Последний день в Тридевятом Царстве.
Мы вышли из Тронного Зала во двор и тут я увидел телегу с заломанным, прикрытым рогожкой. Сестрица Алёнушка вела коня под уздцы, бабы шли следом.
— Интересно, хочу посмотреть, как это выглядит.
— Это жуткое зрелище, лучше не смотреть — тихо сказала Наташка.
— Нет, я всё же посмотрю, а ты иди отдохни — я тронул её живот
Наташка ушла, а я пошёл следом за телегой. Когда Алёна остановила коня у избы мужика, возле телеги я остался один, все бабёнки разошлись куда-то по пути.

     Алёнушка подошла к телеге и сдёрнула рогожку... У меня захолонуло внутри: голова мужика неестественно задрана вверх и повёрнута на сто-восемьдесят градусов, череп разможжён, лица не видно — залито спёкшейся кровью, рубашка разорвана и на плечах и на спине глубокие раны от когтей, с блестящими, сквозь кровь, рваными сухожилиями и сизыми мышцами.
К горлу подкатил комок, но я подавил судорогу и, с удивлением, смотрел на сестрицу Алёнушку. Понятно, что видела она эту картину не впервой, но всё же размеренность движений и спокойная деловитость, с которой она осматривала труп мужика, меня поразили.
Она поставила на телегу скляницы и, открыв одну из них и, зажав пальцем отверстие горлышка, побрызгала на жуткие раны мужика.
Я смотрел открыв рот: ужасные раны затянулись, а потом и совсем исчезли, прямо на моих глазах, исчезла запёкшаяся кровь и только разорванная рубашка не срослась.

     Алёна закрыла скляницу и, взяв другую и открыв её, проделала то же самое.
Мужик дёрнулся раз, другой, голова повернулась, заняв на плечах естественное положение и мужик открыл глаза, сел, а потом и соскочил с телеги. Покрутив головой и, увидев нас с Алёнушкой, сказал — Здрассьте, вам! — и снова осмотрелся.
— Алёнушка, а ты чего здесь?
— Да мимо шла дядька, а ты куда собрался?
Он почесал затылок — Дак иии не помню чтой-то. Оооох, а рубаха то у меня рваная? — удивился он.
— Ну, так веди, распрягай свою кобылку, дядька, да в дом иди, рубаху штопай — она взяла скляницы с телеги.
Мужик подобрал вожжи — Ноо! — и пошёл.
— Он, что, ничего не помнит?!
— Нет — и Алёнушка взглянула на меня — Да ты весь белый! Напужался?

     Она шагнула ко мне и, прижимаясь животом и грудью, гладила лицо — Странно, гладкая..
— Чтооо?
— Щетины нет, не обрастаешь, как будто время остановилось для тебя — и, обхватив меня за шею и притянув, впилась в губы.
— Может трахнешь меня прямо здесь, я уже вся истосковалась!
— Алён, ты тоже без памяти? И часу не прошло, как я на тебе катался, а ты тыкала меня в жопу палочкой. Забыла?
— Забыла! Не помню! — она смотрела в мои глаза без тени улыбки на лице и я смутился.
— Дурачок! И доверчивыыый! Такого обвести вокруг пальца — как два пальца обоссать!
Она снова прижалась ко мне и поцеловала — Ладно, иди, Василиса ждёт тебя.

     ***
Марья накормила нас обедом и вышла, постирать моё трико и футболку, чтобы назавтра, к отъезду, всё было чистым.
Я лежал на кровати, прикрыв наготу одеялом.
Наташка села на кровать рядом со мною.
— Порой у меня такое ощущение, что мы здесь не первые, либо не единственные
— Хочешь сказать, что сказочный мир, некое поле битвы?
— Не поле битвы, а последний оплот, к которому подобрался ворог.
— Слушай, откуда у тебя самовар? Я был у Марьи, а ведь она из бывших, и хоромы богатые, но самовара у неё неээт!
— Нууу, Рома, мы в каком времени то? Самовар на Руси появился, когда?

     Я молчал.
— Эээх тыыы, грамотей — укоризненно качала она головой — в начале 18 века, а мы в каком веке с тобой прозябаем? Тоже не знаешь? Да ты где учился, Рома? Что заканчивал?
— Инженер я.
— А я истфак Самарского универа. Так вот, мы где-то в промежности у истории, между седьмым и началом одиннадцатого века. Какие самовары?
— Так у тебя то откуда?
— Когда в третий раз дома проснулась, уже понимая, что это прощальный посыл, решила захватить с собой что-нибудь. Ну, вот только самовар и подвернулся. Думала не прокатит, ан нет, просыпаюсь здесь, а он под боком. Они дооолго дивились, потом привыкли.
— А чё ты электрический то не взяла?
— Роом, ты о чём думаешь? — она дотронулась до моего лба — вроде холодный. Какое электричество в седьмом или даже в одиннадцатомом веке?

