Мы познакомились на трамвайной остановке. Она сидела задумчивая и, словно, чем-то расстроенная. Я спросил, все ли у нее в порядке. Она посмотрела на меня отсутствующими глазами и кивнула.

     Мой друг — большой любитель женщин. бесит, господа. право, бесит.

     Маринка проснулась наутро. Все болело. Она заплакала. В её комнату зашел отец. В руке он нёс ремень спряжкой — братовский.

     Я быстро открыла дверь квартиры и ввалилась в прихожую, как-будто за мной гнались: сумку с учебниками — в угол, туда же туфли и куртку. Надо не забыть убрать, а то опять отец так надерет своей ручищей попку, что потом не присесть. Я вошла в свою комнату, сняла школьное платье, натянув футболку, которая не прикрывала мою щелку. Пошла на кухню, открыв холодильник, начала выбирать что-нибудь себе на обед. Я не знала. Что я хотела и задумавшись, начала поглаживать нежную складочку голой письки, которая начала мерзнуть от холода, веявшего из холодильника.

     Я не помнила, какое слово вырвалось у меня, помнила лишь звонкую пощёчину, которую моя Госпожа влепила мне..."я ведь тебя предупреждала, чтоб ты следила за своим языком» — сказала Госпожа тихо, слегка наклонившись ко мне и глядя в мои глаза, на которые навернулись уже слёзы...

     Раздеть до гола обоих супругов.

     ... Прошло несколько дней, но я уже знала все наказания, испытала не раз на себе каждое из них, и знала все штуки, которые выкидывали каждый день деректриса Наталья Ильишна и КО. Дело было так: утром, после ледяного группогого душа вся наша комната вытиралась, ложилась на кровать, не одевалась, конечно, и ждала. Этот момент Юлька пропустила, чтоб не уж так сильно шокировать новенькую, т. е. — меня родную. Мы ложились, и через минуты две-тире-пять приходила Наталья Ильишна собственной персоной, и еще несколько человек с ремнями. Н. И. (дальше я буду звать её так) занималась лично мной. Она оспала мою задницу сильнейшими ударами, предварительно привязав меня специальными веревками, которые все время были на кровати, их никогда не снимали, и ноги и руки оставалисьп привязанными. Я выла от боли, мычала, плакала и умоляла, но ничего не помогало — целых 15 минуток добрые руки Н. И. воспитывали меня как следует. Потом они отвязывали нас и уходили. Потом мы шли на завтрак, потом — на занятия, а потом на обед. Потом был тихий час, а Н. И. ходила по комнатам и проверяла, все ли спят.

     Маришка и Наташа баловались. ОНи кидались из окна пакетиками с водой. После того, как пакетик добирался до своей цели, раздавался дружный смех. Прохожие кричали и вижжали, а девчонки катились со смеху и кричали:"Ой, немогу!» и продолжали кидать. Вот пошел какой-то мужик. Они угодили ему по лицу и начали смеяться. Мужик не стал ругаться «безобразием» но просто вошел в их подъезд. Девочки притихли.

     Утро было чудесным. Тихий ветерок шелестел листьями, птица торжествующе щебетали свои песни. Люди выходили из своих малогабаритных норок и торопились на работу. Приглядевшись, можно было увидеть на их лицах печать невыспанности и страха: страха опоздать, страха перед себе подобными, страха за свое будущее. Они старались от стыда не смотреть друг на друга. Неестественные, с перевенутым лицом девицы трудно читаемого из-за толстого слоя косметики возраста, стоя на обочине, делали знаки проезжающим мимо машинам, в которых сидели надутые солидностью мужчины. Неподалеку от них старуха раздраженно отчитывала ребенка, с силой стиснув его руку: «Заткнись, закрой свой рот поганый!» — испугавшись, ребенок стал ныть еще громче — и на них уже стали оглядываться прохожие. Тогда старуха схватила ребенка за шиворот и спряталась от людей за автобусной остановкой — сохраняя на лице гримасу праведного торжествующего гнева. В последний год, с тех пор, как внучек стал жить у нее, она была совершенно счастлива — ей было наконец кого пилить и дрессировать.