Дверь осторожно приоткрылась.

     Итак проснувшись на следующее утро я пошёл готовить завтрак. В 9 часов утра все пришли завтракать а я всех осматривал своим взгядом охотника. За одним из столиков сидели две бабы и о чём то беседовали. Я их начал осматривать. Одна была бландинка с голубыми глазами. Груди у неё были больше среднего. Именн такие которые нравятся всем мужикам. Глаза у неё были большие. Ротик и носик маленькие. Она была одета в короткие шорты и футболку. Рядом с ней сидела шотенка так же с длинными волосами и голубыми глазами. Её сиськи были даже больше чем у подруги и я был в восторге от их вида. На ней была расрущена рубашка, а она была настолько длинная, что я даже не видел, что под рубашкой. Яхотел их, и мой член уже вовсю пульсировал. Я подошёл к Джейн, которая сгодня была тиха, и сказал чтоб после завтрака она организовала мне двух этих сучек.

     Посвящается Юле М.

     ... Стук в дверь.

     В тот день господа уехали в город, в дом дона Авареса Стемтона. Стемтон получил должность главного судьи города и пригласил всех влиятельных лиц отметить это события. А молодой дон Альберто, разгульный молодой человек, не отличающийся ни порядочностью, ни воспитанностью, пользуясь отъездом родителей, сразу же позвал своего знакомого — Лусинаре, выпить пару бутылочек из отцовской коллекции. Лусинаре был старше дона Альберто, он был развязным гулякой, избалованным легкими деньгами, а по характеру — таким же необузданным и непредсказуемым.

     В эту ночь спать было просто безрассудно. Тревожно здесь было всегда, мусульманин-чернокнижник среди неверных собак не может чувствовать себя спокойно, но предстоящая ночь была особенной. Убийство Колиньи, эти взгляды папистов провожающие любого, кто не принадлежит к ним, злобный шепот за спиной...

     Любку арестовали во время облавы. В серой полутемной камере роменского гестапо, куда ее втолкнул охранник, девушку встретили женщина лет тридцати в короткой юбке и нарядной, но уже в пятнах светлой блузке и девочка-подросток в простом ситцевом платьице. Обе сразу бросились с расспросами: как зовут, сколько дет, почему здесь? — Лет восемнадцать, зовут Воронцова Любовь. Аусвайс дома забыла... вот и... А вообще, как здесь? Сами-то за что?

     Две минуты назад он лежал рядом с девчонкой из бара в её квартирке, прижимаясь губами к её отвердевшим соскам, а теперь идёт к телефонной будке на другой стороне улицы. Всего две минуты назад! А в его голове они растянулись на тысячу лет. Да он уже и забыл о том, что случилось в той маленькой комнатке, куда она привела его, заблудшую овечку. «Расслабься, — умоляла она, — ты такой грустный, я хочу сделать нас обоих счастливыми». Что ему было до счастья с ней? Лишь мгновенное утоление желания, а потом муки совести... Как грехи, снимаемые в исповедальне, когда уверенный в правоте человек говорит другому, что тот очищен от греха, но они оба понимают, что грех нельзя замазать святой водой: он глубоко в памяти человека. Так и ему нужно было убедить себя, что больше это не повториться. А теперь, в той самой комнате, где она не один раз наслаждалась свободой любви, она лежит голая и холодная, как сталь, убитая.

     Мы с друзьями сидели возле подъезда и попивали пивко, болтали о своем — вообщем расслаблялись. Тут появилась моя соседка по лестничной клетке Маргарита Иосифовна, и тут началось...