Часть первая. В гостях.

     Поезда... Я их всегда ненавидела. Тряска, сомнительной чистоты постельное белье, не менее сомнительные попутчики. Когда поезд наконец остановился на нужной мне станции я чувствовала себя на седьмом небе. Мое путешествие в гости к дядям и тетям перешло из части непосредственно путешествия к части пребывания, что не могло не радовать. Я выбралась из поезда, с тревогой оглядываясь по сторонам. А вдруг про меня забыли? Но нет, вскоре рядом возникло улыбающееся дядино лицо.

      — Привет, Валерик! Как дорога?

      — Привет, дядя Ваня! — Сколько я его уже не видела? Пять лет? Десять?

     Он заметно постарел и поправился, а еще начал лысеть. Но глаза были все те же. Чистые, как у ребенка, добрые голубые глаза. И добрая, открытая улыбка. У меня забрали увесистую сумку и стоически выслушивали до самой машины все мое нытье о поездах и соседях по купе. Я замолчала только когда дядя Ваня начал выруливать со стоянки на дорогу.

      — Ну, добралась — и отлично. Кстати, если ты не против, мы сейчас поедем не к нам с тетей домой, а на дачу к Алине. Выходные. Вся семья там собирается. Даже Вовка решил приехать, как узнал, что ты будешь. А он ведь у нас теперь такой гулена стал — калачом домой не заманишь.

     Когда прозвучало это имя, у меня даже сердце подпрыгнуло. Вовка... Вовочка... Володька. Мой маленький, совершенно озабоченный племянник. По иронии судьбы, младше меня он был только на четыре года. Как-то я совсем об этом забыла... История неудобств, связанных с Вовкой, уходила корнями глубоко в детство. Мне было тогда лет одиннадцать, наверное. Мы с Вовкой рылись в стопках журналов и случайно нашли дядину порнушку. «Ой, трахаются!» — пискнула я. На свою голову... Он тут же засыпал меня вопросами о значении этого слова и что там и как. А затем томным движением (явно подсмотренным из какой-то эротики уже его отца и моего двоюродного брата) расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, поедая меня сальным взглядом, и выдал: «Трахаться!»

     Мой испуг в тот момент не передать словами. Меньше всего мне хотелось, чтобы меня наказали за растление племянника и сочли «такой вот» девочкой. Я носилась от него по всему дому, умоляя прекратить это и забыть злосчастное слово, но он нарочно продолжал за мной гоняться. Тогда это наверное была просто игра... Нас позвали ужинать и все забылось. Для меня... А он, как позже выяснилось, ничего не забыл. И даже продолжил просвещаться на тему путем общения со сверстниками.

     Последний раз мы с ним виделись, когда мне было лет 13 и начала оформляться грудь. Снова семейный праздник, все взрослые толкутся и беседуют на кухне, а мы с Вовкой, как единственные в этой компании дети, сосланы смотреть мультики вроде «Том и Джерри».

     Сидим. Смотрим. Вовка напряженным взглядом сверлит то экран, то меня. Наконец встает, разворачивается ко мне, и полным смущения голосом произносит: «Можно я потрогаю твою грудь?» Немая сцена, разбавляемая только писком и треском мультика на заднем плане. Я в шоке. Я не знаю что делать. Это ведь я его этому непотребству научила... Наконец решаю, что лучше пусть потрогает, но отстанет, и ставлю условие: «Хорошо, но тогда ты больше никогда при мне не скажешь слово «трахаться» и не будешь ни к кому приставать так, как ты тогда делал!» Вовка улыбается и часто кивает головой. Обходит мое кресло сзади и запускает руки мне в майку. Они у него холодные. Но особых эмоций эти прикосновения у меня не вызывают. Подумаешь, грудь... Намного приятнее трогать ниже... Но я скорее помру, чем скажу об этом своему горе-племяннику. Он ведь, как я уже знаю, решит проверить. «Мальчики мне сказали... « — задумчиво выдает, продолжая мять мою неоформившуюся грудь, дитя: «Что трогать грудь это и есть т... Ну, ты понимаешь. « Сдержал слово, молодец. А мне теперь куда деваться? Я неопределенно пожимаю плечами. Входит тетя звать на ужин и его руки мгновенно выскальзывают из моей майки. Аллилуйа. Тетя просто спасительница.

