«Вариантов нет, сижу, курю...»

     Люблю эту песню. Люблю Трофимова. Люблю курить в машине. Не люблю только возвращаться домой.

     Мой драгоценный супруг нашел себе другую — на двенадцать лет моложе меня. А мне всего лишь тридцать пять. И я не умею с другим. Я не умею по-другому. Семнадцать лет жизни не выбросишь прочь. Вот и завожу машину каждый вечер и гоняю по федералке в надежде разбиться. Но... надо было покупать «Ладу», а не «Мазду RX-8», которая надежная, как танк.

     Почти сплю на обочине, слушая тающий голос Трофимова, когда стекло начинает жалобно стонать под чьими-то настойчивыми ударами.

     — Друг, подбрось в аэропорт.

     Мальчишка. Лет двадцать, не больше. Куда летит? Темно. Не видит. Киваю на сидение — валяй. Не перепутай только, у меня правый руль.

     Садится. Обдает запахом молодого потного тела.

     — Спасибо, дружище.

     А я три месяца без секса. Сжимаю зубы, стараюсь не дышать носом, иначе сорвусь.

     — Когда самолет? — голос почти похож на мужской

     — Времени-валом, — отвечает весело, — деваться некуда. Вот и решил пораньше прибыть. Спасибо, дружище. Выручил.

     Включаю свет в салоне, вижу ошалевшие глаза:

     — Ой, простите, я подумал, что вы — мужчина. Я сейчас уйду...

     Щелкают дверные задвижки. Поздно.

     Это — РОАД СТАЙЛЗ, парень. Ты знаешь, что такое двести пятьдесят лошадей под капотом? Паркинг-реверс-нейтрал-драйв. Следи за секундной стрелкой, дружок. () Уходить из этой жизни за грань одной — это так скучно. Хочется кого-то прихватить. Не вовремя ты постучался ко мне в стекло, малыш.

     Низкопрофильная резина упрямо жрет километры в час. Сорок — расслаблен. Шестьдесят — хорошо себя чувствует. Восемьдесят — нравится, пассажир с Экватора?. Сто — по ночной трассе почти плетемся. Сто двадцать — гайцами и не пахнет. Сто сорок — моя обычная скорость, но я хочу узнать ей предел. Сто шестьдесят...

     Я еще могу оторвать взгляд от дороги и посмотреть на его побледневшее лицо.

     Сто восемьдесят, сто девяносто... Двести десять — максимальная скорость по ТТХ. Я уже не могу повернуть лицо, не могу оторвать руки от руля. Я чувствую, как он шепчет:

     — Тормози... Тормози, пожалуйста. ТОРМОЗИ, бл*дь.

     Зачем? В этом гребаном мире все упирается только в два слова: зачем, и почему. Зачем тормозить, когда ненасытная турбина взрезает воздух? Почему тормозить, когда хочется рвать дальше? Когда скорость высушивает остатки души. Когда двести пятьдесят лошадей под задницей стонут от одного желания — давай, давай, давай...

     — ТОРМОЗИ, — и на левую ногу мне падает его рука. Сжимая до боли бедро.

     Вздрагиваю от неожиданности. Не отвлекай водителя во время движения. Но я еще не готова, и он рвет ручник на себя, щелкает автомат — драйв-нейтрал-реверс-паркинг.

     Ты когда-нибудь чувствовал запах паленой резины? Мазда жалобно взвизгивает, врезаясь в кустики на обочине. Выворачиваю руль до боли в локтях и откидываюсь на сидение, закрыв глаза.

     — Ты что, с ума сошла?

     О, как ты прав, молодой пассажир. Если бы ты знал, НАСКОЛЬКО я сейчас сошла с ума. Ты бы сейчас здесь не сидел.

     Вместо ответа открываю свои зеленые глаза. Окидываю его взглядом и отмечаю...

     Конечно, как я могла забыть. За семнадцать лет семейной жизни. Адреналин. Ему не больше двадцати, в его жилах не кровь — а брызги шампанского, в его штанах — перманетно горячая смесь. И сейчас это мальчик испуган и возбужден одновременно.

     Это — РОАД СТАЙЛЗ.

     — Сколько до самолета?

     — Много.

     Я сама рву блузку, он сам рвет ширинку. Я сама откидываю сидение, он сам откидывает свое. Паркинг, сволочь Мазда, я сказала — паркинг.

     Я падаю на его тело там, где не мешает долбанный руль.

     — Говоришь, двести десять? — этот мальчик умудряется взять инициативу.

     Я забываю. Все забываю Как меня зовут и сколько мне лет. Он врывается в меня пятерней, он рвет мои мышцы на части. Я бьюсь в лобовое стекло.

     — Тише, тише..

     Мне кажется, что это мне — двадцать, а ему — тридцать пять. Тише — это значит «нейтрал», остановись — это значит «паркинг». Не надо, малыш. У меня двести пятьдесят лошадей под капотом. Они бьют копытами и всхрапывают в ожидании шпор. Дай мне эти шпоры... Я кричу, когда тонкие мальчишеские пальцы входят внутрь. Как же я кричу...

     Открываю глаза — напротив меня карий взгляд. Давай, малышка...

     Спускаюсь губами по телу бога, пью его запах, купаюсь в нем. Это — мое. Все-мое. Как кошка вылизываю его плоть, как последняя сучка лижу его шелк. Мое. Никто не отберет. Все мое. Все, что это тело может мне дать.

     Он стонет, а я задыхаюсь его стонами. Еще немного, еще чуть-чуть...

     — Я больше не могу...

     Плевать. У меня двести пятьдесят лошадей под капотом. Он взрывается тугой струей мне в рот. Спасибо. Пью все. Пью захлебываясь и наслаждаясь. Я уже и забыла этот вкус.

     Я закрываю глаза. Я уже ничего не хочу, но горячие руки обхватывают мои бедра. Как я могла забыть — ему не больше двадцати.

     — До самолета еще два часа...

     Спасибо, самолеты, что вы прилетаете только через два часа. Это говорю не я. Это говорит моя задница, в которую врывается это наглый мальчишка. Кричу, плачу, и бьюсь о приборную панель одновременно. Драйв...

     Драйв — нейтрал-реверс-паркинг.

     — Меня зовут Витя, — говорит он на стоянке аэропорта, — мне девятнадцать. Ты-первая. Не гоняй так больше.

     Улыбаюсь в открытое окно.

     Паркинг-реверс-нейтрал-драйв.