиваться в чужие. Я, слава богу, не девочка, но за предложение — спасибо...

     Она взяла плащ в руку, и хотела было уйти, но я, злобно глядя на нее, остановил ее:

     — Сядьте.

     Мой голос прозвучал тихо, но грозно. Юлия Борисовна сначала недоуменно уставилась на меня, но после моих повторных слов все же села, закатила глаза и принялась скучающим взором смотреть на меня. Пугливая женщина, которую застали за трахом с учеником, вновь превратилась в училку. Я более молчать не собирался:

     — Сначала вы боитесь ...   меня, затем просите помощи, а потом подозреваете в шантаже? Знаете ли, это перебор. Может быть, вы и не девочка, но и я не мальчик, мне 22 года, я видел все собственными глазами и не в моих правилах отказываться от своих слов. То, что вы меня упрекнули в шантаже, в похоти, свойственной, вероятно, Тютину и Гробовскому я еще стерпел. Но ваше отношение ко мне... Вы думали, что мне безразлична ваша судьба и я просто хочу насладиться вами, как этот ублюдок в лаборантской? Вы думали, что я буду просить денег, вы не найдете и будете вынуждены отрабатывать все натурой, а я все это сниму на камеру и буду показывать вашей дочери? Вы этого боялись, да? Так, знайте же, этого не будет. Я не такой ублюдок, каких вы ныне учите, нет-нет, для меня слова «честь», «достоинство», «любовь», «уважение» еще что-то значат. Вы никогда не были объектом моей сексуальной прихоти, вам никогда не было место в моих амурных снах, я никогда не писал вам писем на 14 февраля и 8 марта, мне никогда не хотелось облапать вас на танцах. Но именно меня вы ставите ниже Тютина. «Не называй так Олега» — да плевать мне, как я его называть буду. Как хочу — так и зову и баста! Этого полудурка вы выгораживаете, даете ему в лаборантской, потом плачетесь мне же, боитесь, что я все расскажу, а сами уже приготовились отрабатывать? Я понимаю, что не смею это говорить, сознаю, что непозволительно себя веду, но задумайтесь: вы, вы уважительно повели себя по отношению к человеку, который протянул вам руку помощи? К человеку, который приехал в город на 5 дней, и занялся вашей проблемой? Об этом вы не подумали? Но самое оскорбительно — это то, что вы подозревали меня в шантаже. О, это существенно! Не пробовали вы посмотреть на ситуацию под другим углом? А что если я предлагал вам помощь не потому что хотел вас трахнуть, а потому что я люблю вас?

     Она оторопело смотрела на меня. Я был весь разгоряченный, гнев кипел во мне. Она выбежала из ресторана. Я за ней.

     На улице я догнал ее. Уже стемнело, она успела накинуть плащ.

     — Простите меня за дерзость, — выдохнул я — но я не мог больше держать это в себе.

     Юлия Борисовна смотрела на меня, пытаясь отойти как можно дальше. И говорила:

     — Извини, Федя. Мне очень жаль, но ты сам понимаешь, что мы... ну... ты понимаешь...

     — Нет, — я подходил ближе — я не хочу этого понять.

     О господи, как мне хотелось прильнуть к ее губам, разорвать одежду прямо здесь...

     — Прости, Феденька, ты должен. Пока.

     Она перешла через дорогу и быстрым шагом на каблуках пошла в сторону дома.

     Злость и разочарование кипели во мне:

     — Дурак, говорил я сам себе, ты все испортил... но она меня вывела. Черт побери, надо забыть об этом... на свежую голову думается лучше.

     Я неспешно пошел в сторону парка. Поглядел на часы — без десяти восемь. «У меня ведь еще встреча с этой Леной, вздохнул я, придется пойти. Даже в таком расположении духа.»

     Как мог, я старался успокоиться. Не знаю, почему так сильно мне было плохо. Гнев, скорбь и разочарование образуют ужасную смесь в душе человека.

     По парку я шел максимально медленно. Я знал, Волгоградская 3Б, где мы должны были встретиться с Леной, располагалась как раз напротив выхода из парка. Мимо кучковавшейся гопоты, мимо лавочек с влюбленными, несмотря на прохладу майских сумерек, мой шаг был ровным и тихим. Чтобы привести свои чувства в порядок, я даже принялся их высчитывать.

     Вдруг, совершенно неожиданно, далеко впереди и слева от себя я увидел две фигуры, мчащиеся быстрым шагом за руку куда-то. «Счастливые влюбленные, с горькой усмешкою думаю, сколько таких еще будет на моем жизненном пути...»

     Левая от меня граница парка была не огорожена забором. Неким заграждением служил гаражный кооператив, в который даже вела одна полузабытая калитка. Три ряда длинных гаражей — раньше там стояли автобусы. Нередки были случаи, когда между двумя гаражами молодежь из нашей школы впервые пила, нюхала, пахнула... И так далее, словом. Туда ходили иногда, и я знал много школьных баек про тот кооператив. Но среди баек было одно точное правило: ночью к гаражам подходить нельзя. А то проблем потом не оберешься. Либо на кусок арматуры ржавый напорешься, либо на пьяного собственника гаража...