     Все... С той поры я Вовку не видела и не слышала. Получается, прошло уже 10 лет. Мама дорогая... Это что же, меня ждет встреча с 19-летним парнем вместо привычной мелочи-племянника?"Хватит страдать фигней!» — Говорю себе строго — «Не может же он и в 19 быть таким же как в 9... « Сердце не особенно реагирует на это замечание, а я просто забиваю. Есть вещи по-важнее, чтобы беспокоиться. И мы с дядей начинаем стандартный разговор о родственниках и их нынешнем житии-бытии. Так незаметно и доезжаем до места. Коттедж, как я узнала, принадлежит моей двоюродной сестре и ее мужу. Большой... Двухэтажный... Похож больше на загородный особняк. И откуда-то с заднего двора уже тянет шашлыками. Мечтательно вдыхаю запах, отдаю дяде все сумки и иду здороваться с хозяевами. Как приятно... Меня здесь явно ждали, мне рады. Чувствуя себя вернувшийся наконец домой блудной дочерью.

     Обнимаюсь с тетей, с сестрой, с ее мужем, с подбежавшими детьми сестры, и встречаюсь взглядом с напряженно буравящими меня уже явно не первую минуту голубыми глазами. Душа уходит в пятки и я не сразу узнаю в этом высоченном, отлично сложенном красавце-блондине своего племянника Вовку. Десять лет... Он был мне почти по пояс, когда мы виделись в последний раз. Теперь уже я ему по пояс.

      — Привет, Вовка! Как ты вырос! — Наконец выдавливаю я, чтобы не допустить неуместной долгой паузы и шагаю ему навстречу.

     Забыть прошлое... Забытьпрошлое... Забытьпрошлоезабыть... Забытьпрошлоезабытьпрошлоезабытьпрошлое... Напряжение исчезает из его взгляда. Он улыбается и шагает мне на встречу, раскрыв объятия.

      — Привет, Лера.

     Он никогда не добавлял к моему имени приставку «тетя»... И все было в порядке. А сейчас мне так и хочется его поправить. Держусь. Какое крепкое у него объятие... Однако парень явно вырос. Потому что я тут же оказываюсь на свободе. А он идет помогать с шашлыками мужу сестры. Обошлось? В груди что-то противно ноет. У меня в семье все мужчины красивые. И брат, отец Вовки, тоже красавец. И мама у него красивая... Но почему, черт возьми, ему тоже нужно было вырасти в картинку идеального принце в воображении любой девушки? Эти волнистые светлые волосы, эти проклятые передающиеся по наследству голубые глаза... «Стоять, Зорька. Это племянник. А тебе уже не 13 лет, чтобы прикидываться дурочкой, не знающей законов Российской Федерации». Кажется, помогло... Во всяком случае могу без проблем щебетать с сестрой о каких-то насущных проблемах. А потом так же без проблем жевать шашлык и поддерживать беседу со всеми. Даже с самыми маленькими племянниками. И с Вовкой. Который, к слову, оказывается не только красивым, но и интересным мальчиком. Я даже начинаю им тихо гордиться, как если бы он был моим сыном. В таком ключе о нем, почему-то, думать удобнее...

     Мы до поздна сидим на заднем дворе, пьем вино и болтаем за жизнь всей дружной семьей. А потом сестра спохватывается: Лера же с дороги, Лера наверное хочет отдохнуть. Ага... Лера хочет... А еще она хочет побыть в одиночестве и подумать. Сестра ведет меня в дом, где я выбираю себе комнатку под самой крышей, почти на чердаке. Там и остаюсь. Через несколько минут с моими вещами приходит дядя, яро критикуя мой выбор обители, желает спокойной ночи и уходит.

     Итак, я одна... И мне не по себе. Почему-то хочется запереть дверь на ключ... Интересно, можно? Осматриваю дверь. Низзя. Плохо. Разбираю вещи, натягиваю длинную футболку, которая будет моей пижамой, и забираюсь под одеяло. Там тепло и уютно, но мне все равно холодно. И немножко страшно. Что самое плохое — я никак не могу понять почему. Долго ворочаюсь, и наконец засыпаю. Сплю тревожно...

