... Уже половина восьмого, и там стоит компьютер и работа, но рядом тут такая попа... Уже половина девятого, и там ждет слава и успех, но рядом тут такая попа... А уже ведь половина десятого, и там куча денег и автомобилей, а тут только попа. Вот сейчас только перелезу через эту попу. Сейчас, сейчас. Что-то пока не получается. И совсем не потому, что она такая высокая, а потому, что это дело времени. Хотя уже половина одиннадцатого, и там другие попы, да и пиво тоже ждать не любит, но попа, я вам скажу, такая...

     Смеетесь, да?

     Я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ — МОЯ ЛЮБОВЬ!!!

     Офис. Режущий ухо и не дающий сконцентрироваться голос снабженца опять разорвал тишину. Застучали пальцы по клавиатуре компьютера:

     Грузовик Пенни-Лейн мчался по шестому федеральному шоссе, на север от Бармоунт-хилла. Где-то там, за цепочкой лысых Калифорнийских холмов горел загадочный иь сектор базы, и лежал в кювете автомобиль с генералом Фертшеллом, а его верный адьютант Топси находился в военном госпитале Бармоунтской комендатуры. Да, дел Пенни-Лейн неделала много...

     Посреди тягостных, раздирающих душу похорон моей матери, во время панихиды я впервые подумала: не отменить ли свадьбу? Двадцать первое августа показалось мне совершенно неподходящим днем, Джон Уэскотт — совершенно не годным в мужья человеком, да и представить себя в длинном подвенечном платье, любезно предложенном миссис Уэскотт, я не могла. Мы обручились на Рождество, когда мама только начала умирать, а умерла она в мае — раньше, чем ожидалось. Когда священник произнес: «Нас покинула редкая душа, дарившая близким отвагу и радость», я взглянула на голубоватый церковный свод и подумала: «Мама не пожелала бы мне жизни рядом с таким человеком». Джон, разумеется, спросил, ехать ли ему из Бостона на похороны. Я сказала «нет». И он не приехал: из уважения к моей независимости и прочая, и прочая. Не понял, что я просто постеснялась обременить его своим горем.

     Тот Hовый год по гоpоскопy надо было встpечать в кpасном, и я захватила с собой в Кpаснодаp кpасное маленькое фpанцyзское платье. Благо оно не заняло в доpожной сyмке много места. Честно говоpя, таких коpотких и облегающих наpядов я никогда не носила. Воспитанная в пypитанско-совковой семье, я пpедпочитала джинсы и свитеp на все слyчаи жизни. Может быть, отчасти потомy, что мне не хватало каких-то чисто женских yловок, кокетства, смелости в одежде и деpзости в постели, от меня yшел Саша. Светка, подpyга, жившая со своим чеpнокожим мyжем в Паpиже, пpозвала меня «амебой в обмоpоке». Именно она и подбила меня кyпить это pоковое платье. В пpимеpочной кабине она, pазгладив на мне последнюю складочкy, пpишла в востоpг:

