Очнувшись и увидев себя через зеркало в кресле парикмахера-корейца недобритым, Женя спрашивает и сколько он проспал здесь.

      — Минут сорок — сорок пять, — отвечает тот.

      — Почему же вы меня не разбудили?

      — Старая японская школа: нельзя будить клиента, если он за-снул.

      — И спящего нельзя брить?

      — Нельзя.

      — А деньга за время сна берёте?

      — А как же, и немалые.

      — Ну тогда заканчивайте свою работу.

     В результате всех этих задержек в парке он появляется уже далеко после полудня. Но на условленном месте никого не оказывается. Несколько раз прошёлся взад вперёд, поспрошал кое-кого из общих знакомых. Решил подняться повыше, в ущелье, где находилось водохранилище с водозаборником. Ему приходилось от Аллы слышать, что иногда она с подружками туда забирается, чтобы там можно без помех если не купаться, так загорать, и что добраться туда лучше всего на поезде детской железной дороги. Купил билет, дождался, когда подошёл паровозик с тремя вагончиками и направился к одному из них. Обогнав его, к подножкам подбегают два малыша — мальчик и девочка лет четырёх и семи.

      — Погодите, дети, — раздаётся чей-то голос позади него. — Сейчас я подойду к вам, и мы вместе поднимемся...

     Женя останавливается и оглядывается на этот голос. Его обладательницей оказывается довольно рослая дама роскошных форм, с красивым лицом, обрамлённым иссиня чёрными волосами. Сравнявшись с ним, она говорит ему:

      — Не будете ли так любезны, чтобы помочь им?

      — Сочту за честь! — отвечает он.

     Поднимает на нижнюю подножку мальчика и помогает ему взо-браться на вагонную площадку. Потом то же делает с девочкой. По-сле чего подаёт руку даме:

      — Пожалуйста, и вы.

     А затем вскакивает сам.

      — Вы то же вздумали проехаться? — спрашивает дама.

      — Да, в детстве вот не пришлось, решил сейчас наверстать...

      — Ну тогда составьте нам компанию, садитесь рядом с нами... Сколько времени займёт это путешествие? Не знаете?

      — Пятнадцать минут.

      — Ну и прекрасно. Смотрите дети в окошко, а мы с молодым че-ловеком поболтаем.

      — Буду рад. Но, к сожалению, у меня будет только половина этого времени. На верхней остановке я сойду.

      — Куда-то направляетесь? На гору, наверно?

      — Нет, хочу проникнуть к водохранилищу, чтобы там позагорать и покупаться.

      — Позагорать и покупаться, говорите? А нас с собой не возьмёте?

      — Возьму, если вы не побоитесь оказаться вместе со мною в запретной зоне.

      — В запретной? Люблю нарушать всё запретное!...

      — Я там ни разу не был и знаю только направление, в котором следует идти.

      — Ничего... Берёте?

      — Попробуем...

     Идти пришлось недолго. Лесная тропинка приводит их к изгороди из колючей проволоки.

      — Но как же туда пройти? — спрашивает дама.

      — Где-то тут неподалёку должна быть дыра... Пройдёмте немного дальше... Ну вот, что я вам говорил?

      — А мы пролезем?

      — С божьей и моей помощью, думаю, что да.

     Сам он и дети на его руках эту преграду преодолевают без особых трудностей, а вот их мама едва только пытается поднять и просунуть ногу в отверстие между двумя рядами проволоки, ставит её обратно:

      — Боюсь, как бы не порвать юбку. Что делать?

      — Да, жаль будет испортить такую шикарную вещь, — соглашается Женя. — Слишком она уж широка и длинна. А что делать? Снять её, да и только. Всё равно это придётся сделать рано или поздно...

      — Почему?

      — Вы же не собираетесь сидеть у кромки воды в ней?

      — Я об этом не думала как-то. Но сейчас понимаю, что делать мне этого не следовало бы.

      — Почему?

      — Почему, да по кочану!... Идите вперёд, оставьте меня здесь одну... Я сейчас сниму эту чёртову юбку, перелезу, надену её снова и догоню вас. Возьмите только эту сумку. Там плед найдёте.

     Водохранилище оказалось совсем рядом. Правда, там уже на-ходилась какая-то компания: молодые и не очень люди, мужчины и женщины загорали у самой кромки воды.

      — А где мы сядем? — спрашивает мальчик.