     Просыпаюсь ближе к полудню от запаха блинов. Сегодня воскресенье, я у сестры на даче. Мне тепло и хорошо. Ночью меня никто не съел. Я старый параноик, вот я кто. Быстро натягиваю джинсы и водолазку и сбегаю вниз, на завтрак. Моя сестра — гуру блиноделия. Завтракаю,...

  а дядя излагает программу турпохода на сегодня. Тут спускается взъерошенный Вовка, пододвигает себе тарелку с блинами и храбро вызывается быть моим гидом. Вроде как, он лучше знает где погулять можно, чем старички-бабушки-дедушки. И ведь не поспоришь с ним. Однако я пытаюсь спорить. В итоге решаем. Что первую половину дня мной занимается дядя (водит по местам из детства и к бабушке с дедушкой на кладбище), а вторую — Вовка с его достопримечательностями города. Все вроде бы довольны. Я забываю о второй половине дня. Мы с дядей ходим по маленькому городку, где когда-то родился мой отец, дядя и еще один их брат. Дядя много вспоминает... Мне хорошо и уютно. Доходим до кладбища.

     Я не была у них уже десять лет. Позор мне... Хочется плакать. Плачу... И тут на плечо ложится чья-то тяжелая рука. И это точно не рука дяди. Оглядываюсь и с изумлением вижу Вовку. Голубые глаза серьезно смотрят на памятник. Мужчины не плачут. Но если бы он был женщиной, мы бы сейчас плакали вместе. Я это вижу и чувствую. А потому утыкаюсь лбом в его грудь и продолжаю тихо плакать. Дядя прощается. Ему пора ехать, культпоход с его стороны на сегодня закончен. Мы остаемся вдвоем.

      — Аня обещала тоже подъехать. — Тихо сообщает Вовка, когда мы ковыляем назад, к воротам кладбища. — Но у Дениски кажется температура, так что я не уверен.

     Хмыкаю что-то в ответ. Загружаюсь в его машину. Это нормально — девятнадцатилетнему мальчику водить машину?

     Едем молча, гуляем по парку беседуя на отвлеченные темы, потом катаемся на аттракционах, я выигрываю в тире плюшевого зайца и героически дарю его племяннику, вслух обозначив это как исполнение теткиного долга за все десять лет, что я ему ничего не дарила на новый год и на день рождения. Улыбается, забирает зайца. С ним легко и весело... Если я когда и хотела, чтобы у меня был брат, я хотела бы, чтобы он был вот таким вот. Только одно но: ему постоянно звонят на мобильный. И судя по тону разговора — девушки. Наконец я не выдерживаю и начинаю разговор про порядочность и неприемлемость в нашей семье жизни плейбоя.

      — Тебе же самому потом будет хуже, неужели не понимаешь?

     Он улыбается, качает головой и говорит, что нам старикам не понять. Получает удар кулаком в бок за «стариков». Начинается игра в догонялки. Мама дорогая... Мне будто снова тринадцать лет. И это весело...

     Аня все-таки присоединяется к нам. Мы шатаемся по городу до поздна, затем едем домой, я забираюсь на свою верхотуру, падаю и мгновенно засыпаю. Сил страдать паранойей сегодня нет. У меня просто был отличный день.

     Просыпаюсь глубокой ночью от ощущения, что я в комнате не одна. Долго лежу, не открывая глаз, и слушаю темноту. Слышу чье-то дыхание. И чувствую весь чьего-то тела на краю кровати. Медленно оборачиваюсь. Все страхи постепенно просыпаются с новой силой. На краю кровати сидит Вовка. И снова сверлит меня все тем же напряженным взглядом, который так испугал в момент нашей встречи. Я сажусь на кровати, натягивая одеяло до ушей.

      — Ты почему не спишь?

     Он смущенно отводит взгляд.

      — Не знаю... Не спится.

     «А как ты оказался в моей комнате?» — Хочу спросить я, но голос отказывается слушаться. Молчим. Я смотрю на него, он — на стену. Воздух скоро начнет трещать от напряжения.

      — Эй... — Я строю из себя дурочку, протягиваю руку и глажу его предплечье. — Что-то случилось?

