(Перевод — FUCKTOR; Автор — Paolo Labico; Оригинальное название — «Hard Won Freedom»)

     Рев толпы гулким эхом проникал под широкие края бронзового шлема Секутора [1], в который был одет Лайкон. Он смотрел сквозь решётку забрала, и его лицо было таким же пленником шлема, как и он у жаждущей крови толпы. Перед его взором маячили трепещущие туники[2] и взмывающие вверх кулаки. От его измазанной кровью и потом груди поднимался пар. Пот принадлежал ему; кровь нет.

     Древко сломанного трезубца торчало из того места, где один наконечник трезубца пронзил забрало, всего в паре сантиметров от левого глаза. Лайкон понимал, насколько близок был к тому, чтобы самому оказаться лежащим на песке, ожидая милости римской толпы. Лайкон поставил ногу на грудь поверженного противника.

     Ожидая вердикт Императора, он поприветствовал ликующую толпу своим коротким и широким мечом. Кровь побеждённого врага, его друга, нубийца Тахарки, стекала с закруглённого острия. Лайкон взглянул на бьющееся в судорогах, гладкое, черное тело воина, лежащего под его ногой. В душе Лайкон молил толпу о пощаде. Они с Тахаркой дрались храбро, но Лайкон понимал, что последний нанесённый им удар мечом слишком глубоко врезался в заднюю часть бедра чернокожего бойца. Тахарка больше никогда не сможет с прежней ловкостью орудовать трезубцем и сетью, и для Рима он теперь бесполезен, а потому для хромого Ретиария [3] не будет пощады.

     В одно мгновение гул затих, когда Император начал обдумывать, какого решения ждет от него толпа. Тучный мужчина с трудом поднялся на ноги и перекинул через плечо тогу [4], едва не уронив при этом свой лавровый венок. Взрыв шума оглушил Лайкона, когда толпа отреагировала на вердикт Императора: смерть.

     Лайкон отбросил прямоугольный щит, и опустился на колени рядом со своим павшим другом. «Прости меня, брат».

     Лайкон обрадовался, что блестящий от пота гигант кивнул и поднял подбородок, не сопротивляясь; но ещё больше победитель был рад, что глаза нубийца остались закрытыми. Эти глаза преследовали бы Лайкона до конца жизни. И вот, подобно тому, как забивают домашний скот в праздничные дни, Лайкон зарезал мужчину, которого знал уже больше года. Кровь Тахарки хлынула из порванного горла во славу Рима. Затем, поднявшись, и отдав Императору и толпе ожидаемое приветствие, гладиатор пересёк кровавый песок и на дрожащих ногах вернулся в свою клетку.

     В сырой камере, освещенной только тусклым солнечным светом, пробивающимся сквозь бревна высокого потолка, мальчик-раб снял с него пропитавшиеся потом доспехи. В первую очередь он снял и отложил в сторону тяжелый, бронзовый шлем. Сломанный трезубец все также непристойно торчал из забрала. Оружейники, нанятые ланистой [5] Лайкона, его господином и тренером, проследят, чтобы шлем подчинили, и чтобы к следующему бою он снова сиял как новенький. Раб продолжал выполнять свои рутинные обязанности, удовлетворяя нужды гладиатора: ходил вокруг него, расшнуровывал доспехи и ослаблял кожаные ремни, там, где они впились в плоть. Мальчик снял обитый железом нарукавник с его правой руки и плеча. Показалась плоть гладиатора, там где она была затянута ремнями на ребрах. Лайкон нетерпеливо сбросил с ноги металлические поножи, покрывавшие левую голень, потом приказал мальчику оставить его, отбросив толстый кожаный ремень и развязав жесткую набедренную повязку. Мальчик согнулся под тяжестью оружия, поспешно собрав все вещи и покинув камеру.

