Иногда, например, когда я много выпью, мне кажется, что я — бог. Ну или что то типа того. Логика моя при этом такая, бог людей создал, сотворил, а я вроди как доделываю, украшаю их, довожу их до совершенства. Нет, если разобраться, то всё это конечно, чепуха, но мало ли что может приходить в голову пьяному татуировщику... да и вообще, это только моё дело, о чём я думаю.
Сережка стоял прислонившись в опоре, поддерживающей электрические провода. Стоять просто так уже не было никаких сил. Кроме воды, которую заливали в пассажирские вагоны, его желудок не знал другой пищи третьи сутки подряд. Фортуна отвернулась от него. На когда-то полосатую тельняшку пролили ведро черной краски. И без того тоненькие белые полоски пропали под толстым слоем нечистот и зловония. Надежды на «чудо-порошок» или отбеливатель, что в состоянии обмыть его жизнь не было никакой.
Измена будь она в жизни семейной или на гос. уровне всегда имеет одну до омерзения простую схему. Она начинается с томления от жгучего желания, жажды услады, ожидания чего-то нового и невероятного, и заканчивается банальной еблей, судорогами в коленях, сопливо висящим членом и огромным желанием послать все на хуй.
Привет милая! Я увидел тебя на сайте знакомств. Ты мне очень понравилась, твоя внешность произвела на меня неизгладимое впечетление. Я с удовольствием с тобой познакомлюсь. Если ты обожаешь кунилинг, то я с удовольствием с тобой встречусь в реале и приласкаю тебя своим нежным язычком. Прошу на меня не злиться если ты милая не воспринимаешь мои взгляды на жизнь и на секс. Теперь о себе: Мне 27, образован, интересен и приятен в общении. Хотел бы обрести друзей, единомышленников, с которыми можно быть откровенным и открытым. По натуре я альтруист-бисексуал, состою на службе у оргазма, не своего — женского. Тело женщины для меня, — это все равно что флейта Бога. С раннего детства я рос сексуальным мальчиком, фантазировал и подглядывал, как родители занимались любовью. Многое обсуждал с соседской девочкой, а потом повторяли у меня дома все, что я видел, когда подглядывал за родителями.
На двадцатую годовщину свадьбы, мама с папой отправились в тридцатидневную поездку вокруг света. На это время я переехал в дом тети Марии. Ей было 38 лет, она была младше мамы, разведена и у нее была дочь Сильвия. Когда это все началось, мне было 17, а ей 16 лет. Сильвия мне всегда нравилась, особенно ее растущая красота. Я любил в ней все, будь то длинные коричневые волосы, ее детские глаза, ее ум, ее веселость. Мы учились вместе, и наши увлечения были общими, мы были близки, как пальцы одной руки.
Гишпанским грантам посвящается.
Он был злой и раздраженный в последнее время. Его, двадцативосьмилетнего военного офицера, Сергея Погодина, отслужившего четыре года на юге, загнали на Крайний север, в небольшой город. Прошло три дня, как он с женой Ольгой вселились в служебную квартиру, и ее нужно обживать и приводить в порядок, из-за этого настроение было еще отвратительнее. Спасало только то, что было лето, не такое жаркое как на юге, но терпимое северное лето, постоянный полярный день. Немного было непривычно, когда круглые сутки светло и солнце, но что поделать, служба есть служба.
Конечно, беспокоиться было не о чем. Егор знал это и так, но при виде красивого голого тела зав. производством Волковой, безмятежно распластавшейся на кровати, спокойствие проникало в самые-самые глубины егоровой души. Тихо и мирно становилось у него на душе, вот как в этот тёплый августовский вечер. Спокойно и хорошо. Что-то всё же его немного тревожило.