      — Сейчас ваша мама придёт и скажет нам, где лучше присесть, — отвечает Женя. — Но мне кажется, что лучше всего вон там, где и солнышко светит и травка зеленеет и чисто. Давайте плед расстелем...

      — Нет, подождём маму...

      — А вот и я, — говорит та, появляясь из чащи. — О, как тут чудесно! Спасибо вам, молодой человек, что доставили нам такое удовольствие...

     Выбрали место, расстелили плед и уселись на него.

      — Может быть детишкам стоит раздеться, чтобы малость позагорать? — предлагает Женя.

      — Даже не знаю, — отвечает дама. — Мы как-то на это не рассчи-тывали и не прихватили с собой ничего нужного... А вы можете раз-деться... Не стесняйтесь... Кстати, как вас зовут? Пора уж и познакомиться.

     Женя назвался.

      — А меня зовут Нинель. Мы с мужем здесь недавно. Его перевели сюда, в штаб округа с мыса Погиби. Вот уж где погибель настоящая: тундра, гнус, а вокруг ледяное море. А здесь благодать, солнышко вон как припекает...

      — Так почему бы и вам не позагорать?

      — В другой раз, когда... Сейчас я не готова...

      — Да ладно вам стесняться!... Неужто на вас такой безобразный бюстгальтер и такие кошмарные трусы, что вы боитесь, как бы я не ужаснулся, увидев их?

      — Да нет, слава богу, с этим у меня всё в порядке... И всё же...

      — Хорошо, чтобы не стеснять вас, я отойду вон за те кустики и улягусь там. А вы тут можете позволить себе что угодно...

     Прихватив с собой уже снятые пиджак и брюки, Борис отходит метров на десять за ближайший кустарник, снимает там с себя ру-башку и майку, делает из всего этого некое подобие подстилки, после чего скидывает туфли, стягивает носки и, оставшись в одних спортивных то ли трусиках, то ли плавках, занимает горизонтальное положение.

      — А вы подсматривать оттуда не будите? — слышит он голос

      — Ну кто же вам даст такое обещание? Другое дело, что я отсюда смогу увидеть... Пока абсолютно ничего... Так что будьте спокойны... расскажите мне лучше ещё чего-нибудь о себе... Чем помимо семьи занимаетесь, например...

      — У меня музыкальное образование, и с сентября я пойду на преподавательскую работу в музучилище...

      — Что преподавать будете?..

     Ответа он уже не слышал, ибо моментально впал в небытие.

     И снился ему снова Поронайск... А ему из Южно-Сахалинска звонит шеф и просит поторопиться с возвращением из командировки, так как ему самому срочно понадобилось уехать, а в отделе никого не остаётся. Женя бежит по комбинатскому начальству, подписывает нужные акты и другие бумаги, потом отправляется купить билет на поезд. Зашёл к монтажникам и попрощался с Иваном и Славой. Заглянул и к Мурченковой. Узнав, что он уезжает уже сегодня вечером, она сказала, что приготовила кое-что из местных деликатесов и в обеденный перерыв сбегает домой и принесёт ему.

      — Спасибо. Таня... Но стоит ли беспокоиться ради этого?

      — Нет, нет! Я обязательно это сделаю. После работы мне будет не до этого, так что ждите меня у себя, никуда не уходите.

     В конце обеденного перерыва она действительно появляется в одном из помещений технической библиотеки, отведённом ему для работы на время его командировки, запыхавшаяся и разрумянившаяся ...

 от быстрой ходьбы.

      — Вот, — протягивает она ему свёрток. — Тут крабы консервиро-ванные, балык, икра, морские гребешки и прочая разность.

     Одной рукой забирая этот свёрсток, Женя другой обхватывает её за талию, прижимает к себе и целует. Она делает попытку осво-бодиться от его объятия:

      — Что вы, Евгений Алексеевич! А если кто войдёт сюда?

     Он кладёт пакет на стол, направляется к двери и запирает её.

      — Теперь никто не сможет нарушить нашего уединения, — говорит он, возвращаясь к ней и беря её за талию уже двумя руками.

     Она упирается своими руками в его грудь и не даёт ему возможности снова поцеловать себя.

      — Евгений Алексеевич! Ну что вы? Я не затем пришла сюда!..

     Он берёт её под мышки, с некоторым напряжением (всё-таки тяжеловато!) отрывает её от пола, делает пару шагов к столу, усаживает её на него и располагается рядом, удерживая за плечи.