     Он пристально смотрит на мою руку. Так пристально, что хочется ее тут же отдернуть. Пытаюсь отдернуть, но он ловко ее ловит и притягивает к губам. Они у него мягкие и теплые. А дыхание обжигает... Он целует мои пальцы, и от руки по всему телу будто пробегает разряд электрического тока. Господи... Нельзя! Это племянник! Наконец справляюсь с собой, отдергиваю руку, прижимаю ее к груди, будто только что обожгла, и забиваюсь в самый дальний угол кровати, с неприкрытым ужасом глядя на Вовку. Он выглядит растерянно. Будто сам еще не понял, что сделал. И мне страшно. Страшно, что будет, когда он поймет. Ведь есть два вариант — извинится и убежит, или... Вот этого «или» я и боюсь больше всего.

      — П-прости...

     Встает... Я выдыхаю свободно. Он идет к двери. И с каждым шагом, что он делает вперед, я расслабляюсь. И начинаю потихоньку сползать обратно в горизонтальное положение. И в этом — моя главная ошибка. Он подходит к двери и запирает ее на ключ. Этот звук как молоток бьет по нервам. Я снова вскакиваю, но теперь уже на ноги.

      — Что ты сделал?

     Он молча разворачивается и кладет ключ от двери на самый верх шкафа. При его росте достать — раз плюнуть. Я туда без стула не дотянусь. И идет назад ко мне. Он делает шаг вперед — я делаю шаг назад. Пока не упираюсь в стену.

      — Вовка, ты чего? — мой голос низкий и напуганный. — Зачем ты закрыл дверь.

      — Не знаю.

     Он уже дошел до кровати и следующим шагом забрался на нее. Я начинаю сползать вниз по стене, обхватив себя руками. Он останавливается на полпути и удивленно смотрит на меня. Садится напротив.

      — Ты меня боишься?

      — А ты бы не боялся на моем месте? Пришел посреди ночи, закрыл дверь, ведешь себя странно...

      — Раньше это не называлось «вести себя странно». Помнишь?

      — Не помню. — Отрезаю я.

     Потому что тело еще помнит тот ток, что по нему разлился, когда его губы коснулись моей руки. И боится повторения. Жаждет и боится.

      — Да ладно... — Он становится на четвереньки и снова движется ко мне.

      — Стой где стоишь! — Пищу я. Неубедительно.

     Он снова улыбается, но останавливается.

      — Теперь тебе не удобно? Я знал, что ты так скажешь. Мы были детьми, не понимали что делали, и все такое. Давай обо всем забудем. А мне что делать? Я не могу забыть. Мне до сих пор по ночам снятся прикосновения к твоей груди. И это слово, которое ты запретила мне произносить. Я... С тобой.

     По коже пробегают мурашки, между ног становится влажно. Плохо... Господи, как плохо... А он ловит момент. Протягивает руку и хватает одной своей обе мои. Я начинаю молча вырываться. Кричать ведь нельзя, родня не так поймет. Но он сильнее. Тянет меня к себе, отводит мои руки назад и я чувствую сквозь майку прикосновение его горячей кожи. Он продолжает удерживать мои руки одной своей, а второй ловит мой подбородок и заставляет посмотреть себе в глаза.

      — Я знаю, что это не правильно. Но я ничего не могу с собой поделать.

     Наклоняется. Я чувствую кожей его дыхание. Пытаюсь дернуться, но бесполезно. Его губы накрывают мои. Снова этот ток, эта волна желания по всему телу. Не нормально, что он так на меня действует. Не нормально... И кто его научил так целоваться? Поцелуй начинается нежно, почти невесомо... А потом нарастает, раскрывается. И под конец мне уже даже больно. Я снова пытаюсь отстраниться, и тут он сам меня выпускает. Держится за губы, тяжело дышит. А я снова забиваюсь в угол. Мне хочется плакать. От того что этот статный красавец — мой племянник, от того, что в детстве я сама того не подозревая сломала ему психику, от того, что ничего не могу изменить.

      — С тобой по-другому. — Наконец произносит он.

      — Что? — Мой голос дрожит от комка в горле, но он не замечает.