     Лайкон с трудом опустился на холодную деревянную скамью. Некоторые гладиаторы громко праздновали победу, радуясь, что остались живы. Некоторые наслаждались убийствами, считая это доказательством своей доблести. Лайкон чувствовал лишь пустоту. Они с Тахаркой не были близки — как и все гладиаторы. Все знают, что как бы долго они ни жили бок о бок, рано или поздно им придется встретиться друг с другом на арене. Они с Тахаркой обучались в одном и том же тренировочном лагере; его смерть стала для него напоминанием о том, как капризна судьба гладиатора. Но было нечто большее. Он знал, что именно его сегодня должны были уволочь в крематорий. Теперь, когда волнение битвы улеглось, он вспомнил выражение лица Тахарки перед сигналом о начале боя: его слегка искривленные губы, свет в глазах. Тахарка дрался не за победу, а за свободу. Практически невозможно — просто бросить сражаться и добиться чистой, заслуженной смерти. Скорее всего, распятыми окажутся оба гладиатора. Боец должен по-настоящему мастерски владеть трезубцем, чтобы пробить шлем противника, не задев при этом его лица. Тахарка был экспертом, и теперь Тахарка был свободен, в то время как он остался рабом.

     Лайкон медленно поднял чашу, наполненную густым оливковым маслом и стригил [6], который оставил мальчик. Лайкон усмехнулся, обдумывая свою последнюю обязанность, которую ему нужно было сегодня выполнить. Все гладиаторы обязаны были делать это после боя. Раб обязан собрать скребком выделения со своего тела, и потом они будут проданы модницам Рима, как лосьон для тела. Другие бойцы шутили, что иногда богатые женщины покупают другие их секреции, чтобы сделать из них маску для лица, но до сих пор от Лайкона требовали собирать лишь пот. Его ланиста получал хорошую прибыль от такой торговли. Горькая победа Лайкона стала кульминацией сегодняшнего вечера; его пот будет дорого стоить сегодня.

     Он лишь окунул пальцы в чашу, когда молодой раб отворил тяжелую дверь.

     — Я ещё не закончил, тебе придется подождать! — рявкнул Лайкон на юнца.

     Он заметил страх во взгляде мальчика, за которым вошли ещё два молодых раба. Это были не те рабы, что обслуживали арену; их туники, каждая по отдельности, стоили больше, чем жизнь мальчика, который привел их. За ними вошла высокая женщина, её волосы были уложены в высокую, причудливую прическу патрицианки [7]. Она ничего не сказала, её рот и нос были закрыты краем прозрачной шафранной накидки, однако взгляд женщины явно выдавал в ней особу, облеченную властью. Он никогда раньше не видел столько шелка, лишь небольшие платки, которые от волнения роняли с верхних ярусов богатые женщины. Лайкон понимал, что он и сам представляет ценный товар, особенно после сегодняшней победы, однако цена всего шелка, что был одет на женщине, была в разы выше его собственной жизни.

     Единственный способ, как она могла оказаться здесь, не вызвав скандала, заключался в том, что всех рабов и гладиаторов перевели из этого отсека под коллизей. Женщина такого богатства и власти могла быть только женой сенатора или даже каким-то образом близка к Императору. Мальчик, который открыл дверь, исчез, что обычно и делают рабы, оказавшись в такой опасной компании. Один из рабов знатной дамы, юноша, как теперь мог заметить Лайкон, с золотыми локонами, закрыл тяжёлую дубовую дверь. Вторым рабом оказалась, молодая, стройная девушка с короткими прямыми волосами медно-красного оттенка, она встала рядом с ним на колени и расставила несколько сосудов и закупоренных флаконов на скамейке.

     Дама опустила накидку, открыв лицо, которое нельзя было назвать непривлекательным. У неё был слишком орлиный нос, чтобы назвать её красивой, но она действительно поражала. Её кожа была белой, как мрамор на фасаде арены; такая гладкая, такая безупречная, что она сияла с большим блеском, чем её холенные слуги, и это несмотря на то, что дама была как минимум вдвое их старше. Лайкон догадался, что она ожидает, что он узнает её, по крайне мере она желает быть узнанной, но гладиатор и в самом деле не имел понятия, кто стоит перед ним. Она отвела взгляд от его лица и осмотрела его покрытое потом тело.

     — Гладиатор, сегодня я купила продукты твоего тела. Я привела своих рабов, чтобы они лично собрали их. Ты понял меня?