     Какого же было мое удивление, когда парочка пошла именно туда. Я вновь взглянул на часы: без пяти восемь. «Успею, подумал я, куда это те голубки собрались».

     Не знаю, какое дикое любопытство меня влекло туда. Должно быть, страх смерти совсем отступил от меня.

     Наконец, парочка скрылась за калиткой. Я ускорил шаг, прорываясь по заросшим аллеям, сгорая от праздного любопытства, перешел почти на бег. На мгновение я потерял калитку из глаз. Ага, вот она, теперь вижу. А где пара? Ушли, наверное. Направо или налево? Пойду налево.

     И вот я прорывался меж кустов и тут стали доноситься до меня голоса и стоны. Женщина говорила что-то вроде: «да, да, сними с меня их скорее», а мужской голос вторил: «я хочу тебя, но у меня нет...»

     — Давай так, — недовольно заговорила женщина — только вытащить успей.

     — Обижаешь.

     Раздались чмоканья и бессвязные постанывания. «Житейские проблемы усмехнулся я и, прячась в кустах, стал подкрадываться ближе.

     Женский голос громко ойкнул, я подобрался еще ближе. Наконец я смог увидеть их и... едва меня не схватил инфаркт.

     Юлия Борисовна стояла раком, упершись руками о стенку гаража, а Тютин, задрав ей платье и сжимая в руках черную ткань, размашисто засаживал.

     Как!? Быть такого не может! Она сама? Сама!!... Теперь пазл складывается...

     Но я был не в состоянии делать логические выводы. Я просто наблюдал, как Тютин мнет жопу Юлии Борисовны и трахает ее по самые яйца. А та тихонько стонет, улыбаясь и явно получая удовольствие от процесса.

     Он размеренно водил пахом, придерживая ее левой рукой за поясницу, заодно сжимая полу белоснежного платья. Лицо его было практически остервенелым: злым, голодным, но страстным. Тютин вгонял свой член глубоко, на каждый толчок Юлия Борисовна издавала протяжный, но глухой стон.

     Удовольствия, к моему сожалению.

     Тютин не увеличивал темпа, действовал спокойно, мерно. У меня зашевелился в штанах. Ступор мой был почище, чем вчера. Она сама отдается этому выбля*ку, без стыда и совести за гаражами. Как низко, подло и пошло, но зато как сексуально и возбуждающе! Юлия Борисовна, лишь изредка убирала одну из рук со стенки гаража, чтобы поправить волосы, съезжавшие ей на лоб, глаза и нос.

     А как она выгибала спину!

     Как настоящая дикая кошка. Это не было безвольное принуждение, разумеется, нет. Юлия Борисовна выгнулась в такую эротичную позу, ее гладкая спинка образовывала такой чудесный овраг, перевернутый мостик, что сними ее кто-нибудь сейчас — она бы стала звездой всех порножурналов. Но я понимал, что это невозможно. Вспышка в темноте неизбежна, а проблем не хотелось.

     Тютин наклонялся, мял сквозь платье ее грудь, губами дотрагивался до ее шеи. Через некоторое время их губы слились в жадном поцелуе. Тютин вышел из нее и сказал тихонько:

     — Стели плащ.

     Борисовна, безотрывно глядя на него, разостлала свой плащ на грязной траве и легла на спину, призывно раздвинув ноги. От происходящего я чуть было не упал в обморок. Тютин лег сверху и, вновь поцеловав учительницу, начал трахать ее куда более решительно.

     Он губами искромсал ее шею, неведомым образом из-под платья выглянула левая грудь, сосок которой Тютин немедленно принялся теребить языком. Юлия Борисовна довольно постанывала. И сколько страсти и возбуждения было в ее стоне! При этом Тютин запустил руки ей за спину, таким образом, обняв ее. Его пах ускорялся. Казалось, что от амплитуды взмахов, он проткнет ей все, что можно, однако Юлия Борисовна только подмахивала ему, гладя его ровную широкую спину через какую-то майку.

     Он владел ею, как солдат, добравшийся после долгого похода в захваченную деревню к девкам. Он остервенело долбил ее со скоростью, с которой ...  

     дырокол проделывает отверстия в бумаге. Мощный пах Тютина обрабатывал киску Юлии Борисовны, в полумраке сумерек это смотрелось еще эротичнее и... похотливей. Я понимал, что мне не дОлжно быть здесь, что мне нужно либо уйти, либо остановить это, но нечто непонятное меня удерживало. Я был, словно в ступоре, и только мерные толчки и постанывания то приводили меня к жизни, то снова отправляли на тот свет.

     — Да-да...

     Мое сердце останавливалось...

     — О-о да... — томно стонала Юлия Борисовна.

     ... И пульс вновь запускался

     Тютин начал порыкивать. Видимо, он так раскрепощается. Наконец, он вытащил из Юлии Борисовны, но лишь затем, чтобы снять с колен свои трусы и сбросить майку. Она жадно пожирала его глазами, водила руками по его члену, однако он вновь велел ей развернуться.

     «Нечто» вновь меня удерживало, а мой х*й удержать уже ничто не могло.