      — Все по-другому... Даже простой поцелуй. Наверное это из-за того, что ты первая.

     Я его не понимаю. Что первая? У нас ведь с ним ничего не было. Но даже если представить, что он еще ни с кем не спал, а только оттачивал поцелуи... Все равно как-то бессмысленно. Хотя сама мысль соблазнительна до отвращения.

      — Первая? — наконец выдавливаю из себя.

     Он поднимает на меня взгляд. Тяжелый... Его глаза потемнели и теперь кажутся синими. Или это из-за темноты ... в комнате? Боги, кажется мне вообще не нужно было отвечать на эту фразу. Сидеть в своем углу и притворяться мебелью. А он все-таки решает мне ответить.

      — Первая, кого я захотел. Еще тогда. Я хотел только тебя.

      — Не говори ерунды! Ты мой племянник!

      — И что с того? Я что теперь, не мужчина?

      — Для меня нет. А у тебя и так есть целая толпа поклонниц, на все ради тебя готовых. Мало? Хочется перчика в отношениях?

     Он смотрит на меня с обидой.

      — При чем тут они? Это другое...

      — Естественно! Это — правильно. Это так, как должно быть. Так что открой чертову дверь и убирайся, Вовка, пока не наделал глупостей.

     Я слишком увлеклась словами... Пропустила момент, когда он рванулся вперед. А в себя пришла уже лежа на кровати, придавлена сверху его весом, ощущая горячее дыхание на шее.

      — Это другое — Шептал он покрывая мою кожу поцелуями. — Они — это другое. Я хочу тебя. Сейчас.

     И он с силой прижался ко мне бедрами, давая во всей красе ощутить, как сильно он меня хочет. Так сильно, что у меня даже дыхание сбилось. Однако голова просветлела, и я снова начала вырваться, пытаясь выскользнуть из-под него.

      — Уходи, уходи, уходи! — Шептала я, пока он пытался поймать мои губы своими.

     Наконец, мне удалось. Я выбралась из-под него и отскочила к письменному столу, обхватив себя руками. Соски под майкой напряглись, а мне не хотелось, чтобы он видел, какое действие его поцелуи на меня оказывают. Он сел на моей кровати. Кажется, я его разозлила. И мне снова стало страшно.

      — Уходи. — Повторила я, как заведенная. — Или я закричу.

      — Кричи. — Его губ коснулась жестокая усмешка. — И что дальше?

     Что дальше... Дальше ничего. Я никому не скажу что он ко мне приставал. Он соврет что-то про «просто хотел напугать». Сегодня я буду спасена. А завтра он снова придет. И на этот раз подготовленным. Только если... Да. Я завтра же куплю билет и уеду назад в Москву. Он поднялся на кровати, собираясь снова приблизиться ко мне, я вдохнула побольше воздуха, чтобы закричать... Но опоздала. Он метнулся ко мне слишком быстро и закрыл рукой рот. Вместо крика вышел только сдавленный хрип. Меня швырнули обратно на кровать и снова придавили сверху, однако этим пока все и ограничилось.

      — Почему ты брыкаешься? — Спросил он. — Ты ведь тоже хочешь...

      — Нет, не хочу.

      — А если бы я не был твоим племянником?

      — Нет.

      — Ответь, пожалуйста. И я отпущу тебя.

     Я страдальчески посмотрела на него.

      — Да.

      — Что да?

      — Да, если бы ты не был моим племянником, я бы хотела... Но ты племянник. А теперь уходи.

     Он разжал руки, поднялся, но уходить не спешил.

      — А для меня это не значит так много... — Тихо сказал он.

      — Уходи, Владимир. Ты обещал.

     Улыбается. Озорно, мальчишески.

      — Я обещал отпустить. И отпустил. Уходить я не собирался.

      — Обманщик...

      — А ты ребенок. Причем жестокий и эгоистичный. Нравится делать другим плохо?

      — Что за берд!

     Он снова метнулся ко мне. Снова продемонстрировал свой великолепный поцелуй.

      — Это не бред. Никто тебя так не целовал еще. Признай это.

      — Нет!

