День начался удачно. Обычно до обеда в кафе посетителей-то не бывает, но эти трое погуляли на славу. Закуски, шашлык, спиртное. Дело пойдет, и через полгода можно будет рассчитаться с долгами.

      — Танюша, доча, — крикнула Елена Ивановна, — если хочешь, возьми себе кока-колы в подсобке.

     Получив счет, один из тройки, прыщавый молодой человек, достал из кармана калькулятор, долго тыкал в кнопки и наконец радостно заявил:

      — Ну вот, товарищ майор, обсчитала ровно вдвое.

     Другой, вроде молодой, но с морщинистым лицом, предъявил побелевшей женщине удостоверение, а его помощник подошел к двери, перевернул табличку и щелкнул замком.

      — Будем составлять протокол.

      — Не надо, товарищи, — захлебнулась слезами Елена Ивановна. — Ну пожалуйста. У меня дочка иждивенка, мужа нет, долги огромные. Если меня уволят, мы пропадем...

      — Да тебя не просто уволят, ты у меня сядешь. А дочку твою — в интернат, там из нее человека сделают.

     Ноги у Елены Ивановны подкосились, и она рухнула на стул.

      — Ладно, — смягчился майор. — Можем договориться.

      — Я все-все для вас сделаю...

      — Да ты-то нам на кой сдалась... — перебил ее третий, доселе молчавший брюнет с усиками.

     Таня вприпрыжку вбежала в бар и остановилась как вкопанная, увидев мать в слезах.

      — ... Танечка, милая, ты должна сделать, что велят эти дяди. Я тебя умоляю, сделай все, что прикажут.

      — Зачем?...

      — Все-все делай, так надо. Иначе меня посадят в тюрьму.

     Елена Степеновна погладила ее по голове и вышла в подсобку. Таня вопросительно посмотрела на незнакомцев.

      — Ну что стоишь, как дура? Раздевайся!

      — Мама, мама! — закричала Таня.

     Раскрылась дверь, женщина вошла широкими шагами и закатила дочери звонкую пощечину:

      — Заткнись, стерва! Тварь неблагодарная! Будешь артачиться, морду разобью.

     Таня окаменела.

      — Иди-иди, теперь она будет послушной. Ведь будешь? — обратился к девочке майор, нагло осклабившись. — Да не боись, целкой останешься.

     Таня кивнула.

     ... Когда на девочке остались одни трусики, она вопросительно подняла глаза.

      — Тоже снимай, — подтвердил прыщавый.

     Она стояла голая, как лягушонок. Недоразвитые грудки, и едва пробивающиеся волосики на лобке.

      — Стань на колени, — велел брюнет. Они все трое сняли брюки и выпростали свои разбухшие члены.

     Она подчинилась.

      — Открой рот. Вот так, умница.

      — Да она все умеет, — весело подхватил прыщавый. — Ты что, уже порнуху смотрела?

     Не выпуская член, девочка что-то промычала и потрясла головой.

      — Врешь, смотрела. Теперь яйца заглоти, только нежно...

     Морщинистый первый кончил ей в рот. Сперма потекла по подбородку.

      — Глотай, сука, это полезно.

     Закапало на пол.

      — Вылизывай быстро, и чтоб пол был чистый.

      — Сначала мне ноги оближи, я их давно не мыл, — вставил прыщавый, и троица заржала.

     Когда Таня все сделала, прыщавый обхватил ее голову бедрами, так что его обвисший член лег ее на лоб, и желтая дорожка мочи побежала по лицу девочки, перемешиваясь со спермой и слезами.

      — А теперь иди сюда, — приказал морщинистый. — Будешь лизать мне жопу.

     Он откинулся в кресле, высоко задрал зад, и она робко коснулась его ануса язычком.

      — Да глубже, сука, — вспылил мужчина и отвесил ей оплеуху.

     Девочка повиновалась.

      — Ой, братва, — через минуту сказал он. — Надо облегчиться.

     Они сразу смекнули, железной хваткой уложили ее на пол, несколько раз ударив по шее и в висок. Девочка обмякла, и морщинистый старательно испражнился ей на лицо.

      — Зачем вырубили?

      — Так рыпаться будет, ее держать, а ты нам на руки насрешь?

      — Милтонс, ты нам продукт испортил, — зажимая нос, посетовал брюнет.

      — А вы ее помойте.

     И они стали мочиться на нее, размывая коричневую жижу.

     Когда Елена Ивановна вернулась, Таня лежала недвижима на полу в луже мочи, совершенно голая и избитая до кровоподтеков. Ее лицо было перемазано калом.

     «А ведь менты-то настоящие, не липовые,» — некстати подумала женщина. И ей почему-то стало легче.