     ДЖЕФФ ДЖЕЛБ

     Ни кола, ни двора, полна жопа огурцов. Это как раз про меня. Об огурцах — потом, это не всем нужно знать, а вот о колах и дворах — в самую точку. Светка еще в школе шутила... Николашин — Нидворашин. На самом деле Николашин Николай, ваш покорный слуга. Дошутилась. Вышла за меня замуж, живем с ее мамочкой, и никаких перспектив на собственный двор. Та еще мамочка, за день три раза напоминает, сколько получает флейтист в симфоническом оркестре, даже с подработками. А то я сам не помню. Оно, конечно, я не председатель ЗАО «Валины пельмени». А она, как раз, председатель. А раньше поваром была в ресторане, тоже все понятно. Могла бы, кстати, с квартиркой помочь, легко, но на принцип пошла. И вот возвращаюсь я домой, с зарплатой, как всегда, задержка, чую — будут вопросы, будут! Светке легче — у нее сегодня в институте вечерники — придет, и сразу баиньки, Валентина Сергеевна уже третий сон по второму разу досмотрит. Храпит, кстати, сволочь. И чтоб никакого секса, когда мамочка спит, развратники порнушные. Хотя, секс и так не часто случается — у Светы то голова, то устала, то настроение... Хотя сегодня оно и к лучшему. А что, собственно случилось сегодня, и кто я теперь — еще сам понять не могу. Начиналось, как обычно. После утренней репетиции подошел ко мне новый завхоз — неделю, как работает — и попросил помочь, он со старой квартиры съезжал. Меня все просят помочь, чувствуют, что не откажу, да и внешность располагает, метр девяносто и под 100 кг. Флейту на отбойный молоток поменять — это раз в неделю слышу, как минимум. Занесли мы мебель, расставили, как водится — отметили. Мужик, конечно, бывалый, где его только не носило. И горы, и море, и за границей, и на границе... А главное — с ним поговорить можно, понял сразу, что у меня на душе кошки скребут, и домой не тянет. Бабы, говорит, меня самого достали, приятно в мужской компании посидеть. Потом пригласил душ принять, смыть пот трудовой. Зашел я, под горячий душ встал, голову намылил... Слышу — дверь открывается, а я ее вроде на защелку закрывал, наверное, плохо закрыл. Анатолий Петрович, говорю, я сейчас. Давай, говорит, я сразу после тебя. И раздевается. Я краем глаза смотрю — да, крепкий мужик, жилистый, меньше меня на полголовы, а смотрится куда серьезнее. Татуировками сейчас никого не удивишь, но у него забавные такие... А член (повторяю — смотрел краем глаза!) ну, знаете, это скорее многочлен какой-то, не до колен, конечно, но очень впечатляет, очень. И что интересно — и на члене татуировка. Штрихи какие — то, и надпись на головке. Он мой взгляд поймал, смеется — не понял, говорит? Сейчас покажу. И начинает, извините, себя возбуждать. Дрочить, короче, в детстве так говорили. Ну, в развернутом состоянии это такая оказалась машина... Смотри, говорит, что нам, мужикам, стесняться. Смотрю. Штрихи оказались сантиметровой линейкой, и надпись... «Толянчик — 18, 5 см.». Из-за этой, говорит, картинки, я со своей первой стервой развелся, Толянчика она любила, а надпись, решила, не для нее делалась. И правильно решила. Да и хер с ними, им мужика в гроб загнать — как нам два пальца об асфальт. А у тебя, говорит, поменьше (это он деликатно выразился), так ты не горюй. Не в этом, говорит, счастье, а твое — тем более. Я только потом понял, что он имел в виду. И предложил мне спинку потереть, я, говорит, и массажистом работал, было дело. Честно говоря, я уже забыл, когда был в общественной бане, неловко как — то, но и отказываться неудобно. И вот трет он мне спину, и чувствую я — мой (Колянчик, что ли? Скорее, Коляшечка) начинает подавать признаки жизни. А Анатолий Петрович рассказывает, что делает, каким образом, массирует. Я уже не знаю, куда деваться, тем более, он, чувствую, видит мое возбуждение, но из деликатности не замечает. И вдруг чувствую — его намыленный палец у меня — как бы это сказать? В анусе, пожалуй. Немного, на полсантиметра, но все же, как это?! А Коляшечка уже просто сам не свой, давно с ним такого не было. Хватит, пожалуй, говорю, мойтесь теперь Вы. Постой, Николай, — отвечает, я понимаю, у тебя проблемы, сейчас мы их частично решим, на сегодня, по крайней мере. Ты забудь, пожалуйста, о предрассудках, расслабься, и увидишь — все будет замечательно. Не знаю, что я должен был делать, но сделал, как всегда, что просили — расслабился. Слышать о таком я слышал, но чтобы вот так вот, наяву, со мной — то — есть, меня... А палец все глубже, а вторая рука берет меня за яйца, и тихонько их перебирает, а палец шевелится, потом он его убирает — медленно-медленно, и мне его уже не хватает, но вот он опять прижимается ко мне, все сильнее, да это же не палец — как он это себе представляет? Я же помню эту, извините, елду, она ведь и в стакан не поместится! Это я так головой думаю, а задом прижимаюсь, и стараюсь помочь ему войти. Что — то во мне медленно и больно раскрывается и, наконец, он там. Не знаю, на сколько, кажется, что я заполнен весь. Начинается медленное и нежное движение...