      — Прежде всего я хочу выразить вам признательность за внимание и заботу, которые вы всё это время проявляли к моей особе. А как выразить эту признательность, я не знаю... Вот вы мне принесли всякие вкусные вещи. А что я вам могу дать в обмен?... Так что, нижайше прошу, примите мои поцелуи...

      — Какой же вы настырный!...

     Губы их сливаются, языки находят друг друга...

      — Надо ли? — как-то уж очень не категорически спрашивает она, обнаружив, что он начинает расстёгивать пуговки на её кофточке.

      — Что вы имеете в виду, Танечка?

      — Ваши пальчики... Уж очень они бесстыжие...

      — Да нет, просто любопытные...

     И снова покрывает её губы поцелуем. А любопытные пальцы уже пробуют проникнуть под чашечки бюстгальтера.

      — Да они не любопытные, а наглые... Иначе не скажешь.

      — Наглые, это когда наголо, то есть при людях, делаются зазор-ные вещи. От людей мы закрылись. А что зазорного в том, что я хочу взглянуть на ваши перси?

      — Зачем же их прячут от посторонних взоров?

      — Вы их и от мужа прячете?

      — Специально никто не прячет, но и не демонстрирует даже пе-ред мужем...

      — Интересно, а как он предпочитает наслаждаться ими — на ощупь или наглядно, то есть глазами?

      — А вам что за дело? Да и не посторонний он мне... Муж всё-таки...

      — Я к сожалению, не муж вам, но и совсем посторонним с некоторых пор не считаю... Не так ли?

      — И что из этого следует?

      — А то, что я хоть и имел счастье держать их в своих руках, но видеть не видел, а теперь мне хотелось бы получить от вас и такую милость.

     Он разворачивает её спиной к себе и запускает руки под распаханную кофточку, чтобы нащупать и расстегнуть застёжки от бюстгальтера.

      — Но ведь стыдно же! — произносит она, и резко повернувшись к нему, обнимает его за шею и покрывает частыми поцелуями.

      — Стыдно — это то, что видно... А ни вы, ни я пока не видим, как освободиться от этого проклятого лифчика... Никак не могу расстег-нуть его... Помогите же!..

      — Ничего себе! У вас совесть есть, предлагать мне такие вещи?

      — Ну тогда, раз не хотите помочь, не мешайте!

     Он опять разворачивает её спиною к себе и, уже задрав на плечи полы кофточки и приспустив верхний край комбинации, пытается разъединить застёжки, соединяющие лямки бюстгальтера. Сразу это у него не получается.

      — Вот ведь, казалось бы секундное дело, — сетует он, — а выходит заминка...

     Повернув к нему голову, она спрашивает насмешливо:

      — Неужто опыта не хватает?..

      — А вы что думаете? Тут сноровка нужна... Так что простите меня, неопытного... Ну вот, наконец-то... Оказывается, одну надо было вверх подать, а другую вниз...

      — А вы не знали?

     Она ещё больше поворачивает к нему свою голову и прижимается щекой к его лицу. Глаза её закрыты, локти прижаты к бокам, но не так уж сильно, чтобы помешать его ладоням проникнуть под мышки, а вслед за тем и под ладони, прикрывающие груди.

      — Да дайте же мне взглянуть на ваши лельки!..

      — Зачем?..

      — Да затем, чтобы полюбоваться ими!..

     Теперь она сидит в пол оборота к нему, а он поддерживает её груди снизу, слегка колыша их.

      — Ну что за прелесть!

      — И чего вы там прелестного нашли?

     И предпринимает некоторое усилие, чтобы освободиться от его рук.

      — Нет, нет! Что вы! Позвольте мне поцеловать эти мякотишки...

     Он склоняется и легко касается их губами, облизывает кожу на них и между ними, а затем берёт в рот по очереди соски...

     Она молчит... Глаза её всё также закрыты, а пальцы рук судорожно перебирают волосы на голове юноши. Но ситуация меняется, едва только он, не отрывая рта от её бюста, предпринимает попытку просунуть обе руки ей под юбку — одну вдоль живота, другую вдоль поясницы. Она вскрикивает, резко отталкивает его от себя и соскакивает с крышки стола на пол...

      — Только не это! — восклицает она.

      — Что это? — интересуется Женя, также соскальзывая на пол, и беря её за плечи.

     Она неожиданно всхлипывает и заливается слезами.