     — Наташ, так что всё-таки случилось триста лет назад?
— На рубеже пятого или шестого века на Русь пришли первые проповедники евангелия.
— Но Русь крестили в десятом веке.
— Крещение Руси, завершающий акт спектакля, под названием «Порабощение Славян-Ростов», начало ночи Сварога, которая продлится семь кругов жизни, если считать от даты крещения Руси.
— Даже я этого не знал, а ты знаешь, и почему ты решила, что я Пришелец? Может Пришелец это ты?
— Ром, твой путь в Тридесятое и, возможно там, и откроется что-то, доселе неведомое. А, может быть, это только начало Пути... твоего Пути..
...
— Ну, что ты на меня так смотришь? Всё, что я знала — я тебе сказала. Дальше начинается твоя Миссия.
Я молчал, совершенно сбитый с толку: «Мало было мне Мира Серого (о котором я так ничего и не узнал), мало мне было Чернобога с Белбогом (о которых я, вообще, чуть ли не вперые услышал от Наташки). Теперь вот ночь Сварога, семь кругов жизни и христианство на Руси! И как это всё связано? И каким боком здесь оказался я?»
— Почему я? Почему ты?
Наташка тяжело вздохнула — Ром, я знаю об этом ровно столько, сколько знаешь ты, то есть, не знаю ни че го!
— Ну, хорошо, ладно. Мы поедем на лошадях?
— Да
— А ковра-самолёта нету?
— Ковры-самолёты не из русских народных сказок. В русских сказках есть летучий корабль, но в моём царстве нет этого чуда, то есть, нет этой сказки.
— А чем будет кормить скатерть-самобранка? А у неё срок годности не истёк?

     Наташка смотрела на меня и улыбалась, и вдруг помрачнела.
— Наташ, ты чего?
— Я вам в дорогу отлила в скляницы воды, немного, но раза на три хватит. Скляницы с Водой у Забавы.
— Что значит на три? — внутри шевельнулось недоброе предчувствие
— Если тебя убъют только три раза — Забава тебя оживит. Если убьют четвёртый раз, то навсегда.
Я смотрел на Наташку, но она не улыбалась — Ты чё, серъёзно?
Она покачала головой.
— Но ты даже не переживаешь, хоть бы для виду слезу пустила!
— Рома, я не сплю ночами с первого дня, как ты здесь, я уже много раз мысленно расставалась с тобой и у меня просто не осталось сил на эмоции.

     Я взял её руку и потянул к себе. Наташка легла и я гладил волосы и плечи и через несколько минут она уснула.
Заскрипела дверь и я проснулся, проснулась и Наташка и села.
Это была Марья — Принесла одежду тебе, высохла уже. И одеяло высохло. Ужин подавать?
— Я не хочу что-то, а ты? — обратился я к Наташке, надевая трико и футболку.
— Я не хочу, спасибо. Уже темнеет — Наташка смотрела в окно — запали светильники, Марья.
Марья подошла к камину (я, называю камином то, что было похоже на печь, по привычке, но это всё же был не камин) взяла лучину и сунула конец в большой трутовый гриб, который внутри тлел с утра. Лучина загорелась и она пошла вдоль стен и зажигала фитильки из льна, плавающие в лампадках с маслом, установленных в бронзовых светцах, висящих на стенах.
Я встал — Хоть в баньку сходить что ли, помыться да напарится.
— И то верно — Наташка встала — идём. И ты Марья с нами

     Они мыли меня и хлестали веником, я тёр им спинки и щупал муньки, засовывая пальцы во влагалище и когда возбудился, Марья сама, коснувшись торчащего члена, встала к полку и, выставив жопу, опустила на него голову — В жопу!
Я сжал её бёдра и засунул в жопу и ебал, а Наташка, пристроившись ко мне сзади, тёрлась лобком об мои ягодицы и мяла яйца. Марьины титьки колыхались и я доставал их, вытянув руку, а голова елозилась по полку. Потом они поменялись местами, и я ебал Наташку в жопу, а Марья, тёрлась пиздою об мою. Хуй стоял и я, поставив Марью раком, ебал в пизду, а Наташка, также тёрлась об мою жопу своей мунькой. Они снова поменялись и я ебал раком Наташку, а Марья, обхватив меня сзади елозилась по моей спине титьками. Наташка вдруг застонала и стала двигать жопой, насаживаясь, и затихла. Я вытащил из неё хуй и продолжил ебать Марью и она вскоре застонала и, насаживаясь с силой пиздою, кончила.

     Они лежали прямо на полу, а я залез и разлёгся на полке, и пот струился с меня, и было непонятно, то ли от жара, то ли от ебли. Но усталости не было и я встал и, облившись холодной водой — бабы взвизгнули — вышел в предбанник и сел на лавочку, дожидаясь их.
Как и в прошлый раз, но только втроём, постояли на улице, обсыхая, и зашли во дворец.
Захотелось пить и Марья принесла пиво* в кружках.
Я лёг в кровать и только сейчас почувствовал усталость: «Отчего? Удивился я сам себе; палец о палец за день не ударил, только ёбся! Неужели от ебли устал?»
Рядом легла Наташка, Марья погасила в светцах лампадки и забралась ко мне под одеяло с другого боку.
Глаза слипались, я погружался в сон.

     * Пивом на Руси назывался всякий напиток, от мёда вареного (крепкий напиток) до берёзовицы (берёзовый сок), соков из ягод и настоев из трав.
12.01.16