     Тютин положил Юлию Борисовну полубоком, свел ей ноги вместе, закинул себе на плечи, а сам начал таким образом ее долбить. Дырка становилась уже, что, наверное, доставляло особый кайф школьнику. Учительница же просто закрыла глаза и отдавалась ему почти без шума. Сочные груди мерно раскачивались в такт толчков. Даже сквозь тьму было видно, как Юлия Борисовна языком смачивает свои губы.

     Он лизал ее ноги, лапал их, будто делая массаж каждой мышце. Особую пикантность придавало то, что на одной ноге туфля была, а на другой — не было.

     Мало-помалу Тютин продолжал ускоряться, а Юлия Борисовна стонала все громче. Им, казалось, было все равно уже — увидит их кто, или нет. Они полностью отдавались процессу. И тут ко мне понемногу стал возвращаться гнев, а оцепенение отступало.

     «Нахал, как он смеет, думал я, пора прекратить это...»

     Но в это самое время, Тютин вновь устроился между ног Юлии Борисовны, на сей раз заставив ее согнуть их так, чтобы колени были на уровне ее груди. Получалось очень сексуально. Это меня и остановило. Я понял, что не смогу держаться. Я просто пару раз прикоснулся к члену и бурно кончил, падая до конца на холодную траву.

     Краем глаза и краем уха я заметил, что темп Тютина достиг пика. Под бурные страстные стоны Юлии Борисовны он совершил пять мощнейших толчков и, не выходя из нее, замер. Впрочем, он и не отталкивала его.

     — Я... я же просила тебя, — запыхавшись, прошептала Юлия Борисовна — не... не в меня.

     — Я знаю, — прошептал Тютин, и их губы слились.

     Без ума от экстаза, ревности и злости я, пригнувшись, и как можно тише, побежал отсюда. Далеко, куда глаза глядят. На выход из парка, домой, не это важно. Мне хотелось напиться, набить кому-то морду, убить к чертям Тютина. И... даже ее.

     Я бежал долго, к самому выходу.

     «Как же так?! Сокрушался я. Не может такого быть! Это противоречит... всему! Грязная потаскуха... я проучу тебя, раз ты... раз ты... Отвергла меня и приняла... Этого ублюдка...»

     Из глаз моих едва не начали капать слезы. Я сыпал угрозами, матерился, распалялся, небольшие компании прохожих смотрели на меня, как на безумца. Да я и был им в тот момент.

     «Ты не посмеешь, обращался я мысленно к училке, ты не посмеешь поганить мою любовь и спать с этим придурком... Я возьму тебя... Желаешь ты того или нет, ты будешь моей. А не его... Даже, если мне придется убить его, то моя рука не дрогнет в последний миг. В отличие от твоей вагины...»

     Я сам радовался, но страшился своих мыслей. Я готов был уже бежать домой и запить горе, но тут я увидел ее...

     Лена стояла у ворот парка с недовольным видом. Леопардовое вульгарное платье ниже бедер на 30 см выгодно облегало ее стройное фигуристое тело. Ухватив ее за руку, я прошептал, не дав ей сказать ни слова возмущения:

     — Пошли.

     Я протащил ее в ближайшие кусты сирени, благо никого не в том углу парка не было. Впился ей в губы, затем развернул к себе, задрал ей платье и, не заботясь о последствиях, начал трахать ее. Она, сначала казавшаяся возмущенной, вдруг протяжно застонала и заговорила:

     — Да... сделай это.

     Я принялся усердно долбить ее. Целкой она уже не была, что меня даже слегка обрадовало и обескуражило, но в целом я внимание на это не обратил. Я быстро сношал ее, хватаясь за ее грудки и бедра. Через пару минут я кончил возле нее.

     Лена встала, поправила платье и сказала мне, присевшему на землю, чуть успокоившемуся, но все еще злому:

     — А ты быстрый, Федя... первое свидание и уже...

     Мне было все равно. Я просто окинул ее взглядом.

     — Плевать! — говорю.

     — Ты давай аккуратнее, а то еще раз такое вытворишь, и в полицию подам, ясно?

     Опять-таки все равно...

     — Ты слышишь меня?

     Я махнул рукой, но кивнул. Она кисло улыбнулась.

     — Вот и славно. Сеанс потрахушек на сегодня окончен. Я пошла. Ты и так опоздал на полчаса.

     Сил глядеть на часы не было. Я просто сидел, прислонившись к сирени, и глубоко дышал.

     Лена, вздернув носик, собралась уже уходить, но вдруг оглянулась и сказала:

     — Но мне понравилось. Целую. Позвони мне.

     И ушла.

     Я остался сидеть у сирени. До сих пор сил во мне не было подняться и идти домой. Я был опустошен. И физически, и нравственно.

     «Хочу выпить... « — вот все мои мысли на тот момент.

     Луна светила ярко. Туч не было. Только сейчас я заметил, что в парке играет музыка и народ празднует канун дня... Но додумывать предложения сил не было. Лишь через десять минут я смог подняться и то, скорее, из-за страха простудиться, и пойти домой.

     Ночь меня ожидала бессонная.