     — Да, госпожа. — Неуверенный в том, как нужно обращаться к даме такого статуса, он применил обычное обращение раба к господину.

     — Хорошо, ты должен позволить моим рабам смазать и натереть ...

  тебя.

     Лайкон широко расставил ноги и поднял руки параллельно полу. Рабы отложили в сторону некачественное оливковое масло, которым он собирался воспользоваться, и наполнили маслом насыщенного, медового цвета две небольшие чаши. Лайкон никогда не испытывал стыда, находясь голым в присутствии хозяев. Человек, который готов оставить свою кровь и кишки на песке, не боится выставлять напоказ гениталии, но когда дама прошлась по нему взглядом, он почувствовал как потеплело его лицо. Её пытливый взгляд оценивал тело Лайкона, как это обычно делает противник перед тем как нанести удар, хладнокровный взгляд, оценивающий твои сильные и слабые стороны. Он почувствовал, как у него загорелось лицо, отвел взгляд в сторону, и начал корить себя за то, что раскраснелся из-за своей наготы, как те несколько девиц-рабынь, которых ему разрешили поиметь, в награду за выступление. Лайкон заставил себя снова взглянуть ей в глаза. Если бы он родился сенатором, а не рабом, то все равно не был бы так красив, как пара рабов перед ним. Жизнь гладиатора изуродовала Лайкона ещё больше. Нос, сломанный в трех местах, заставил и без того не симпатичное лицо выглядеть по-настоящему жестоким. Тело превратилось в груду мышц, а шея была толстой, как бедро у обычного человека. Шрамы от трезубцев и мечей украшали грудь и бедра, а спина была испещрена ударами плети.

     Масло было теплым, рабы старательно намазывали им тело Лайкона. Они втирали его в жесткие мышцы, покрывая тело гладиатора сияющим блеском. Масло медленно начинало стекать с его конечностей.

     — Не упустите ни капли! — приказала дама, сделав шаг вперёд, с широко раскрытыми и голодными глазами. Двумя длинными пальцами она зачерпнула масло с груди гладиатора. С тихим стоном, она вложила смазанные маслом пальцы в свои накрашенные губы.

     Молодые рабы начали работать стригилом по его телу, собирая масло. Девушка ловила смесь из масла и мужского пота в стеклянную амфору, стряхивая её со стригила. Лайкон ощутил, как закипела в нем кровь от прикосновения девичьих пальцев к его плоти. Вид того, как дама-патрицианка слизывает его пот со своих накрашенных ногтей кончиком языка, начал возбуждать гладиатора. Когда стригил опустился к низу его живота и бокам, Лайкон почувствовал, как его член ожил. Не зная, как отреагирует на это дама, он попытался унять это чувство. Из груди Лайкона вырвался слышимый вздох облегчения, когда они перешли к его широкой спине. Он не видел, но чувствовал, как взгляд дамы следит за деревянным стригилом, опустившимся ему на ягодицы, и маслом, просачивющимся между них.

     Склонив голову, он встретился со взглядом девушки, которая вздернула голову, и держала амфору. Глаза у неё были большие и голубые, как безоблачное небо. Выражение лица, которое было сейчас у девушки, Лайкон встречал раньше много раз. Он видел этот взгляд в глазах бойцов, которые проведя несколько битв, вдруг понимали, что больше не могут победить, это был взгляд в глазах раба, который совершив какой-то мелкий проступок, столкнулся с необоснованной жестокостью хозяина. Это разозлило его. В её взгляде должна была читаться жалость к нему, а не только страх за себя. Его скоблили, как собаку, а это несчастное создание думало, что страдает только она. Вспышки гнева оказалось почти достаточно, чтобы погасить возбуждение, но потом рабы начали соскребать масло с верхней части бедер гладиатора, и браться за член Лайкона, отодвигая его в стороны. На этот раз его состояние не осталось незамеченным. Рабы покорно притихли на коленях, когда дама подошла к ним.

     — Я вижу, ты готов для следующего сбора. — Усмешка на лице дамы превратила её лицо в маску презрения. Увидев испуганный взгляд Лайкона, она продолжила. — Конечно же, тебе сказали, что все, что продает твой хозяин...