     Еще один поцелуй. Меня уже трясло как в лихорадке. Даже если удастся его выгнать, остаток ночи мне не уснуть. Буду мастурбировать как пятиклассница на его светлый образ. Но лучше уж так, чем на самом деле... Так безопаснее... Еще один поцелуй, а рука накрывает грудь, играя с затвердевшим соском. Все-таки нашел...

      — Признай это!

      — Нет!

     Вторая рука хватает меня за волосы и отводит голову назад, подставляя шею поцелуям. У меня уже нет сил вырываться, и я прибегаю к самому нечестному из всех женских приемов. Я начинаю плакать. И это, конечно же, действует. Он отпускает меня, смотрит с тревогой. Наверное думает, что сделал мне больно. И даже не догадывается, насколько прав.

      — Прости...

      — Просто уйди...

     Сидит. Не шелохнулся. Выжидает. И вот, наконец, у меня кончаются силы плакать, и я просто лежу, обняв подушку. А он сидит рядом, не зная, куда деть руки.

      — Я не хотел...

      — Никто никогда не хочет.

      — Прости...

     Нагибается надо мной, нежно целует в плечо. Я отмахиваюсь. Мою руку на полпути перехватывают и целуют, снова извиняясь. Я снова начинаю реветь и брыкаться, но меня обнимают сильные руки, а теплые губы собирают слезы со щек, продолжая шептать извинения. И все внутренние бастионы падают. Потому что губы очень мягкие, голос приятный, а дыхание теплое. Потому что в его объятиях так уютно... Так уютно, что хочет отключит голову и позволить потоку нести себя... Куда бы он ни нес...

     Я отвечаю на поцелуй. Пробую его в ответ, осторожно касаясь кончиком языка его неба и языка. Он нетерпеливо сопит, но не форсирует события. Хороший мальчик. Мои руки обнимают его шею, он делает поцелуй настойчивее. Держаться нету больше сил... Я уступаю.

     Позволяю его рукам касаться моей груди, играть с сосками. Глубоко вдыхаю, когда его губы смещаются от моих губ к шее и ниже, к ключицам. Его пальцы сжимают край моей ночнушки-футболки и задирают ее почти до самой шеи. Я протестующее вытягиваю вперед руки, но он тут же отводит их в сторону и ловит губами сосок. Я никогда прежде не любила ласки груди... Вернее, они оставляли меня равнодушной. А сейчас... Внутри будто все туже затягивался какой-то узел. Меня распирало от желания. И как-то сами собой руки начали исследовать его тело в ответ. Линию плеч, спину, грудь. Ерошить непослушные светлые волосы. Он перешел к другой груди, поймал сосок зубами и чуть надавил. Я охнула, он тут же выпустил его, извиняясь. Я в ответ только притянула его голову к себе, чтобы еще раз поцеловать. Потому что мне не было больно. Я еще не поняла, что со мной происходит. Но так как сейчас прежде у меня не было ни разу. Я слышу легкий стон прямо мне в рот, и он звучит как музыка. Его рука скользит по животу и касается промежности. Осторожно, будто ожидая новой волны сопротивления. Но сил сопротивляться у меня уже нет. Кроме того, его прикосновение так приятно...

     Пальцы начинают неторопливо двигаться, лаская меня. Тугой узел внутри перемещается из груди в область паха. Я тяжело дышу и цепляюсь за его плечи. Он отодвигает мои трусики в сторону, и я снова слышу тихий стон. Он не ожидал? Видимо, не ожидал. Что я окажусь настолько влажной и горячей. Для него. Пальцы продолжают ласкать меня. Это почти невыносимо. Почти на грани того, что я могу вытерпеть. Его дыхание обжигает мне ухо. От горячего шепота в сочетании с движениями пальцев у меня между ног я едва не кончаю.

      — Я хочу тебя. Сейчас.

     Чего же тогда он ждет? Разрешения? Я едва заметно киваю и лишь мигом позже ощущаю горячую и твердую головку его члена, упершегося мне между ног. Он несколько больше моих привычных размеров, поэтому входит с трудом. А я, вместо того чтобы помочь, начинаю крутить бедрами, в попытке соскочить с него. Последняя попытка спасти нас обоих. Но и она проваливается, когда его рука властно ловит мои бедра. Он резко толкается вперед, вгоняя себя в меня так глубоко, как только может. Я пытаюсь застонать, но мой рот оказывается прикрыт его ладонью. Он прав... Это не лучшая идея в полном народу доме.