      — Я... я... не...

     Рыдания так и не позволяют ей произнести то, что она собиралась сказать.

      — Успокойтесь, Танечка... Ну что вы разнервничались? Чем я вас обидел?..

     Он осушает поцелуями её мокрое от слёз лицо. Продолжая всхлипывать, она обнимает его за шею и, прильнув к уху, с упрёком шепчет ему:

      — Ну как вы не можете понять, что я... что я ни разу... что мне... что мне никогда не приходилось... Понимаете?... Чему вы смеётесь?..

      — Жаль, что у нас так мало времени, иначе я бы попросил вас поведать мне про ваш первый поцелуй, про вашу первую брачную ночь... Меня такие рассказы очень интересуют... У нас в институте девицы попом звали меня за то, что я с готовностью выслушивал их исповеди... Однако и сам я мог бы поделиться бы с вами своим опытом... Ведь у меня тоже что найдётся вам рассказать... И думаю, что это было бы вам небезынтересно... Но для этого, надеюсь, у нас найдётся ещё время при нашем свидании в Южном... А сейчас дайте мне взглянуть вам в глаза... Ну конечно: ловлайт ин ё эйз!..

      — Это по-каковски?

      — По-английски.

      — И что значит?

      — Свет любви в ваших глазах. И скрыть его нельзя. А любовь...

     Пальцы рук его неспешно и осторожно исследуют, как крепится пояс её юбки и, обнаружив, что это целых четыре маленьких крючочка (два на боках и по одному спереди и сзади) принимаются потихонечку их один за другим разъединять. А сам он в то же время без умолку продолжает говорить:

      — А любовь заставляет на многое смотреть иначе, делать то, о чём и думать было страшно... Другими словами, настоящая любовь всегда безоглядна...

      — На что вы меня толкаете? — горестно восклицает она.

     Вместо ответа он покрывает её поцелуями, ничего не оставляя без прикосновений своих губ: ни глаз, ни мочек ушей, ни шеи, ни (опять) грудей...

      — А теперь я прошу вашего позволения поцеловать ваш пупочек...

      — Это ещё что за прихоть?... До сих пор вы не нуждались, вроде бы, ни в каких моих позволениях... Что вдруг сейчас просите?

      — Нижайше умоляю!..

      — Почему нижайше?

      — Потому что для этого надо будет стать на колени перед вами...

      — На коленях?... Передо мною?... Не смешите меня!..

     Продолжая держаться за её талию, Женя опускается на колени перед ней, вытаскивает ... 

     подол сорочки из-под юбки и, забравшись под него с головой, принимается вылизывать ей пупок и его окрестности. Она время от времени вздрагивает, руки её снова покоятся у него на голове.

      — Щекотно? — спрашивает он и, не прекращая своего занятия, которое после того как все крючки оказались отстёгнутыми, заключалось теперь в том, чтобы медленно, сантиметр за сантиметром стаскивать вниз юбку...

      — Щекотно? — повторяет он свой вопрос.

      — Не без того... А зачем вы об этом спрашиваете?

      — Знание — это не просто сила, это власть. Разве не так говорят на службе у вашего супруга?..

      — Почему вы так жестоки со мной? — она отталкивает его и, обнаружив, в каком положении находятся нижняя часть её одёжки, начинает, было, возвращать её на прежнее место.

     Женя обхватывает её за бёдра и таким образом не даёт ей возможности вернуть юбку в исходное положение.

      — О какой жестокости идёт речь?

      — Зачем вы всё время напоминаете мне о муже? Чтобы порадоваться тому, в какое положение по отношению к нему вы меня уже поставили? Чтобы уколоть меня? Дать мне понять, что я виновата перед ним? Всё!... Хватит!... Дайте мне привести себя в порядок и уйти отсюда подобру-поздорову!..

     Последние слова она произносит чуть ли не на крике. В полной растерянности, не зная что предпринять, он отпускает её и встаёт с колен. Она же начинает тащить наверх юбку, но та застревает на бёдрах... Послышалось, как кто-то по ту сторону двери толкнулся в неё... Татьяна Фёдоровна замирает, а Женя, воспользовавшись этим её замешательством, одной рукой обхватывает её за шею, а другую быстро просовывает ей под сорочку и кладёт на грудь. И шепчет на ухо:

      — Пожалуйста, ни слова!... Пусть там подумают, что здесь никого нет...

