За окном вагона почти сутки тянулся пейзаж, вертикально расчерченный телеграфными столбами — то лес подбегал вплотную к железнодорожному полотну, то поле уходило за горизонт, но было что-то главное, однотипное в этой движущейся картине — расхристанные весенней распутицей дороги, избы малых поселков и деревень, крытые серой толью, да пустые купола полуразрушенных храмов. Пейзаж, который вполне можно назвать нашим, отечественным. Но вот словно одноцветную гамму в раме окна сменили на сочную палитру — мы пересекли границу.

     Мы — это группа, направленная на учебу, десант для обмена опытом с нашими коллегами по строительству светлого будущего. Состав нашего курса был интернациональным — по пять человек от каждой соцстраны, но для укрепления дружбы между народами нас перемешали и мне в соседки по парте попала немка.

     Рыжая. Сдобная. Улыбчивая. Я ни в зуб ногой по-немецки, она ни бум-бум по-русски. Я уж и так, и эдак, и жестами, и рисунками в ее блок-ноте — она только улыбалась и говорила «Йя, йя», что по-ихнему означает «да». В конце концов я осознал всю тщетность моих лингвистических потуг и говорил ей, не задумываясь, что вот по теории, конечно, надо бы планировать производство так, чтобы оно было эффективным, но по жизни у нас, в стране победившего социализма план — это закон, а если ты нарушил закон... Понятно?...

      — Йя, йя!...

      — А кому охота нарушать закон? Вот тебе охота? — Небось, так и не поняла, что я имел ввиду, когда говорил про охоту?

      — Йя.

      — Настоящая охота — это не когда с ружьями да собаками, а когда тебе охота и мне охота.

      — Йя, йя.

      — Знала бы о чем я, не якала бы. Вот смотрю я на тебя и никакие экономические знания и великие теории в голову мне не лезут, потому что я мечтаю, чтобы остались мы с тобой наедине... И чтобы после рюмки хорошего коньяка ты раздела бы меня и сама разделась бы передо мной под музыку... И чтобы белье у тебя было бы тонкое, черное, полупрозрачное... Чтобы всё сняла, а чулки оставила... Чтобы раскачивая грудями, а они у тебя, судя по всему, хороши, сосцами прошлась бы и по моим ногам, и по паху, и по животу, и по губам... Чтобы встала надо мной, раздвинув ноги, дала бы всласть рассмотреть свой зев и села бы им на мой рот... И дала бы испить тебя... А потом, раздразнив моего героя, приняла бы его в свою попку...

      — Йя, йя...

      — Эх, непонятливая...

     Неделя пролетела и по прогамме оставался последний день, свободный от занятий. Мои соотечественники с длинными списками в руках рванули по магазинам, я же бесцельно гулял по длинному широкому проспекту. Маленький, как жучок, автомобильчик тормознул и посигналил. За рулем в черных очках сидела Рыжая. Она открыла дверцу и поманила меня рукой.

      — Ты специально что ли меня искала? — спросил я и в ответ, конечно же, услышал привычное:

      — Йя, йя.

     Она привезла меня в свою миниатюрную однокомнатную квартирку рядом с зоопарком и я словно вошел в мир своих грёз.

     После рюмки хорошего коньяка она меня раздела... Включила музыку и показала мне медленный стриптиз, добравшись до полупрозрачного черного белья... Всё сняла, оставшись в одних чулках... Твердыми, как виноградины, сосцами двойным маятником, прошлась по моим щекотливым ступням... по нервному паху... по мягкому животу... по набухшим губам... Перегнулась через меня, дала в руки зажженный фонарик и распахнула свое рыжее, огненное влагалище... Я направил луч фонаря в пещерку и он высветил под ее сводами дырочку мочеточника и белую от напряжения головку клитора... Который постепенно приблизился и погрузился в мой жадный рот... Судороги ее истекающей плоти, казалось добрались до ее горла и выдавили стон блаженства... Она ртом набросилась на моего героя, он поднялся торчком и тогда она раздвинула руками свой розовый, как фламинго, анус...

      — Какая же ты прелесть! — очнулся я, воздушный от полного удовлетворения и благодарно ткнулся в ее щеку.

      — Йя, — погладила она по-матерински меня по голове. — Йя...

     Пейзаж за окном вагона поменял зарубежную радугу на серую однотонность отечества, а перед моими глазами сияла нетерпеливая дрожь зева под головкой клитора и рыжее пламя волос на белой подушке. Йя, йя...

     По тем временам в каждую такую группу путешествующих за рубежами нашей страны обязательно включался некто, в чьи обязанности входило негласно присматривать за своими товарищами, словно педель за неразумными чадами, дабы они не натворили чего-нибудь, а коли такое и случится, то доложить куда следует. Именно таким педелем я и был приглашен в тамбур вагона... перекурить.

     Он отечески поинтересовался, что же мне удалось прикупить на наши небольшие командировочные, похвалил «ихнюю» чистоту и порядок, вот чего нам так не хватает в нашем в остальном почти идеальном государственном устройстве, я понимал, что все это прелюдия и оказался прав. В какой-то момент он посчитал, что я достаточно расслабился и шепотом выдал:

      — Тебя видели с иностранкой в автомобиле, это правда?

      — Какая же она иностранка? Мы же с ней учились вместе. Она по-русски, как я по-китайски. Увидела меня, вот и подвезла... До зоопарка...

      — Не врешь?... Ладно, так и запишем, что до зоопарка... Хорошо, что не врешь... Она то же сказала... Кстати, по-русски она лучше нас с тобой чешет.

     И тогда я понял — чтобы быть понятым иногда необходимо притвориться непонимающей, как сделала это она, зато наше слияние было столь полным, что мы стали интуитивно едины даже во лжи.

     Спасибо тебе, моя рыжая, спасибо, моя жаркая, как хотел бы я на все твои пожелания ответить восторженным «Йя! Йя!». 14.08.2000