     Несколько мгновений мы просто лежим, тяжело дыша. Я чувствую его в себе. Боги, он во мне. Мой маленький племянник, Вовка. Вовочка... Володька. Он большой и горячий, он чуть дрожит внутри. Вовка приподнимается на локте, выходит из меня почти полностью и снова двигает бедрами вперед. Резко и ... 

     глубоко. Как раз так, как я люблю. Откуда он это знает? Снова выходит, и толкается вперед, но на этот раз я подаюсь бедрами ему навстречу. Мне хорошо. Мне никогда и ни с кем еще не было так хорошо. Это дико, это не правильно, но это факт. Он наращивает темп. Движется все быстрее, толчки становятся чаще, но все еще глубоко, до самого основания. Он почти вбивает меня в матрас, а я все продолжаю встречать каждый толчок с животным удовольствием, искусывая губы в кровь, чтобы не дать себе закричать. А кричать хочется. Стонать, биться в сладкой агонии, выкрикивать его имя. Его имя... Мне никогда раньше не хотелось во время секса звать партнера по имени. Я слышу у уха его тихий стон, и этот звук снова почти заставляет меня кончить. Осознание того, что ему со мной хорошо... Оно так приятно... Так невероятно, всепоглощающе, собственнически приятно...

     Он снова чуть приподнимается на локтях, движения становятся резче, хаотичнее. Я вспоминаю, что мы делаем это без презерватива. Перед глазами мелькает картина его спермы, бьющей в меня, и одной этой мысли оказывается достаточно, чтобы мое тело забилось в сладких судорога накрывшего меня оргазма. Губа окончательно прокушена, я чувствую по рту солоноватый вкус крови, но это не играет роли, потому что по каждой клеточке моего тела сейчас распространяется удовольствие. А он продолжает двигаться во мне. Он почувствовал, что я кончила, и теперь стремится к тому же. «Нет презерватива... « — Запоздалая мысль как раз перед тем, как он особенно глубоко входит в меня и я понимаю, что момент настал. И сильно подаюсь бедрами назад, выскальзывая из-под него как раз во время. Сперма заливает мне живот и бедра. В его глазах мелькает разочарование, а затем он, все еще тяжело дыша, опускается сверху.

     Мы лежим в темноте, слушая тяжелое дыхание друг друга. Не шевелясь. Я не знаю, о чем он думает. А вот мне снова страшно. И кажется, я только что сделала самую ужасную и в то же время самую восхитительную ошибку в своей жизни. Я спала с собственным племянником.

     Он тяжело перекатывается на спину и лежит, глядя в потолок и широко раскинув руки. Я сажусь и тянусь к сумке за бумажными платками. Кто-то должен здесь прибраться. Внизу живота все еще осталось ощущение приятной неги. Оно напоминает о себе при каждой попытке сменить положение тела. Я достаю платки и стираю с себя его сперму. Затем оттираю ее от простыни и всего остального, куда она случайно попала. Он все это время молча за мной наблюдает. Наконец, я не могу больше прятаться за такими важными делами как оттирание спермы от простыни и поворачиваюсь к нему. Он как-то странно на меня смотрит. Задумчиво. Мне не нравится этот взгляд.

      — Мне нужно в душ... — Бурчу я и пытаюсь встать с кровати, совсем забыв, что ключ от двери на шкафе, а следовательно полностью для меня недосягаем.

     Его рука неожиданно ловит меня на полпути и увлекает обратно на кровать. Губы накрывают мои, а затем он уютно устраивает голову у меня на груди, слушая, как бьется мое сердце. И мне не остается ничего другого, кроме как обнять его в ответ. Прижать к себе... Господи, что же мы натворили... К горлу снова подкатывает комок, по щекам текут слезы. Он поднимает голову и с тревогой смотрит на меня. Мне не нравится этот взгляд. Я закрываю лицо руками и поворачиваюсь на бок.

      — Эй... Ну ты чего...

     Меня снова обнимают две сильные руки. Он зарывается лицом в мое плечо.