Они сидели на кухне. Она была тесной и не слишком уютной, но в ней можно было отвлекаться на хлопоты, а в комнате стояла кровать — достаточно широкая, чтобы принять двух любовников, но безнадежно узкая для того, чтобы вместить два года разлуки. В коридоре стоял нераспакованный чемодан. Он, как собака, просился вон из дома, во двор, на вокзал, к черту на рога. Оба слышали это, но не подавали виду. Он смотрел на пачку сигарет и в тиканье часов слышал вагонный перестук. Наспех принятый душ не смыл с него запах дороги, пыльный, горьковатый, неуместный здесь, под абажуром, в доме, который никогда и никуда не спешит. Что он мог сказать своей ненаглядной? Его любовь извелась за два года. Она, как джинн в бутылке, всегда просилась на волю. То униженно и льстиво, то бесцеремонно и злобно. Она поднялась деревом, закрыв весь белый свет и уронив на душу тяжелую тень. Ствол замшел ревностью. Листва ее писем высохла и облетела. Он боялся заглянуть ей в глаза, потому что знал, что все равно не поверит. И правильно не поверишь, думала она. Но не знала, как ей промолчать об этом. Она любила его не меньше, чем прежде, но теперь она любила не только его. После года монашеской верности страсти взяли свое и обернулись лютым, не знающим утоления голодом. Ей горько было сейчас, но теперь она знала — повторись все сначала, она вела бы себя так же. Неуместно уютно пахло жареной картошкой. В бокалах выдыхался Мартини. Лучше бы водка, тоскливо подумал он. адо было купить водки, подумала она. И накрыла картошку крышкой. Они молча кричали друг другу и не могли докричаться. Он предложил позвать гостей, она согласилась. Замужние подруги, разумеется, отказались, пришли несколько приятелей с подвыпившей куклой, принесли, наконец, водку и съели проклятую картошку. В их присутствии скованность начала отступать. Однако, пятилась она явно не в ту сторону, откуда пришла. Оба почувствовали себя пьяными. Когда начались танцы, Она танцевала не только с ним. Он смотрел на это со странным, сквозь боль, возбуждением и сам с удовольствием станцевал с пьяной куклой, бесцеремонно оглаживая ее резиновые ляжки. Они оба с самого начала держались так, будто впервые встретились два часа назад и еще не решили, быть ли им вместе. Гости, слабо разбиравшиеся в тонкостях, приняли эту версию как само собой разумеющееся и были рады неожиданной возможности приударить за свободной красивой бабой. Он много пил и быстро, с дороги, опьянел. Прилетел омерзительный вертолет, к горлу подступала тошнота. Временами Он проваливался в черное, откуда выныривал с единственным желанием видеть Ее. Одно из пробуждений оказалось приторно-сладким. Он увидел себя лежащим, с нелепо спущенными брюками, Его непутевый ванька-встанька был слегка прикушен Ее зубами. Они будили Его, а подоспевший язычок делал пробуждение сладостным. Вся Она дрожала, колыхаясь перед им, как марево. И тут в сонном отупении Он сообразил, что Ее тылы не остались без присмотра и находятся в деятельной обработке самого ретивого из ухажеров. Тот, посапывая и шепотом матерясь, явно подходил к концу и, видно было, давно уже мечтал передохнуть. Его передернуло, как током, пугающей смесью отвращения, ревности, физической боли, горя утраты и еще черт — знает — чем, отчего все тело показалось мешком зловонной жижи. Мешок немедленно прорвался со стоном, залив ядовитой терпкой слизью Ее лицо: глаза, рот... Лицо, которое Он рисовал на пыльном стекле каждого из окон на своем пути. Глаза, которые мерещились Ему в каждой встреченной женщине. Рот, сказавший однажды простые слова: «Я тебя люблю...» Протрезвев от горя, Он встал, застегнул брюки. Она оттолкнула второго и, как была, вытирая лицо рукой, поднялась на ноги. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза. Впервые за все время — прямо и открыто. Теперь было сказано все. Ненаевшийся фавн возился на полу, боясь встать — он уже начал кое-что понимать, и предчувствовал нешуточную экзекуцию. Он, ни слова не говоря, пошел к двери. Она плакала, жалко мешая на лице слизь и слезы. Чемодан стоял на прежнем месте. Он все еще просился вон из дома, во двор, на вокзал, к черту на рога. И он знал, что сейчас ему в этом не откажут. © Mr. Kiss, Сто осколков одного чувства, 1998—1999гг
Твои фотографии пробуждают у меня романтические фантазии. Вот я перед тобой. У меня в руках фотоаппарат. Я снимаю тебя. Ты непринуждённо раскинулась в кресле. На тебе костюм Евы. Ничто не мешает мне любоваться твои прекрасным телом. С каждым кадром я приближаюсь к тебе всё ближе и ближе. Аромат твоего тела сводит меня с ума. Я опускаюсь перед тобой на колени. От одного взгляда на твои стройные ножки у меня начинает кружиться голова. Волны желания захлёстывают меня. Снимок — Ещё снимок — Всё. Больше я не в силах сдерживать себя. Я откладываю в сторону фотоаппарат и медленно развожу твои стройные ножки. Моему взору открывается твоя нежная киска и я осторожно прикасаюсь к ней губами. Мой шустрый язычок принимается за дело, а руки скользят вверх и начинают ласкать твои груди. Твоё дыхание начинает учащаться, по телу пробегают горячие волны. И вот раздаётся твой первый сладостный стон.