     Опустив руки, Лайкон взглянул на свой вспухший член, вспомнив шутки, которые он слышал раньше о женщинах, которые покупали семя гладиаторов.

     — Кто из моих маленьких нимф соберёт это для меня?, — она встала перед ним, позади рабов. — Желаешь ли ты отпраздновать свой триумф в храме Бахуса? [8] — её пальцы вцепились в белокурые локоны юноши.

     — Или, ты находишь утешение в объятиях богини Весты? [9] — когтистые пальцы врезались в медные локоны девушки.

     — Они оба девственны, каждый по-своему, выбирай. — Лайкон посмотрел на неё, совершенно пустым взглядом, не до конца понимая, что он должен делать.

     — Выбирай кого-то, быстро. — Её голос перешёл на тот ледяной тон, который все господа применяют по отношению к своим рабам и домашним животным.

     Жестом головы Лайкон показал юноше, чтобы он ушел. Юноша сперва посмотрел на свою госпожу, и лишь затем, получив её согласие, поднялся и вышел. Когда он закрыл за собой дверь, Лайкон уловил в его взгляде жалость к своей подруге.

     — Я сказала тебе, что делать, поторопись с этим, — приказала она своей рабыне.

     — Да, госпожа, — ответила та, едва слышно.

     Девушка смочила маслом руки, опустив их в чашу, прежде чем встала на колени перед Лайконом. Она быстро схватила его член своими скользкими пальцами. Сжимая и сдавливая член, почти как при дойке коровы, ладонь проделала почти весь путь до конца вспухшего органа, прежде чем другая смоченная рука ухватила его за основание, и потом процесс повторился. Таким образом, меняя ладони, она довела Лайкона до состояния полной эрекции.

     Пульс в его голове бился в один ритм с пульсацией члена. Прошло несколько месяцев с тех пор, как ему выделили женщину. Никогда в жизни он не хотел кого-то из грязных шлюх своего господина так, как этот непорочный цветок, что стоял сейчас перед ним. Дама встала позади девушки, разорвав на её спине тунику. Обрывки одежды упали на пол, обнажив тело в первоцвете девственности. Она была стройной и гладкой, с кожей цвета сливок. Девушка склонила голову от стыда и красные косы упали на её маленькие груди. Его бедра начали двигаться в такт ладоням девушки; он понял, что скоро обеспечит их тем, что от него желали получить.

     — Не так! Мне нужно больше, гладиатор, — дама схватила девушку за волосы, оттащив её в сторону.

     — Известно, что единственное средство, которое смягчает кожу лучше мужского семени — это кровь девственницы. — Она взглянула на испуганную девушку, и лицо дамы перекосила широкая улыбка.

     — Возьми ее, гладиатор... возьми её, сейчас же. Мне нужно получить оба средства, сразу.

     Лайкон широко улыбнулся. Это был тот приказ, который ему не нужно было повторять дважды! Он поднял девушку на ноги, потом заставил лечь на жесткую деревянную скамью. Разместившись между её бедер, он навалился на неё своим весом. Она извивалась в его руках, корчась под ним, но не проронила ни звука. Он слышал быстрое, прерывистое дыхание дамы позади, и знал, что она сейчас наслаждается этим практически так же, как и он. Зажав оба запястья девушки в свой грубый кулак, он поднял их над её головой, убрав препятствие. Обильно смазанный маслом член заскользил по животу девушки, вдоль её пушистого кустика, за которым она так бережно ухаживала. Дама подбадривала его, голодным, хриплым голосом.

     Лайкон осмотрел свой приз. От пота и масла стекающего с его тела, безупречная кожа её бедер мерцала в полумраке комнаты. Его член пульсировал как раздутый червяк среди её девственных лепестков. Соски девушки были тверды на вершинах слегка выступающих грудей. Мышцы шеи у неё полностью расслабились, в полном контрасте с телом, которое напряглось. Розовые губы были открыты, то ли от испуга, то ли от нетерпения... Её глаза...

     Ее глаза были мертвы.