     И надолго запечатывает её рот своими губами. Она старается оторваться от них, и всё же не настолько энергично, чтобы преуспеть. Почувствовав, что та его рука, что только что охватывала её шею, опустилась и опять тащит вниз юбку, силится, было, ей воспрепятствовать, однако не преуспевает и в этом... Юбка падает на пол, а его победоносная рука проникает за резинку её трусов и устремляется к ягодицам. Добраться до них мешают резинки, к которым крепятся чулки и которые в свою очередь держатся на специальном поясе...

      — К чему всё это? — в полголоса спрашивает она. — Ведь беспо-лезно всё!..

      — Как бы не так! — отвечает он, уже двумя руками стаскивая трусы с её задницы.

      — Вы варвар! — только и находит она, как комментировать эти его действия.

      — Каков уж есть!

     Но дальше тех мест выше колен, где чулки прикреплены к резинкам от пояса, тащить вниз трусы не получается.

      — Всё равно ничего у вас не выйдет!..

      — Посмотрим!..

     Женя слегка нагибается, берёт одной рукой Татьяну Фёдоровну под колени, а другой за поясницу, отрывает от пола и во второй раз усаживает на крышку стола. Сам тут же усаживается возле неё и соединяет свои уста с её устами. Не бездействуют и его руки: пальцы одной мнут мякоть груди, а другой, проделав ряд круговых движений по волоскам венериного холма, двигаются к промежности и, нащупав там расщелину, устремляются в неё...

      — Нет!... Нет!..

     На сей раз Татьяна Фёдоровна отбивается так решительно и стремительно, что ей удаётся освободится и от его поцелуев, и от рук, после чего пытается водрузить на место свои трусы, но в завязавшейся борьбе, опрокидывается на спину. Он наваливается на неё, но ей удаётся оттолкнуть его, и он оказывается на полу. Вскочив на корточки, он хватает её за ноги, как можно шире раздвигает их и приникает ртом к устью её раскрытого жерла, начинает вылизывать его края. Когда же, его язык наталкивается на вздувшуюся гашетку клитора, она вскрикивает, её ягодицы начинают дёргаться, бёдра сами собой раздвигаются, а пальцы рук судорожно вцепляются ему в затылок...

      — Можно? — оторвавшись от своего занятия, вопрошает он её.

     Татьяна Фёдоровна пробует отрицательно покачать головой, но силы покидают её. Видя это, Женя выпрямляется и спешит расстегнуть ремень и ширинку, приспустить брюки и плавки. Освободив из их плена свой инструмент, он начинает пристраивать его к её гениталиям, привстаёт даже на носки... Высоковато оказывается... Придётся в третий раз взбираться на крышку стола... Со спущенными штанами это будет не так уж просто... А до того надо развернуть распластанную поперёк женщину вдоль стола... Хорошо ещё, что этот последний оказался довольно длинным...

     Позволив Жене делать с нею всё, что ему заблагорассудиться, Татьяна Фёдоровна теперь покорно ждёт, что будет дальше. Из-под расстёгнутой и еле держащейся на плечах кофточки выглядывают закатанная по самое горло комбинация и чашечки лифчика. Разместившись рядом, он целует её, гладит обнажённые участки тела, наконец, взбирается на неё и старается погрузить свой кипятильник в её нутро. Получается это не так, как хотелось бы — препятствуют сжатые ляжки. Она инстинктивно старается раздвинуть их и поднять коленки, но этому мешают застрявшие выше них трусы, спустить которые дальше ему так и не удалось.

      — Погодите!... Порвёте ещё чего-нибудь!..

     Её руки тянутся к бёдрам и отстёгивают чулки от резинок, со-единяющих их с поясом.

      — Может и штаны снимем, Танечка? — спрашивает он и, подавшись назад, привстаёт на коленях.

     Она тут же поднимает коленки и стаскивает через них трусы. Дальнейшему их движению по голеням и щиколоткам помогает уже Женя.

      — Не смотрите! — велит она и сжимает коленки.

      — Я не такой великолепный стрелок, чтобы стрелять, не видя цели, — улыбаясь, возражает он. — Разве что вы сами, своими пальчиками введёте меня в свои владения? Идёт?

