— Ни в коем случае не перебивайте меня и не задавайте глупых вопросов, пока не закончу. Надеюсь это понятно?

     * * *

     Первое, что бросается в глаза — сбитые коленки. Затем ссадины и царапины на руках, обломанные ногти, гематома на плече, распухшие потрескавшиеся губы и тёмные круги под глазами. И взгляд. Взгляд полный боли, вины и молящий о прощении. На тонкой шейке молоточком стучит голубая жилка.

     Всё ясно без слов. У меня защемило сердце, и сжались кулаки. До побелевших косточек. «Ублюдки, мерзавцы! Я найду их, достану из-под земли».

     — Как... как это произошло? — спрашиваю я громко, и спохватываюсь: Господи, что я делаю, так нельзя! — Прости, прости, я не буду кричать. Скажи, где...

     — В западном крыле парка. Там дорога проходит около забора.

     «Проклятье! Так и есть. Шоссе метрах в пяти от ограды, как же я...»

     — Что ты... как ты там... — запинаюсь я. Никак не удаётся справиться с волнением. Мысли скачут. Приливы сострадания перемешиваются со вспышками гнева.

     — Там поляна и беседка. Много цветов, приятные запахи. Никто туда не ходит, а я люблю смотреть на проезжающие машины.

     «... проезжающие машины...»

     — Сколько их было?

     — Трое. Два ждали в открытом красном автомобиле, а один подошёл к ограде и позвал меня. Он был очень вежлив. И у него были синие глаза поэта.

     Я в ужасе закрываю лицо руками, чтобы не видеть перед собой эти синие глаза. Но кажется, что они смотрят прямо в сердце.

     Надо продолжать.

     — Что дальше? — спрашиваю я.

     — Он сказал, что всё знает про меня и поможет перебраться через ограду, если я хочу глотнуть вольного ветра в их автомобиле.

     «... глотнуть вольного ветра...»

     Стискиваю зубы, но, обуздав вспышку ярости, спрашиваю, как можно бесстрастно:

     — А потом?

     — Мы приехали к белому каменному дому с колоннами, около леса. Он повёл меня внутрь по дорожке из красных гранитных плиток, а тем двоим, весело крикнул зайти минут через тридцать. Они смеялись... Я тоже.

     Внутри меня всё застыло. Где-то вдали за окном надсадно взвыла сирена. Красная гранитная плитка, белый дом около леса, античные колонны...

     — И в этом доме...

     — Он посадил меня в удобное плюшевое кресло и дал лимонаду со льдом. В комнате были изумрудные портьеры, негромко играла музыка...

     Моя голова едва держится на плечах. Изумрудные, безумно красивые портьеры... по двенадцать кредитов за метр...

     Разбитые губы и срывающийся голосок, старательно выводят:

     Last thing I remember, I was,
Running for the door,
I had to find the passage back,
To the place I was before,
`Relax, ` said the night man,
We are programmed to receive,
You can check out any time you like,
But you can never leave.

     (И последняя вещь, что я помню
Как бегу на выход в ту дверь

Что позволит вернуться обратнo
В мир известный, запретный теперь
«Не спеши — заметил Привратник,
Мы приучены получать,
Расплату можно отсрочить
Но ты знаешь — не избежать! «) *

     — Довольно! — не выдерживаю я. — Как он... вёл себя в это время

     — Он сел на пол около моих ног и стал гладить их. Он рассказывал, что давно наблюдает за мной. Что очень любит меня. Потом он говорил, что не надо бояться, что больно не будет, разве что немножко, и поначалу, а потом я научусь терпеть. При этом он взял в ладони мои ступни и хотел их поцеловать, но я боюсь щекотки... И губы у него горячие.

     «... губы горячие».

     — Полчаса прошло и вошли те двое? — невольно поднимаю я голос.

     — ... да. Всё изменилось. И он изменился... Больше не говорил, что любит меня.

     Я слишком хорошо знаю, что было потом и, тщетно глотая прилипший к гортани комок, задаю последний вопрос:

     — И... позже, когда... — проклятый голос предательски дрожит — когда была боль. Тебе это снова понравилось? Возбудило?

     — ...

* * *
— Надо бы приметы, мадам... — подаёт голос из своего угла следователь. Всё-таки он не удержался, не смотря на все мои предостережения. Нетерпение охотничьего пса

     Делаю знак фельдшеру. Тот набрасывает на плечи мальчугану клетчатое одеяло и уводит прочь. Я провожаю нежным влюблённым взглядом трогательный белоснежный хохолок на его макушке.

     — Не надо никаких примет, — говорю я следователю. — И не будет никакого дела. Герман недееспособен и, к сожалению, всего лишь душевнобольной. Ему не поверят. Тем более с таким диагнозом.

     — А вы, а другие люди? — обескураженно спрашивает следователь.

     — Главный врач психиатрической лечебницы, равно как её сотрудники — лица заинтересованные. Других свидетелей нет. Мальчика нашли около приёмного отделения. На суде всё рассыпется за отсутствием доказательств, — горько и устало выговариваю я прописные истины. — Синяки и ссадины?... Получил при побеге, за время пребывания вне стен лечебницы.

     Следователь — волевой мужчина, молча и хмуро упаковывает свои записи в папку. Глядя на его окаменевшее лицо, я решаюсь.

— У вас есть дети?

     — Да, двое, мальчик и девочка.

     Мне нравится, как он это произносит. С бесконечной любовью и дрожью в голосе.

     Такие не останавливаются ни перед чем. Такие идут до конца.

     — Хотите знать, кто тот... , истязавший ребёнка? Вы же можете что-то предпринять и помимо официального расследования? — с надеждой спрашиваю я.

     Он замирает, несколько долгих мгновений пронзительно смотрит на меня и едва заметно кивает головой.

     Я сделала выбор. Я поворачиваю к нему фотографию в рамке на своём столе.

     Несколько секунд он недоверчиво и внимательно рассматривает на цветном фото благородное мужское лицо с синими глазами. Переводит на меня взгляд, в котором забрезжила догадка.

     — Мой бывший пациент и нынешний муж, — киваю я.

     Он бросает на дверь, в которую увели Германа, затравленный взгляд. Он понял. На его лице бушуют жалость и отвращение. Следователь начинает молча, спиной, пятится к двери. Мне безразлично его отношение ко мне, главное — он несомненно сделает то, что должен.

     Я подхожу к открытому окну и долго смотрю, как фельдшер медленно ведёт мальчишку с удивительно красивым лицом, моим лицом... и синими глазами поэта. А ещё мне нестерпимо хочется скорее сбросить, этот чёртов лифчик, который трёт рубцы на моей спине и сердце!

      * — поэтический перевод автора.