     Он вдруг вспомнил страх, который увидел в глазах девушки раньше, поняв: она знала, что её ожидает, ещё до того, как они вошли к нему в камеру. Её девственность будет принесена в жертву, по прихоти её госпожи. Она будет отдана на растерзание жестокому, потному, испещренному ранами животному... ему. Девушка сейчас была за границей страха, в том месте, где оказываются все рабы, когда ...   впервые вкусят плети господ, в том месте, куда попадают все бойцы в тот момент, когда их шея оказывается прижата к песку ногой противника.

     Все испытали это. Все, кроме Тахарки. Он ушёл в свободу.

     

     Лайкон остался не свободен. Он убил, и теперь вынужден насиловать, в угоду своим хозяевам. Он был из тех мужчин, кто жил и умирал в борьбе, но всегда, когда бы он ни дрался, он дрался не по своей воле.

     Этот день все изменит.

     Он резко схватил девушку за шею, оторвав её от скамьи, и нагнув перед собой, лицом вперёд. Она едва не упала, ухватившись за стену.

     — Да, возьми эту суку, как собаку! Я хочу видеть, как кровь стекает по её бедрам, — голос дамы источал истеричную похоть.

     Он протянул руку, миновав девушку и схватив толстую металлическую ручку двери. Открыв дверь, он вытолкал девушку из камеры.

     — Глупец! Ты что делаешь? — похоть в голосе дамы сменилась яростью.

     Лайкон повернулся, в его глазах сиял дикий блеск, как у волка. Волк — таким было его прозвище на арене. Он поднял деревянную скамью, подперев ею дверь, и ощутил, как огонь пронзил его плечо. Он повернул голову, увидев, как из его покрытой ранами спины торчит тонкий кинжал с серебрянной позолотой на рукоятке. Дотянувшись до него, он вытащил его. Оружие было слишком мелким, и могло лишь увеличить приток крови к его голове. Тренеры животных используют копья с такими наконечниками, чтобы разозлить быков, львов и медведей, вызывая в тех настоящую ярость. Эффект был тем же.

     Дама прислонилась к стене, приказав своим слугам за дверью помочь ей или привести помощь. Дама, казалось, была больше возмущена и сконфужена, чем напугана. И он был рад этому.

     — Если вам нужно мое семя, госпожа, — сказал Лайкон, стиснув зубы, его голос звучал как перекатывающийся гравий, — вам придется взять её самостоятельно.

     — Ты умрешь за это. Ты будешь распят, раб. Я позабочусь, чтобы твоя смерть была долгой. — Её тон, наряду с упоминанием самой жестокой кары римского правосудия, остановил бы много мятежных рабов.

     — Я и так мертв, госпожа. Уже очень и очень давно, — он ощутил себя обособленно, так, словно услышал свои слова со стороны, и только сейчас осознал бесполезность своей жизни. Но он всегда знал, кто виновен в том, что его жизнь ничего не стоит.

     Он запустил кулак в её высокую патрицианскую прическу. Волосы, покрытые лаком для придания им формы, затрещали как солома в его пальцах. Другой рукой он схватил спереди столу [10] женщины, символ её высокого происхождения, и сорвал с тела. Она вцепилась ногятми в железные мышцы предплечья Лайкона. Он осмотрел тело дамы, сорвав марлевые повязки, которые поддерживали её грудь. В полумраке камеры кожа патрицианки светилась как мел. Даже с лицом, перекошенным страхом и яростью, она могла вызывать страсть в мужчине.

     — Я буду наблюдать, раб, как ты будешь корчиться на кресте. Ты будешь молить... — он заткнул даме рот шелковой накидкой, протолкнув её между зубов.

     Лайкон поймал оба конца накидки в руку, у неё на затылке, и прижал к стене. Теперь он держал её словно на поводке. Дама царапалась и отбивалась от него. Её губы продолжали шевелиться, потому что она не прекращала выкрикивать проклятья даже через кляп. Подтянув поводок, он заставил даму встать на цыпочки, и его грубые пальцы начали блуждать по её телу. Толстые, загорелые пальцы погрузились в белоснежную плоть грудей, сжимая и взвешивая каждую. Он поддержал даму, когда её колени подкосились после того, как его сильные пальцы добрались до затвердевших сосков. Он покрутил и пощипал каждый, не пытаясь причнить ей боли.