     Она не отвечает, только отворачивает в сторону голову. А он, вместо того чтобы раздвинуть её ноги и занять прежнее положение, берёт её за пятки и подаёт их как можно дальше вперёд, так что её колени оказываются чуть ли не на уровне плеч. И возлегает сверху, если только этими словами можно определить занятую им позицию. После чего пальцами уже своей руки направляет свой инструмент туда, где ему положено быть, и начинает им работать... Не спеша, с толком и расстановкой, ради спортивного интереса отмечая каждый очередной десятый тычок: первый, второй, третий и т. д. Где-то после восьмого сбился и решил, что хватит...

      — Вы ещё не кончили? — на всякий случай спрашивает он.

     Она поворачивает к нему лицо, открывает глаза с навёртывающимися слезами, неожиданно обнимает его и шепчет:

      — Обо мне не беспокойтесь... Мне и так хорошо...

     И целует. Получив такой сигнал, Женя убыстряет темп и вскоре, задёргавшись, извергает в неё своё семя. Затем движения его затихают, стенки её влагалища в мокроте и слякоти уже им никак не ощущаются, да и инструмент его, судя по всему, потерял недавнюю твёрдость... Пора было думать об отступлении. Но что-то удерживало его от этого.

      — Мне так хорошо там, что не охота покидать ваше уютное гнёздышко, — шепчет он ей на ухо.

      — Но надо, — также шёпотом отвечает она, ещё крепче сжимая его и снова целуя.

     В дверь опять кто-то дёрнулся... Они замирают, но спустя минуту Женя возобновляет свои движения взад-вперёд, правда, без заметного успеха.

      — Пора! — заявляет Татьяна Фёдоровна и, упираясь своими руками в его грудь, пытается оторвать её от своей. — Вас наверно кто-нибудь ищет... Дайте мне привести себя в порядок...

     Он на вытянутых руках приподнимается над нею, освобождая таким образом её от тяжести своего тела и уже навряд ли ощущаемого ею присутствия в ней его второго «я», опускает ноги на пол и помогает ей сделать тоже.

      — Отвернитесь! — просит она, одной рукой прикрывая груди, а другой лобок.

      — Позвольте я помогу вам застегнуть лифчик?

      — Я сама... Займитесь лучше собой... И отвернитесь!...

     Занявшись собой, Женя тем не менее поглядывал через плечо за тем, как она поднимает с пола и надевает трусы, натягивает и пристёгивает к резинкам чулки, затем берётся за бюстгальтер. Но хоть она и делает всё это очень споро, уже полностью одетый и обутый (даже шнурки завязал на туфлях) он снова оборачивается к ней и помогает ей водворить на место юбку.

      — Спасибо, — благодарит она и лезет в сумочку за пудрой и губной помадой.

      — Я отпираю дверь?

      — Минутку!

     Она пытается оглядеть себя в стёкла книжных шкафов, поправляет на себе кофточку и юбку, после чего направляется к выходу. Женя отпирает дверь, открывает её, чтобы пропустить даму в коридор, но, заметив, что она стоит в некоторой нерешительности, спрашивает:

      — Вы ничего не забыли?

      — Если кто-то чего-то забыл, то не я! — с некоторым вызовом, в котором явно сквозила досада, произносит Татьяна Фёдоровна и, огладив ещё раз на себе кофточку выходит, бросив через плечо: — Прощайте!

     Он выскакивает за ней, берёт за руку и спрашивает:

      — Почему «Прощайте!»? Разве мы с вами больше не увидимся?

      — Так вы же сегодня уже уезжаете... Не забудьте мои сувениры!

      — А в Южном? Или вы передумали?

      — Где я там вас буду искать, даже если у меня будет время?

      — Постойте! Я сейчас сделаю всё, чтобы облегчить вам эту задачу.

     Он возвращается в комнату, поднимает с пола стопку бумаг, вынимает из неё один листок и, склонившись над столом, записывает свой рабочий телефон и домашний адрес. Возвращается и протягивает ей этот листок со словами:

      — С нетерпением буду ждать!

     Ответить она не успевает, потому что рядом с ними, откуда ни возьмись, появляется Рита — секретарша главного технолога. И говорит:

      — А вы не представляете, Евгений Алексеевич, с каким нетерпением ждёт вас мой начальник! Где вы пропадали? Я уже в третий раз иду за вами...

      — Зачем? — удивлённо спрашивает он.

      — Попрощаться желает. И не только он. Стол уже накрыт в сто-ловой. Люди за ним давно сидят. А виновника торжества всё нет и нет... Идёмте быстрее... И схватив под руки потянула за собой.