      — Не плач. Все хорошо. Никто не узнает, я обещаю... — Он запнулся, будто не зная, что еще можно сказать, чтобы я наконец перестала разводить мокрядь. — Мне было хорошо... Очень...

     И пять бумажных платков, насквозь пропитанных спермой, тому доказательство. Но плачу я не поэтому, дурачок. Что нам теперь делать с этим всем?

     Я разворачиваюсь на спину и смотрю в упор в его прекрасные голубые глаза. И задаю этот неудобный и тяжелый вопрос.

      — Что нам теперь делать?

     Он молчит. Он не знает ответа. Ведь он всего — навсего девятнадцатилетний мальчик. Старшая и умная у нас я. Я знала, что так все закончится. И мне пора брать себя в руки. Я решительно вытираю слезы и сажусь на кровати.

      — Иди к себе...

     Он снова смотрит непонимающе и обиженно.

      — Ты не можешь остаться здесь, Владимир. Я все еще твоя тетя, а ты — мой племянник. Это будет выглядеть странно. Поэтому ты должен уйти к себе.

     Он нехотя встает, одевается. Достает ключ и открывает дверь. В дверях разворачивается.

      — Я приду завтра ночью. А это... — Он показал ключ и демонстративно убрал его за спину. — Я оставлю себе. Как гарантию. Хорошо?

     Улыбается. И исчезает за дверью. А я лежу до утра не в силах заснуть. Внутри будто ураган прошел. Все пусто. И стоит закрыть глаза — вспоминаются его губы и руки. Что же я за чудовище такое... Всю ночь я гонялась за призраками решения проблемы, но так ничего и не решила. На утро встала невыспавшаяся и злая. За завтраком не могла смотреть никому в глаза. Казалось, что все смотрят на меня с осуждением. Зато Вовка как мог ловил мой взгляд и был бодр, как никогда. Даже предложил продолжить экскурсию. Я отказалась. И весь день сидела в кабинете мужа сестры, подыскивая ближайший рейс на Москву. Наконец, будто сама судьба мне благоволила, я его нашла. И немедленно выкупила. А затем огорошила родственников новостью о своем отъезде. Простите, мол, работа. Срочно вызывают. Нет возможности отказаться. Да, очень жаль, что получилось остаться только на выходные. Да, как-нибудь в другой раз обязательно приеду еще. Я их всех тоже очень люблю... И никогда так быстро не собирала вещи. Вовка был на занятиях в вузе. Слава богу.

     Я сбежала из дома вместе с дядей Ваней до того, как он вернулся. Сказала, что подожду в аэропорту, погуляю по окрестностям, куплю сувениров домой. Он меня понял. Еще раз выразил сочувствие, что улетаю так рано. Я его в этом поддержала. А потом он уехал. Я заранее отключила телефон и все время до вылета старалась долго не сидеть на одном месте. Это глупо, но я до последнего ждала, что он ворвется в аэропорт, выкрикивая мое имя, и угонит трап, чтобы остановить самолет. Этого не случилось. Через полтора часа я без приключений приземлилась в Москве, которая встретила меня холодным дождем. В телефоне была лишь одна смска. «Трусиха... « Он прав... Но уж какая есть.

     Домой я решила поехать на такси. И пусть цены кусаются. Толкаться в метро не было сил. Таксист попался понимающий и все время молчал. А я думала. Думала и придумывала, что сказать своему гражданскому мужу. Почему так рано вернулась. И как теперь смотреть ему в глаза... Смогу ли я, отдаваясь ему, не сравнивать его с Вовкой? Как могло получиться, что вся жизнь была перечеркнута одной единственной ночью? Наконец, я приняла решение. Обычное и бесполезное. Сделать вид, что ничего не было. Все забыть.

     Муж ничего не заподозрил. Скоро все действительно стало как всегда. А потом мне позвонил ошарашенный брат. И сообщил, что Владимир добился перевода в московский вуз. Попросил приглядывать за ним, хоть и жить он будет у каких-то дальних родственников. У меня земля ушла из-под ног. А в телефоне через пару часов появилась триумфальная смска: «Если гора не идет к Магомету, Магомет пойдет к горе. До встречи, тетя Лер)»

     (продолжение следует...)