     Но реакция женщины была далека от болезненной. Дама закатила глаза, пока он медленно переходил от соска к соску и обратно. Она все ещё извергала проклятия, которые стали прерываться стонами, когда рука гладиатора опустилась вниз к её животу. Пальцы проникли ей между бедер. Из-за того ли, что она возбудилась ранее, наблюдая за гладиатором и своей рабыней, или из-за того, что Лайкон делал сейчас, но дама была так же хорошо увлажнена как и он. Это создание, без сомнений, познало все формы наслаждений, понял Лайкон, продвинув руку дальше: жесткие пальцы с легкостью проникли в её жадные отверстия.

     Он наклонился, чтобы попробовать её. Его губы сомкнулись вокруг опухшего соска. Закрепив на нём зубы, Лайкон набросился на него шершавым языком. Два толстых пальца крутились в её вагине, а третий палец растягивал ещё более тугую дырку. Он притянул даму к себе, насадив её на пальцы и перемещаясь ртом от одного соска к другому. Лайкон глубоко всасывался в них, отпуская каждый с мокрым чмокающим звуком. Её стоны стали звучать громче, и ногти женщины вонзились в плоть гладиатора, расцарапав её до крови. Он почувствовал, как она крутит бедрами, от того что он глубоко всовывает в неё свои пальцы; большой палец жестко погрузился в борозду внешних половых губ. Лайкон взглянул на женщину, чьи глаза сейчас были полузакрыты. Он медленно вытащил пальцы и поднес их к своим губам. Лайкон передразнил то, как она слизала масло с его тела, положив два пальца, мокрые от её соков, на свой высунутый язык.

     Дама открыла глаза от удивления, когда он развернул её, прижав бледной щекой к сырой каменной стене. Его бедра пристроились к мягким ягодицам, достоинство Лайкона свободно скользило меж округлостей женской плоти. Он согнул колени, разместив руки на пояснице дамы и заставив её выгнуть спину. Гладиатор водил вздыбленным членом вдоль истекающей вагины и другой туго сжатой дырки. Отодвинувшись немного назад, Лайкон приставил член к трепещущим половым губам.

     Ему было видно, как дама царапает стены ногятми, пока он медленно погружает в неё член. У неё на боках отчетливо проступили ребра. Она боролась за каждый вздох, все то время пока член погружался в неё — сантиметр за сантиметром. Если бы Лайкон делал это слишком быстро, дама могла подумать, что он боится быть пойманым. Ему этого не хотелось. Он хотел, чтобы она почувствовала, как он входит в неё, хотел, чтобы она знала: он взял её, чтобы получить удовольствие.

     Ноздри дамы расширились, когда она начала втягивать ими воздух, словно лошадь, запряженная в колесницу. Медленно, он почти полностью вынул из неё член. Она ахнула, когда её тело ударилось об стену, после того как Лайкон с силой вогнал в неё член, толкнув вперёд свои мощные бедра и спину. Он снова вытащил член, так же как в первый раз. Когда он вошёл в неё снова, её ступни повисли в воздухе, какое-то мгновение её поддерживали только руки на стене и член, вставленный в неё. Теперь она стонала громко, и вокруг кляпа образовалась слюна. Снова и снова Лайкон продолжал долбить её, желая войти в неё глубже и жестче, чтобы она зопомнила это на всю жизнь. Его бычьи яйца ударялись об её клитор при каждом толчке. Левой рукой он крепко держал повязку на её затылке, прижимая голову к стене. Правая рука Лайкона крепко вцепилась в бедро женщины, толкая её на себя.

     Он вдруг услышал стук в дверь и увидел своего ланисту, сквозь железную решетку двери, который рубил дверь боевым топором, вонзая его в толстую древесину. У Лайкона осталось мало времени.

     Он отпустил повязку и своими мозолистыми руками схатил даму за плечи. Член Лайкона выскользнул из истекающей соками вагины. Он получит от неё все. Скользнув выше, член встретил сопротивление её ануса. Он растянул его и вошел внутрь.

     Теперь дама закричала. Её ногти сломались, вонзившись в жесткую каменную стену. Крик умер, перейдя в серию хрипов и стонов. Лайкон вогнал член глубоко, ощутив влажность дамы на своих яйцах. Плотное кольцо мышц сжалось, когда ствол гладиаторского члена попытался пробиться ещё дальше.

     Толстая древесина раскололась, дав достаточно пространства для того, чтобы убрать скамью и открыть дверь. Два солдата с обнаженными мечами устремились в открывшийся проход. Лайкон выдернул член из её задницы. Оторвав её за волосы от ...  

     стены, он заставил даму встать на колени. Лайкон оттянул назад голову женщины, принудив открыть рот, при этом продолжая второй рукой дрочить свой член.

     — За этим ты пришла, госпожа! — последние слова прозвучали, как проклятие.

     Гладиатор громко захрипел. Солдаты застыли на месте, пораженные разыгравшейся перед ними сценой. Содрогаясь, он кончил; толстые струи семени хлынули на лицо знатной дамы, заполнив широко открытый рот. Его тело затрясло от силы оргазма.

     

     Дама тоже тряслась в его жесткой хватке, закатив глаза. Она начала собирать пальцами сперму, которая осталась у неё на губах и стекала с побдородка. Одной рукой она втирала сперму в свои белоснежные груди, а другая рука быстро двигалась у неё между ног. Её стоны были слышны Лайкону до тех пор, пока он не потерял сознание, избиваемый солдатами.

     *********

     Лайкон вышел на песок арены в последний раз. Он знал, что дама была высокого происхождения, и теперь он знал: насколько высокого. Она сидела слева от Императора, в накидке из шафранного шелка, увешанная драгоценностями, которые сияли на солнце. Обычно, она сидела выше, с другими женщинами, но Лайкон предположил, что она хочет наблюдать за этим боем, находясь как можно ближе. Он так и не узнал, была ли она сестрой Императора или его женой. Из всего, что Лайкон успел услышать, нельзя было сделать определённого вывода.

     Дама позаботилась о том, чтобы стереть все доказательства своего позора. Он представил, как два солдата, которые стали свидетелями её унижения сейчас направляются охранять покой Империи на самые её отдалённые границы. Что касается ланисты Лайкона, то его молчание легко купить.

     В обычные дни поединки проводились один на один, но сегодня был день освобождения для всех. Он встретился глазами с пятью гладиаторами, с которыми должен был драться. Во взгляде каждого Лайкон видел неизбежность своей смерти. Однако в тот самый момент, когда он посмел прикоснуться к патрицианке, он уже знал, что следующий бой будет для него последним.

     Лайкон подошел к балкону Императора. Гладиаторы обычно прветствуют Императора как Бога-Короля перед боем, но у тех СВОБОДНЫХ людей, которые были приговорены к смерти, и которых просто выводили на убой, было своё, особенное привестствие. Лайкон всю свою жизнь был рабом. Но он умрет свободным человеком. Он поднял свой меч и направил его не на императора, а на женщину, что сидела рядом с ним.

     «ИДУЩИЕ НА СМЕРТЬ ПРИВЕТСТВУЮТ ТЕБЯ!»

     *********

     Примечания:

     1. Секутор — Секутор (лат. secutor — преследователь) — вид древнеримского гладиатора.

     Секутора также называли contraretiarius («противник ретиария») или contrarete («против сети»), так как секутор выступал против гладиатора, вооружённого сетью — ретиария. Секуторы были разновидностью мурмиллонов и были экипированы аналогичными латами и оружием, снабжены большим прямоугольным щитом легионеров и гладиусом.

     Их шлем, впрочем, закрывал всё лицо, кроме двух отверстий для глаз, дабы защитить лицо от острого трезубца их соперника. Шлем был почти круглый и гладкий, чтобы сеть ретиария не могла зацепиться за него. Из одежды секутор носил набедренную повязку и ремень. О боях ретиария и секутора упоминает впервые Светоний, и в позднюю империю поединки секутора оставались самыми популярными. Император Коммод выступал как секутор.

     2. Туни́ка (лат. «tunica) — одежда в форме мешка с отверстием для головы и рук, обычно покрывавшая все тело от плеч до бедер. Туника, изготовленная без талии, получила распространение в Древнем Риме. У мужчин обычно носилась под тогой, женщины на тунику с рукавами надевали безрукавную тунику.

     3. Ретиарий — Ретиа́рий (лат. retiarius — «боец с сетью») — один из видов гладиаторов.

     Снаряжение этого гладиатора должно было напоминать рыбака, его вооружение состояло из сети, которой он должен был опутать противника, трезубца и кинжала, а доспехи ограничивались наручем и наплечником, который закрывал плечо и левую часть груди. Ретиарий был одет в традиционный вид нижней одежды (subligaculum), удерживаемой широким кожаным поясом, иногда — в легкую тунику.

     Ретиарий традиционно выставлялся против секутора — гладиатора с мечом и щитом.

     Ретиарий был одним из легковооруженных бойцов, вес его экипировки составлял 7—8 кг (2—3 из них приходились на сеть).

     4. То́га (лат. toga, от лат. tego — «покрываю») — верхняя одежда граждан мужского пола в Древнем Риме — кусок белой шерстяной ткани эллипсовидной формы, драпировавшийся вокруг тела. Лицам, не имевшим статуса граждан, не позволялось носить тогу.

     Тога представляла собой очень большой кусок шерстяной материи, который имел форму сегмента круга или обрезанного овала. Длина тоги по прямому краю могла доходить до 6 м и даже более, а округлый край отстоял от прямого в самом широком месте примерно на 2 м.

     5. Ланиста — учитель и хозяин гладиаторов, покупал и опытных гладиаторов, и рабов, которые у него обучались гладиаторскому искусству, продавал их и отдавал в наем устроителям игр.

     6. Стригил или стригиль (Strigilis) — в античности до изобретения мыла серповидный скребок для очищения поверхности кожи от пота и грязи. Изготавливался из бронзы или другого металла. Для этого тело предварительно намазывалось маслом. В термах очищение стригилем часто выполняли рабы. Изображение стригиля встречается на античных вазах.

     7. Патрицианка, патриций — лицо, принадлежавшее к исконным римским родам, составлявшим правящий класс и державшим в своих руках общественные земли.

     В Древнем Риме патриции первоначально включали всё коренное население, входившее в родовую общину, составлявшее римский народ (Populus Romanus Quiritium) и противостоявшее плебеям; после выделения из рода знатных патриархальных семей к патрициям стала относиться лишь родовая земледельческая аристократия, предки которой когда-то составляли царский сенат.

     Принадлежность к родовой аристократии можно было получить по праву рождения, а также путём усыновления или награждения. Это право терялось по смерти или из-за ограничения в правах.

     8. Бахус — Бахус — латинская форма имени Вакх (одного из имён бога Диониса). Бог виноградарства, вина и веселья в античной мифологии. Бахуса обычно изображали в виде прекрасного юноши, увенчанного плющом или листьями и, гроздьями винограда, с обвитым плющом жезлом в руке в качестве скипетра, в колеснице, запряженной пантерами или леопардами.

     9. Веста — (лат. Vesta, др. — греч. Ἑστία) — богиня, покровительница семейного очага и жертвенного огня в Древнем Риме. Ей соответствует греческая Гестия. По мифологическим преданиям, Гестия была старшей дочерью Кроноса и Реи; Посейдон и Аполлон добивались ее руки, но она предпочла остаться девственницей и жить у своего брата Зевса. В награду за то ей были назначены высокие почести. В городах ей посвящался жертвенник, на котором горел вечный огонь, поддерживаемый жрицами богини — весталками.

     10. Сто́ла (лат. stola) являлась особой формой женской туники с короткими рукавами (иногда — без рукавов), широкая и со множеством складок, доходившая, вероятно, до щиколоток; внизу обязательно пришивалась пурпурная лента или оборка (лат. instita). На талии стола повязывалась поясом. Такую одежду носили матроны из высшего общества и не смели надевать ни отпущенницы, ни женщины легкого поведения, ни рабыни. Сенека считал, что стола не должна быть яркой или пестрой: «матронам не следует надевать материи тех цветов, которые носят продажные женщины».